ретроспектива

Больше тридцати лет ты занимаешься ковкой, как профессионал. За это время мир меняется: страна открывается, железные дороги из редкости превращаются в обыденность, сменяется император. Новые лозунги кричат со всех сторон, но что остается прежним — твой хлеб, твой род занятий. Ковка не изменится. Появятся новые инструменты, но они никогда не превзойдут точность человеческого разума, внимание глаз, отточенную реакцию рук. И чародейство, технику, что ты получил как наследство. Ты знаешь это, потому что принимаешь это дело от своего отца; и как он передает тебе это дело, ты обучаешь ковке своего сына. Безалаберный мальчишка, думаешь ты, но в нем полно свежих идей, и это неплохо. Кунисигэ, в конце концов, свежая кровь. Сама суть ковки не изменится, но придумать что-то новенькое — это нормально. В работе он серьезен, и это главное, что тебя устраивает. Конечно же, как и любой мальчик, у него есть друзья, такие же безалаберные. Тебе не очень нравится мальчик Сиба, но он не нарушает спокойствия и не отвлекает Кунисигэ от обучения, потому ты принимаешь его существование. Потом появляется второй, Азами. Он спокоен и рассудителен, и ты знаешь, что его семья — большие шишки в местах, о которых допустимо лишь шептаться на кухнях. Но он тоже ребенок, потому приходит в основном либо поиграть в приставку, либо чтобы потренироваться в чародействе на заднем дворе вместе с Сибой, что тебя вновь же устраивает, потому что, как хороший родитель, ты считаешь, что Кунисигэ нужны друзья. Твои приятели давно состарились, и все, что вы делаете — играете в маджонг по выходным. Но грядет война, и все меняется. Словно спонтанно упавшая звезда, в твоей жизни появляется совершенно новый металл, который руководство только-только зародившейся организации чародеев хотят использовать как оружие. Ты думаешь, это интересно. Новый металл — всегда вызов для кузнеца. Но потом ты узнаешь, что он резонирует с духовной силой в организме, отчего тронувших его людей буквально разорвало на кусочки, и ты понимаешь, что тебе подсовывают бомбу. Естественно ты отказываешься брать на себя такую ответственность. Тебе дорога своя жизнь и сына. Но Кунисигэ воодушевлен. Конечно же он воодушевлен, этот несносный мальчишка, он хочет взяться за этот опасный проект, не слушая твоих наставлений. Дело кузнеца — ковать, а не экспериментировать с чем-то настолько опасным. Когда ты говоришь это, Кунисигэ хмурит брови. — Из-за таких как ты страна и пришла в упадок. Естественно, ты оскорблен. Ты говоришь ему, что он молодой дурак. Что погибнет. Это дело военных, а не кузнецов — разбираться с этим небесным камнем. Кунисигэ тоже злится, вы ругаетесь, и после этого он покидает родительское гнездо, пока ты смотришь в спину мальчику — уже молодому мужчине — и думаешь, что он дурак. Ты даже кричишь ему об этом вслед, но Кунисигэ не смотрит на тебя, он вообще не оборачивается, пока к нему не присоединяется его белобрысый дружок Сиба, что бросает на тебя виноватый взгляд. После этого Кунисигэ создает пять оружий, а ставит точку шестым — самым страшным. Кует оружие конца света. Ты возмущен. Ты обучал его не этому. Ты создаешь мечи, которые не несут в себе ничего, кроме красоты металла. Классику. А Кунисигэ искажает твое учение и создает с его помощью нечто, что выглядит безобразным уродством, которое забирает слишком много жизней. Разумеется, как кузнец, ты знаешь, что именно для этого мечи и создаются, но есть предел, перед которым должен останавливаться мастер. Кунисигэ громко рассказывает про спасение страны, но ты-то знаешь, что все это чушь — клинки нужны не для спасения, а для победы. А красивую историю, как