На восток от солнца, на запад от луны

*** — То есть вам было известно, что с Чисато-чан жестоко обращаются в семье? — молодой ясноглазый офицер задаёт этот вопрос, должно быть, в десятый раз, упрямо меняя формулировки, но суть остаётся прежней. При этом он не иронизирует, не раздражается и, кажется, даже не пытается подловить на какой-нибудь нестыковке. Просто не понимает. Хотя что тут можно не понять?! — Я же уже говорил, — Хаджиме устало вздыхает, трёт висок. Разговор длится второй час, и жидкий растворимый кофе, которым в отделении, вероятно, потчуют всех задержанных, давно перестал давать хотя бы иллюзию бодрости. — Да, я знал, что родители Чисато её бьют. — Тогда почему вы не сообщили об этом в полицию? — следует столь же резонный и столь же надоевший вопрос. Секунду или две Хаджиме раздумывает, рассказать ли ещё раз про подработку, проходившую рядом с домом Хасебе, про характерные синяки на теле девочки и поведение, свойственное жертвам домашнего насилия, но логично решает, что всё это уже есть в протоколе. От него явно и определённо хотят чего-то другого. И вот тут приходит его очередь не понимать — чего. — Потому что у меня не было прямых доказательств. Нужно было, чтобы эти люди сами признались. — Поэтому вы забрали Чисато из дома, где над ней издевались, и держали у себя, пока господин и госпожа Хасебе не сделали заявление? Нет, он всё-таки был несправедлив. Практически прозрачный, чуть тёплый кофе полагается тут всем, и преступникам, и полицейским. Другого, по всей видимости, просто не водится. На мгновение в душе мелькает тень сочувствия к молодому офицеру, как раз в этот момент со стоической гримасой делающему глоток из бумажного стаканчика. Потом сочувствие, как и все прочие эмоции, стирает усталость. — Всё так. Я похитил Чисато и принялся ждать, чтобы полиция узнала правду. Полицейский потирает затылок. Он выглядит таким юным и растерянным, что Хаджиме начинает подозревать, что к нему отправили первого попавшегося стажёра. Это странно. Разве похищение Хасебе Чисато не было самым громким делом в префектуре Чиба за последние две недели? Не было ни одной газеты, которая бы о похищении девочки не написала, не было ни одного канала, с которого не взывали бы к совести похитителя. Почти сравнялось с ним исчезновение Куримото Кохару, но девушка недавно волшебным образом нашлась. Ну, то есть как нашлась… Решила дать шанс своему неверному, эгоистичному мужу. Чисато оказалась в полицейском участке вместе со своим похитителем. По идее, лавры успешного завершения такого дела должен подхватывать опытный и заслуженный сотрудник… ну, по крайней мере, Хаджиме о подобной практике читал. — Боюсь, мы вас здорово разочаровали, — смущённо бормочет полицейский. — Так долго возились с этим делом, да и раскрыли его в итоге не мы… Это правда, но сейчас она уже не имеет знания. — Главное, что справедливость восторжествовала, — подсказывает юноше Хаджиме. — Люди, нарушившие закон, будут наказаны, а девочка отныне окажется в безопасности. Краем уха он услышал, что за Чисато приехала тётя, сестра её матери, которая и до этого периодически брала девочку к себе. Чисато всегда выглядела после этих поездок счастливой. — Разумеется, вы правы, — с видимым облегчением подхватывает полицейский, и разговор в самом деле на этом заканчивается, но не заканчивается непонятная проволочка, которая не даёт полиции Чибы определить его судьбу. Хаджиме ведь действительно похитил Чисато, а значит, должен ответить за своё деяние, какими бы добрыми намерениями оно ни было продиктовано. Так сказал Тэнгу-сама. Что ж, его история завершена, и это будет справедливо. Сотрудники полиции, стоящие в отдалении, обсуждают, судя по всему, новое дело. Их чуть приглушенные разговоры доносятся до него, хотя подслушивать Хаджиме даже не пытается. — Хороший адвокат развалит дело по щелчку пальцев, — говорит тот самый, что допрашивал Хаджиме и вздыхает. Должно быть, накосячил где-то со сбором улик. — Ну да, заявит, что крайняя необходимость, и дело с концом, — поддакивает ему кто-то. Возможно, хотел поддержать, но вряд ли полицейского такая поддержка порадовала. — Хуже, если оно в таком виде вообще до суда дойдёт, — вмешивается самый старший из них, широкоплечий, с квадратной