известно, напишут победители. Имя Рокухиро становится известным. Везде поют оды создателю шести мощнейших оружий. Война выиграна. Ты решаешь, что не хочешь иметь с этим дела. В приступе раздражения ты меняешь фамилию на ту, что принадлежала жене; меняешь табличку у дома, закрываешь кузницу. Но ты слишком любишь катану как явление, потому не перестаешь тестировать мечи. Хороший кузнец — тот, кто понимает, как драться своим оружием, так ты говоришь себе. Потому ты выставляешь ровный ряд бамбуковых манекенов, заносишь руку с клинком… Свистит разрезаемый воздух. Теперь тебя ничто не связывает с Рокухиро Кунисигэ. Зевак становится меньше, ты все также играешь по вечерам в маджонг, а твои друзья шутливо болтают, что ты старый дурак. Но тебе наплевать. Ты видел результат бойни магическим клинком, ты знаешь, что такое оружие не должно было существовать. Своими стараниями Кунисигэ создал меч, который принесет смерть не одному человеку, а всем. Ты зол — это не то, что ты пытался вбить ему в голову. Пару раз он пытается выйти с тобой на контакт, но ты отказываешься и бросаешь трубку. Этот человек тебе больше не сын. Пусть и дальше блистает в лучах славы. А ты просто будешь тестировать катаны. Так ты думаешь, во всяком случае. Но нельзя изъять из сердца нечто, к чему ты кипишь душой. Проходит всего полгода, а ты уже поглядываешь на кузницу. У тебя чешутся руки. Друзья продолжают называть тебя старым упертым дураком, смеются, но они не понимают трудности проблемы. Меч — оружия убийства, несомненно. Но нельзя мешать клинки и магию. Чародейство должно оставаться в стороне. Потому ты больше не Рокухиро. А Кунисигэ… если ему так хочется, пусть дальше клепает столь отвратительное оружие. Тебя это не волнует. Проходит год. Иногда ты куешь. В основном тестируешь клинки. Один раз, правда, к тебе заглядывает Сиба. Он вырастает, меняется, ты видишь в его взгляде что-то, какую-то тень, которая остается у каждого, кто видел ужасы войны. На нем чистенькая форма «Камунаби», и ты не удивлен. После войны всегда молодежь строит новые порядки, а старики остаются доживать свои дни, вспоминая былое. Прямо как ты. Сначала ты пытаешься его прогнать, но Сиба очень настойчив — он просто вваливается в дом и садится за кухонный стол, давая тебе понять, что так просто он не уйдет. Остается только вздыхать. Ты делаешь чай. Специально не подаешь ему сахара, хотя знаешь, что Сиба не пьет без него вообще ничего. В отместку он закуривает сигарету прямо в помещении, и вы считаете, что вы квиты. — Год прошел, — рассеянно произносит он. Ты говоришь, что даже не заметил. Это вызывает у Сибы ухмылку, злую. Ты всегда помнишь этого мальчика хулиганом. Теперь он один из тех, кто восстанавливает страну с нуля. — Ты бы ответил Кунисигэ. Он беспокоится. Тут не о чем беспокоиться, отвечаешь ты. Вы больше не семья. Сиба постукивает пальцем по столу. — Ну нельзя же так говорить, старик. Какая разница? — Я-то знаю, как это неприятно — терять родню. Не делай его сиротой при живом-то родителе. Ты говоришь, что предупреждал его. Что Кунисигэ прекрасно знает причину, он тебя не послушал, он все равно продолжил экспериментировать с датенсеки. Все кончено. Ты не собираешься больше терпеть мальчишку, который не хочет слушать отца. Твое терпение подходит к концу, но не только оно, но и у Сибы. Но он старается сдерживаться, за это его можно похвалить. — Зря ты так… Он ведь это не ради себя сделал. А ради всех. В том числе ради упертого старого пенька, вроде тебя. Ты очень настойчиво просишь его покинуть дом. Сибе тут не рады. Пусть они с Кунисигэ сколько угодно говорят о спасении, но ты знаешь, как правительство использует эти чертовы клинки, и ты не хочешь за этим наблюдать. В тишине Сиба допивает чай, потом поднимается. Стоя он выше тебя на голову. Наивный дурак, думаешь ты. Из-за таких страна и покатится к черту. На пороге он вдруг останавливается и смотрит тебе прямо в глаза. — У Кунисигэ родился сын. Ты настойчиво просишь его выйти. Разочарованный неудачей, Сиба цокает языком и покидает дом, и ты наблюдаешь за тем, как неторопливо он удаляется прочь, явно не желая тратить время на телепортацию. В это же время ты размышляешь о том, что у Кунисигэ уже есть свой ребенок. Тебе любопытно, кем он вырастет, но потом ты вспоминаешь шесть проклятых клинков, и энтузиазм исчезает. Ну уж нет. Ты больше не Рокухиро. С этой упертой мыслью ты живешь пятнадцать лет. Играешь в маджонг, иногда куешь, но в основном тестируешь клинки. Ты чувствуешь, как возраст берет свое, как теперь сложно читать газеты без очков, но в одном ты уверен — в силе своих рук. Ты не звонишь Кунисигэ ни разу, и он перестает выходить с тобой на связь. Пару раз ты видишь его по телевизору и тут же переключаешь канал; информации о сыне нигде нет, и ты полагаешь, что у твоего нерадивого потомка все же есть серое вещество в голове, чтобы скрыть сынишку от чужих глаз. Пятнадцать лет пролетают как мгновение. Ты замечаешь, что чем ближе старость, тем скоротечней становятся моменты. Тем меньше партий в маджонг за неделю вы играете — кто-то уже не может встать с постели, а кто-то давно помер. В итоге ты остаешься единственным, чья жизнь изо дня в день напоминает строго зазубренный сценарий: подъем рано утром, тренировки, тест клинков, иногда — работа в кузне, а потом — вечерний маджонг. Приходится начать играть с молодняком, и те боятся тебя, как огня. В общем-то, все в порядке. Ничего не меняется, когда ты сидишь за одной партией, вы уже в последнем раунде, и у тебя собрана рука. Остается сбросить лишь один тайл, чтобы победить. Это будет хорошая комбинация, ты знаешь это. Никто не может сравниться с тобой в двух вещах: в умении ковать мечи и жульничать в маджонге. Ты закуриваешь сигарету, гадая, прикончит ли тебя рак легких, берешь лишний тайл в руку. Смотришь на молодняк, те потеют. О, они точно тебе не насолят. Ты уверен в этом. Ты хмыкаешь, дожидаясь, пока до тебя дойдет очередь, но потом оборачиваешься назад… Словно интуиция требует. Там, в углу, висит маленький короб телевизора. По нему обычно передают спорт, вроде бейсбола, но сейчас трансляция прерывается новостями. Кажется, где-то что-то взорвалось. Ты лишь ведешь сигаретой в зубах, не особо заинтересовываясь, но потом симпатичная молодая ведущая, которую ты обычно видишь лишь в прогнозе погоды, нервным тоном добавляет: — Сегодня руководство «Камунаби» сообщило о печальной трагедии. Неизвестными лицами был убит национальный герой, изготовивший магические клинки, Рокухиро Кунисигэ… Тайл выпадает у тебя из пальцев и падает на бархатный стол. Почему-то ты совершенно не удивляешься. Лишь закуриваешь, потом поднимаешься на ноги и уходишь, так и не доиграв партию. Как-то сегодня дождливо, думаешь ты, смотря на ясное небо. Проходит месяц. К тебе не заявляются люди из «Камунаби» для сухих официальных соболезнований, вообще никто не приходит, кроме твоих старых приятелей — вместе вы выпиваете, вспоминая старые деньки, а ты гадаешь, как же так получилось, что государство не уберегло своего героя. Но ты все еще не удивлен. Ты лишь пьешь чаще по вечерам, но в остальном совершенно не меняешь свой образ жизни, лишь иногда гадая, что же там с тем белобрысым мальчиком, Сибой, который хвостом ходил за Кунисигэ. Ты вспоминаешь его слова — у Кунисигэ есть сын — и думаешь