челюстью, больше похожий на борца-тяжеловеса, чем на детектива. — Адвокат притащит всю эту журналюшную братию, и нас снова будут полоскать во всех газетах — мол, пока неравнодушные граждане спасают жизни, полиция их за это ещё и наказывает… Потом сотрудники резко замолкают, должно быть, вспомнив о его существовании. Хаджиме мысленно улыбается, представив, как скажет сейчас: я ничего не слышал, господа, не волнуйтесь. Однако наяву он таких глупостей не делает, само собой, и притворяется дремлющим. Рано или поздно, знает он абсолютно точно, подъедут уже нужные сотрудники и увезут по конкретному адресу, и всё, им услышанное, растворится в вечности. Увы, вместо того чтобы вызвать патрульную машину и отправить Хаджиме в тюрьму, его отводят в камеру при полицейском отделении, где он проводит ночь. Вернее, остаток ночи. Несмотря на усталость, сон не идёт. Хаджиме лежит на узкой жёсткой койке, прокручивая в памяти разговор у озера, и пытается представить себе новую встречу. Понятно, что случится она через много месяцев, может, даже лет, ведь ему придётся провести какое-то время в заключении, но главное — теперь тэнгу-сама о нём знает. Тэнгу-сама его ждёт. Холодными серебристыми рыбками мелькают отголоски некоторых сожалений. Кто сейчас поможет ребёнку, избиваемому родителями? Кто ответит на мольбу о помощи от женщины, которую преследует бывший муж? Кто даст пристанище человеку, которому некуда идти? Всё-таки на тэнгу-сама в таких вопросах надежды мало, он никогда ими не занимался и вряд ли знает даже, с чего начинать. Хаджиме касается кончиками пальцев виска, вызывая в памяти череду событий двенадцатилетней давности. Он помнит тихий плеск волн, безупречно ровные стволы деревьев, уходящие ввысь, переплетение теней на земле, нечеловечески-яркие глаза и шероховатое прикосновение к щеке. Помнит, что впервые за много-много дней ему не было страшно. Явата-но-Ябуширазу… Место, куда не должна ступать нога человека. Лес, выросший на границе миров. Остановись, незнакомец! Одумайся! Не входи в запретную рощу, иначе никогда не вернёшься домой. Но они всё же вернулись — и он сам, и Такацуки Акира. Духи спрятали их, а потом вернули, взволновав и напугав человеческое сообщество. Хаджиме закрывает глаза. Его память подобна чистейшему хрусталю, горному зеркалу, запотевшему от слишком близкого касания губ. Он всё-таки задрёмывает. Неожиданно для себя и достаточно крепко — пришедшему за ним дежурному полицейскому приходится два раза потрясти его за плечо. Хаджиме резко садится на койке, смущённый, что его так легко застали врасплох, и немного раздражённый. Обычно он собран, внимателен и заранее ко всему готов — как к защите, так и к нападению. И не сказать, что ему редко приходилось делать то или другое... Наверное, эта готовность всё же отражается в глазах, поскольку полицейский быстро выпрямляется и делает шаг назад. — Тэраучи-сан, идёмте со мной, — сухо говорит он. Второй полицейский ждёт за дверями камеры. Эти ребята явно тоже заранее ко всему готовы. Логика подсказывает, что по утрам заключённым положен завтрак, но Хаджиме не слишком надеется, поскольку пора отправляться в тюрьму. Он не чувствует страха, ведь всё идёт как должно. Может, только немного сожаления. Интересно, как сложились бы его отношения с тэнгу-сама, если бы он с самого начала во всём признался? Вдруг идея заинтриговать, а потом постепенно привлечь к себе этого удивительного человека была не самой лучшей? Честно говоря, впервые нормально поговорили они только у озера, когда путь назад был уже закрыт. Хаджиме отбрасывает эту мысль. Если бы он остановился раньше — допустим, в тот день, когда они играли в сотню историй, — жизнь Кохару так и осталась бы подвешенной между сомнением и надеждой, а маленькая Чисато рано или поздно погибла бы. Как Шунья. Завтрака ему и впрямь не достаётся, однако, выйдя из камеры, он вновь попадает во вчерашнюю комнатку, заставленную столами и пропитанную запахом сигаретного дыма. Там его встречает уже другой офицер — прошлый, наверное, сменился с дежурства — постарше, со сбившимся набок галстуком и не слишком гладко расчёсанными вихрами, какой-то замотанный прямо с утра. Хаджиме обречённо ожидает новых вопросов, вернее, повторения старых, но полицейский не предлагает ему сесть и даже не садится сам. Вместо этого он с лёгким кивком произносит: — Вы свободны, Тэраучи-сан. Приношу извинения за долгое ожидание. Изъятые у вас вещи вам вернут на выходе. Хаджиме кажется, что он ослышался. — Но… почему? — выдыхает он и, подумав, формулирует чуть более внятно: — Мне вчера задали кучу вопросов. Это выглядело как обвинение. И не голословное, а с перспективой долгого заключения. — Ещё раз простите, — в голосе полицейского появляется отзвук раздражения. — Мой коллега не так давно служит в полиции и не сразу разобрался, как действовать. Разумеется, вы ни в чём не виноваты. — Разве? — удивляется Хаджиме. Тэнгу-сама тоже счёл, что он виноват. Похищение человека, даже из самых благих побуждений, это преступление. Полицейский с силой проводит ладонями по лицу, то ли прогоняя остатки сонливости, то ли не в силах смотреть на недалёкого задержанного. Любой разумный человек бежал бы отсюда со всех ног — пока разрешают. Но Хаджиме не может бежать. Вдруг тэнгу-сама решит, что он обвёл детективов вокруг пальца или в самом деле тайком скрылся из отделения? — Похищать людей незаконно, — на всякий случай напоминает он. — Особенно несовершеннолетних. Так сказал один… один очень образованный человек. Полицейский неожиданно начинает смеяться. Что смешного он сказал, Хаджиме не понимает, поэтому просто ждёт, молча и настороженно. — Простите, — сдавленным голосом говорит полицейский, вытаскивает не очень чистый платок и вытирает глаза. — Сложное дежурство. И нет, полиция не считает, что вы виновны в похищении Хасебе Чисато. Вернее, что это стоит классифицировать как похищение. — Но она была у меня! Офицер резко серьёзнеет. — Да, это так. Мы всё проверили, ваши слова подтвердились. В течение двух недель вы заботились о девочке и вернули в тот же день, когда её родители признались в преступлении. Чисато здорова, её осматривал врач и опрашивал детский психолог. У нас нет оснований задерживать вас и обвинять в чём-то. — Понятно. Хотя на самом деле Хаджиме не понятно ничего, и за словами он скрывает растерянность. Ведь тэнгу-сама… — Кстати, а кто тот образованный человек, который отправил вас к нам с такой формулировкой? Хаджиме замирает. Вопрос ему не нравится, вызывает отчётливую тревогу. — Преподаватель университета. А это важно? — Да нет, — полицейский наконец устраивается за столом. Теперь, когда этот долговязый тип, выше Хаджиме почти на голову, перестаёт нависать над ним, становится как-то спокойнее. До Хаджиме только сейчас в полной мере доходит, что он свободен, его отпускают. Не будет долгих лет в клетке. — Просто не вполне понятно, какие цели этот преподаватель преследовал. Он ваш друг? — Да. При мысли об этом торжествующая улыбка сама собой растягивает губы. Вчера у озера тэнгу-сама обнял Хаджиме, а значит, они и впрямь теперь друзья. Они были связаны с тех пор, как оба оказались помеченными тэнгу, но нить судьбы и сознательный выбор — не всегда одно и то же. Ему было нужно, чтобы его выбрали. Признали. — Бывает, — говорит полицейский с непонятной интонацией. — Я просто хотел помочь… — бормочет Хаджиме, чувствуя, как от внезапно накатившего облегчения ноги становятся ватными. Лишь теперь он догадывается опустить взгляд и прочитать табличку с именем, стоящую на столе. — И полиция вам благодарна, — заверяет полицейский. Вздыхает и добавляет без особой надежды: — Только, пожалуйста, в следующий раз сразу звоните нам и всё рассказывайте прямо. — Но у меня не было… — Мы разберёмся. Хаджиме решает больше не тратить зря времени полицейского, а заодно не испытывать его терпения. Он уже направляется к двери, когда в кабинет врывается вчерашний офицер, тот, который недавно работает в полиции и не всегда знает, что делать. Он прижимает к груди бумажный пакет, от которого крышесносно пахнет специями и сдобой. — Ну, наконец-то, — бормочет за спиной его более опытный, но менее терпеливый коллега. — Мацу, где тебя носило? — В пекарне была очередь, — ничуть не обидевшись, рапортует парень, — пришлось ждать. Зато сюда я практически бежал, гляди, всё практически горячее. По пути к столу коллеги он чуть было не налетает на Хаджиме, но в последний момент уклоняется. — Доброе утро, Тэраучи-сан, — заявляет он, выглядывая из-за