о ребенке, которого никогда не видел. В такие моменты тебя больше тянет курить. Когда ребенок умирает раньше своего родителя — это грех. Так тебе говорили. Ты думаешь, попал ли Кунисигэ в ад за то, что сотворил своими руками. Но ты бессилен. В этой ситуации ничего не сделать, а ты его предупреждал. Логично, что кто-то пришел по его голову из-за всех секретов, что он знал. Тебе остается лишь досадливо качать головой, потому что это было невероятно глупо, невероятно опасно — вообще открывать ящик Пандоры под названием «небесный камень». Но тебе, как родителю, все равно обидно. Пусть ты и упрямился все эти пятнадцать лет, никакой отец не останется равнодушным к смерти собственного сына. Ты сидишь на веранде и куришь, когда звонит телефон. Это старая проводная модель. Ты слишком стар, чтобы постигать мобильники, так ты считаешь, хотя твои приятели над эти потешаются, вновь называя тебя упертым бараном. Ты берешь трубку и хватаешь сам аппарат, идя в сторону веранды вновь, пока за тобой тянется длинный провод. На том же конце звонка ты слышишь голос хорошо тебе знакомый. Это тот белобрысый мальчик, Сиба. Его голос звучит обеспокоенно, нервно. Хрипло. Ты понимаешь, что сигарет за последние дни он выкурил немерено. — Слыхал? Конечно, фыркаешь ты. Кто же не слыхал? Некоторое время в трубке висит молчание. Следующая фраза звучит сухо, но ты чувствуешь горечь в голосе, какую никогда не слышишь от Сибы. — Это моя вина. Я не успел. Из-за меня мечи похищены. Прости меня, старик. Я… Ты прерываешь его извинения. Говоришь, что этого было не избежать. Ничего страшного. Ты уверен, что Сиба слишком много на себя берет, и что окажись он там, то и сам бы погиб. Есть вещи, которые не хочется говорить, но которые совершенно логичны. Сиба уж точно в этом не виноват, что бы он не говорил. А мечи… очевидно, что на них нацелились. — Бля. Прошу прощения, — он откашливается. — Ты прости, что не позвали на похороны. Там почти все руководство было. Не в такой атмосфере его провожать. Все в порядке, отвечаешь ты. Ты обмыл его память. Пятнадцать лет ты не видел своего сына, и впервые за долгое время увидеть его в гробу перед кремацией — не то, что тебе хочется. Говорят, что последний образ запоминается сильнее всего. Пусть лучше ты будешь помнить его юным безалаберным придурком с больной идеей, чем трупом. Так ты говоришь Сибе. Некоторое время вы молчите, но потом ты решаешь спросить про мальчика, сына. Он тоже погиб? Но Сиба вдруг оживляется. — Я по поводу него и звоню. Тихиро выжил. Тихиро, повторяешь ты. Впервые за пятнадцать лет ты слышишь имя собственного внука. Кунисигэ дает ему на удивление звучное имя. «Тысяча руд». Глупый мальчишка. Ты вдруг начинаешь злиться, но решаешь переключиться, спрашивая, что именно Сиба хочет. Отдать мальчика ему? — Он не останется. Ты удивляешься, и Сиба добавляет: — Он собирается мстить. Глупости какие. — Кунисигэ сковал седьмой магический клинок, о котором никому не сказал. Я не знаю когда и как, но Тихиро повязан с ним контрактом. Его не переубедить, старик. Я пробовал. Но мне нужно, чтобы кто-то обучил его, как махать этой заточкой. Я буду занят поисками информации. Друг твоего сына говорит тебе, что твой внук станет убийцей и пойдет по такой же опасной дорожке, что и сам Кунисигэ. Сумасшествие, считаешь ты. Но ты легко воображаешь себе пятнадцатилетку, у которого забрали родителя. Ты много таких видел во время войны. Многие из них стали солдатами. Многие так и не вернулись. Волчьи дети… И этот такой же — волчонок. — Осудишь? Нет, признаешься ты. Но потом интересуешься, точно ли Сиба уверен, что его не отговорить. Вздох — лучший ответ. Что ж, это