пакета и улыбаясь во весь рот, — хорошо, что вы ещё не ушли. Хаджиме мгновенно напрягается. Выяснилась какая-то новая информация? Или его просто проверяли? Конечно, наивно было думать, будто задержанного по подозрению в похищении отпустят просто так… — Вот, держите, — молодой полицейский вытаскивает из пакета и протягивает ему увесистый пирожок, практически целый пирог. — Вас же наверняка не успели покормить. Извините, что так вышло. Не могли мы вас отпустить без всех этих проверок, они нам для отчётности нужны… А кофе, если хотите, можете взять в автомате в коридоре. — Уж лучше взять стакан и налить туда воды из-под крана, — ворчит второй полицейский. — Вкус, во всяком случае, не хуже. Хаджиме сжимает масляное, пачкающее и почти обжигающее даже сквозь салфетку — в самом деле ещё горячее — угощение в ладонях и не сразу догадывается сказать: — Спасибо. — Куда вы сейчас пойдёте? — не отстаёт молодой полицейский. Его настойчивость раздражает, но вместе с тем вызывает странное тепло в груди. — Да, Тэраучи-сан, — спохватывается его коллега, уже готовый зарыться в пакет с пирожками, но вдруг поднявший голову, — у вас есть куда пойти? Семья, друзья… помимо того человека, который посоветовал вам заявиться в полицию и взять на себя всю вину? Полицейские переглядываются. — Разумеется, — решительно говорит Хаджиме. Он вообще-то едва сдерживается, чтобы не начать есть, нет, жадно пожирать пирог прямо тут, но полицейские продолжают смотреть, и в их взглядах сквозит нечто смутно уловимое, напоминающее сочувствие. Поэтому он добавляет: — У меня много помощников. И жильё своё тоже есть. Вероятно, этот факт становится решающим, поскольку полицейские наконец сдаются. Тот, что постарше — он тут явно за главного, — кивает: — Спасибо за сотрудничество. Можете идти. Молодой желает удачи и больше не попадать в подобные ситуации. Хаджиме мог бы ответить, что не нарочно встретил семейство, избивающее собственного ребёнка, но это будет не совсем правдой, а кроме того, ему действительно пора. Нужно отправиться к тэнгу-сама и сообщить, что всё закончилось хорошо. Так что он просто соглашается, благодарит за совет и уходит, пребывая в непривычном для себя умиротворенном удивлении. Оказывается, иногда на полицию всё-таки можно положиться. Хотя кофе тут и вправду дрянной. *** Дорога от полицейского управления префектуры Тиба до частного университета Сейва занимает немногим более получаса. В автобусе мало народу. Тот самый час, когда большая часть людей, спешащих на работу или учёбу, уже проехали, а те, кому сегодня по какой-то причине спешить некуда, ещё не вышли из дома. Хаджиме рассеянно смотрит в окно, в несколько укусов приканчивая пирог. Потом просто смотрит. Потихоньку начинает клонить в сон, и он резко встряхивает головой, чтобы взбодриться. Он не выспался и еле держится на ногах, но будет ужасно обидно задремать перед своей остановкой и потом возвращаться обратно от конечной. В здание университета он заходит как раз в тот момент, когда заканчивается перерыв между занятиями. Высокие коридоры стремительно пустеют. Пока Хаджиме поднимается по лестнице, мимо, обгоняя его, тянется быстро иссякающий ручеёк опаздывающих. Последними, дожёвывая на ходу сэндвич, пробегают две студентки. У одной в руках стопка учеников. Хаджиме восстанавливает в памяти расписание лекций сенсея и успокаивается. Ему повезло. Сегодня имя Такацуки Акиры стоит в списке только один раз, после полудня. Разумеется, вероятность, что он застанет тэнгу-сама одного, стремится к нулю. В кабинете доцента Такацуки постоянно тусуется девица-аспирантка, несуразный Фукамати, здоровенный парень вообще не из университета — кажется, детектив и по совместительству друг детства — и ещё толпа народу, слабо связанного с фольклористикой. Хотя прямо сейчас на отсутствие Фукамати, пожалуй, можно надеяться. Если он уже пришёл в университет, то должен сидеть на лекции, а если у него с утра нет занятий, то нечего сюда и переться. Пусть поспит подольше, может, хоть тогда перестанет выглядеть настолько снулой рыбиной. Однако, когда Хаджиме подходит к кабинету, надежда испаряется. Дверь чуть приоткрыта, и оттуда доносится голос Фукамати, приглушённый, но отчётливый. Раздражение цепляет ядовитым коготком, и вместо