досадно. Ты говоришь, что ты — тестировщик, не мечник. Ты сможешь обучить лишь азам. — Все в порядке, — Сиба кивает, будто ждет такого ответа. — Мне нужно, чтобы кто-то начал дрессировку. Мои методы… гм, слегка не подходят для детей. Ты начни, а я закончу. И как убивать людей, и как колдовать. Ты отлично понимаешь, что это не просто просьба из безысходности. Сиба делает это намеренно: он играет на твоих чувствах, на чувствах Тихиро, он хочет, чтобы ты признался в вашем родстве, чтобы отговорил мальчика. Это разумно. Это очень подло, но ты понимаешь причину, и ты не можешь осуждать. Ты должен отговорить ребенка. Это будет правильно. Но Кунисигэ позволил мечам быть созданными. Это его вина. Они, как семья Рокухиро, обязаны это искупить. Но Тихиро — ребенок. Возможно, ты просто старый упрямый дурак, который считает, что тот, кто накосячил — тот и исправляет. Ты говоришь, что подумаешь. Речь, разумеется, о том, отговаривать ли мальчика. Сиба это тоже понимает и хмыкает. — Тогда я привезу его через пару дней. Думаю, он уже достаточно восстановился. Потом добавляет слегка виноватым тоном: — Не сильно пялься на его шрам, окей? И вот вы встречаетесь, как и было обговорено — через пару дней. От них пахнет поездом, запахом поездки. Ты наконец-то понимаешь, о каком шраме шла речь, безобразном и страшном для юного лица. Ты смотришь на мальчика, который стоит позади Сибы. У тебя щемит сердце, потому что в нем ты видишь молодого Кунисигэ, всего на секундочку, но, когда он поднимает на тебя глаза, ты понимаешь, что взгляд у него совершенно другой — Кунисигэ был разгильдяем, а тут — холодный лед. Так странно. Как только у столь безалаберного сына вырос такой ответственный внук? Но ты решаешь промолчать и называешь фамилию жены, когда Сиба вас знакомит. Тихиро немного мнется, и за льдом ты начинаешь видеть робкого ребенка, который рос только с отцом. Ты видишь, как он доверяет Сибе. Как цепляется пальцами за свою сраную магическую заточку. Ножны сделаны великолепно. Ты сразу видишь работу сына. Ты говоришь две вещи: чтобы он называл тебя «учитель», что с этой дрянью на порог его не пустишь. — Почему?! Тихиро, кажется, ошарашен этой новостью, ты видишь нахмуренные брови Сибы. Но тебе все равно, пусть ты и упертый старик. Магическим мечам тут не место, поясняешь ты. — Но… Нет, говоришь ты. Магические клинки забрали у тебя сына. Когда ты это произносишь, по плечам Тихиро пробегается дрожь, он опускает голову вниз. Сиба позади пантомимой поясняет тебе, что ты угрюмый старый мудак, но тебе все равно. Ты честен. Если мальчик хочет тут обучаться, то он должен соблюдать правила. Значит, никаких магических мечей. В итоге Тихиро приходится сдаться, и он передает ножны Сибе. — Я отдам на хранение Азами, не переживай, — тот треплет мальчика по волосам, а затем бросает многозначительный взгляд на тебя, демонстрируя, что он думает. Тебе все равно. — Ладно, теперь к делу. Покажи что ли, где тут что для своего нового гостя. Ему тут еще какое-то время жить… Экскурсия занимает мало времени, дом не настолько большой. Мальчику ты отдаешь старую комнату Кунисигэ; разумеется, ты вычищаешь ее и приводишь в порядок. После поездки мальчик устает, и Сиба просит перерыв до завтра — ты легко соглашаешься, потому что тебе не хочется заниматься этим сегодня. Вы отправляете ребенка спать; ты видишь, как неуверенно смотрит Тихиро на катану на поясе Сибы, как тот наклоняется к нему и шепчет что-то на ухо, после чего обнимает. Ты отворачиваешься. Потом вы сидите на кухне, вдвоем. На столе — две кружки чая и та самая злополучная седьмая катана. Ты долго на нее смотришь. На одно из оружий, которые могут