того чтобы постучать, Хаджиме просто толкает створку ладонью. И замирает на пороге, потому что от увиденного у него холодеет в груди, а сердцебиение сбивается. Эти двое стоят у заваленного книгами стола, освещённые без труда проникающим сквозь раздвинутые жалюзи солнцем. Тэнгу-сама спиной к дверям, ненавистный Фукамати чуть боком, но можно не сомневаться, не видит ничего вокруг, потому что тэнгу-сама обнимает его, обеими руками прижимая к себе. Обнимал ли он так крепко Хаджиме? Вжимался ли подбородком в плечо, перебирал ли пальцами складки на рубашке? Солнечный луч высвечивает в воздухе пылинки, бликует на отполированной поверхности стола, золотит рыжие пряди волос. Он настолько ярок, что начинает жечь глаза. Хаджиме делает шаг назад, зажмуриваясь. Видеть эти объятия почти больно, а ещё больнее понимать, как глуп он был со своей наивной надеждой. Никто его не ждёт — ни сегодня, ни завтра, ни в каком-то отдалённом светлом будущем. Его просто убрали с дороги, как настырного осла, который не давал ни пройти, ни проехать, но бодро потрусил в кусты за брошенной туда морковкой. Хаджиме начинает отступать, прямо так, вперёд спиной, как можно тише, чтобы сладкая парочка не обернулась и не увидела его. Такого унижения он не переживёт, просто не выдержит сердце. До коридора луч солнца не достаёт, но веки всё равно жжёт и щиплет, как от чего-то едкого. Воздух рвётся из груди короткими толчками. Наконец, уже у лестницы, он догадывается обернуться и начинает спускаться, то и дело вцепляясь в перила, чтобы не скатиться кубарем вниз. Они его даже не заметили. Им было не до него, даже если бы Хаджиме ворвался в кабинет и начал крушить всё вокруг, сбрасывая книги с полок и потроша аккуратно завязанные папки. Он исчез из их жизни, и они с радостью забыли о нём. А впрочем, кто сказал, что он был в их жизни — кроме как случайным посетителем в начале знакомства и одержимым преследователем в конце? Преступник, который похитил ребёнка и которому самое место в тюрьме. Но детективы сказали, что его поступок называется иначе, и хоть Хаджиме поступил не вполне правильно, он не был виноват. А Такацуки-сенсей хотел, чтобы он сдался властям. Ответил за свои действия и очистил совесть. Хаджиме останавливается, подняв ступню, но не успев передвинуть её на следующую ступень. Как второе дитя тэнгу он обладает идеальной памятью, а вот идеальных мозгов, видимо, не способны кому-то дать даже боги… В этот момент на него натыкается бегущая вверх по лестнице девушка. На короткий миг Хаджиме теряет равновесие, и от падения их отделяет буквально один вздох. — Простите, — буркает он, с трудом удержавшись на ногах и удержав за плечи эту ненормальную. Если так носиться по лестницам, можно и ноги переломать. Причём не только себе. — Это вы меня… — начинает девица, поднимает красное от бега, потное лицо, и в глазах вспыхивает узнавание. — Ой, Тэраучи-сан, это же вы. Хаджиме готов застонать. Этого ему только не хватало. Безбашенная аспирантка Такацуки-сенсея имеет редкий талант попадаться навстречу не там и не тогда, когда нужно. Впрочем, лично он предпочёл бы вовсе её не видеть. — Я уже ухожу, — говорит Хаджиме, возобновляя путь. Общаться не хочется никак и ни с кем, а с этой девицей в особенности. Предупредить, что ли, чтобы не спешила идти наверх… Ну уж нет, пусть кто-нибудь испортит тэнгу-сама и его орясине обнимашки. Девица — как там её зовут, Руико, что ли? — стуча каблучками, забегает вперёд. — Как ты сюда попал? Тебя отпустили? — глаза за стёклами очков горят одновременно ужасом и любопытством. Возникает искушение с ухмылкой сказать, что он прикончил всех в полицейском отделении, и посмотреть, как она отпрыгнет от него, но наваливается давящая усталость. Хаджиме без выражения произносит заготовленную фразу: — Меня отпустили. Полиция всё проверила и сообщила, что у них нет оснований меня задерживать. Даже поблагодарила за помощь. — Ого! — ротик Руико округляется, непонятно, в восторге или разочаровании, но ему, если честно, уже всё равно. Хаджиме обходит девушку, не слушая, что она там ещё болтает, пересекает холл и выходит из университета. К счастью, помощница Такацуки-сенсея не решается преследовать его, и пустота за спиной прекрасно сочетается с пустотой в сердце.