уничтожить мир. Шесть таких завершили войну. Зачем твой сын создает седьмой? Знает, что за ним придут? Ты не знаешь и не хочешь узнавать. Просто достаешь клинок из ножен. Хорошее оружие, жаль, что проклятое. Ты возвращаешь меч Сибе. Спрашиваешь, что тот планирует дальше, и тот лишь пожимает плечами. — Покопаю по контактам. Поделаю пару нелегальных вещей. Пока следы горячи… все такое. Он вздыхает и берет в руки катану, рассматривая ее со всех сторон, потом убирает. — Тихиро еще не здоров. Раз уж не навещал сына, то хотя бы проследи за здоровьем внука, будь добр. Вот тут список… Целая уйма разноцветных таблеток. Вот она, молодость, да? — У тебя там кузница на заднем дворе, да? Ты хмыкаешь. Разумеется. Сиба улыбается тебе, но потом уголки его губ опускаются вниз. — Знаю, ты говно старое, но закрой ее на ключ, будь добр. Ребенок и так не спит из-за кошмаров, а увидит напоминание об отце — опять плохо станет. Мне потребовались огромные усилия, чтобы он перестал сдирать рану на лице. Тебе очень хочется сказать Сибе, что он совсем охренел, но ты смотришь в окно, на маленькое темное здание мастерской. Потом вспоминаешь лицо Тихиро, бледное, измученное, навеки изуродованное мерзким шрамом. Ты думаешь о сыне, которого никогда больше не услышишь, и что этот мальчик — последняя ниточка, которая вас связывает. Потому ты вновь смотришь на Сибу и просто киваешь, и тот вымученно улыбается. — Спасибо. Тренировки начинаются со следующего дня. Все, что умеет Тихиро — ковать. Ты видишь это по тому, как он держит меч, будто молот. Кунисигэ обучил сына своему делу, вашему семейному кредо, и тебя берет гордость, однако кроме этого Тихиро ничего не умеет. Ни стоять правильно, ни держать меч. Ты не собираешься сдерживаться. Если дурень решил пойти по стопам отца и нырнуть в бездну — пускай. Твоя спокойная старость тебе дороже. Потому ты крепче сжимает в руках тренировочный меч, замахиваешься… Есть простая истина о том, что звуки ударов в фильмах записывают, избивая мясо палками рядом с микрофоном. Ты хорошо знаешь этот звук; узнаешь его и сейчас. Какая-то сторона в твоей душе говорит, что нет смысла поступать так жестоко, можно обучать мальчика чуть нежнее, он только что пережил потерю родителя. Но если он хочет мстить… (если ты хочешь, чтобы он выжил в погоне за этой нелепой целью…) то пусть учится болью. Потому ты не жалеешь мальчика. Ты избиваешь его до фиолетовых синяков, показывая, как нужно защищаться. Показываешь правильную стойку, как держать меч. Несмотря на отсутствие опыта, Тихиро учится быстро. За это ты даешь ему небольшие передышки — свободные вечера, когда он просто засыпает. Иногда ты смотришь на него, спящего. В темноте его шрам кажется некрасивой белой кляксой. Ты думаешь, что сказал бы твой сын, узнав, что ты соглашаешься с молодым Сибой принять участие в такой глупости. Он бы разозлился. Он всегда был жутко правильным, поэтому и решился за обуздание опасного камня. Настоящая семья так не поступает. Но ты видишь этого мальчика впервые за пятнадцать лет. Вас связывает только кровь. Кровь и Кунисигэ. Ты хочешь спросить, каким он был. Хорошо ли ел. Ты смотришь на мальчика с опустошенным взглядом и думаешь, что, пожалуй, обойдешься. Потому ночью ты просто поправляешь одеяло, садишься рядом и гладишь его по волосам, пока в полудреме сын без отца воспринимает тебя, отца без сына, как Кунисигэ. На следующее же утро ты вновь показываешь ему, как нельзя защищаться. Ты — не сторонник строгих диет, потому не занимаешься чушью, вроде строгой готовки блюд только из мяса или овощей. Главное, чтобы было питательно. Чаще всего готовишь ты; но иногда тебе помогает Тихиро, и ты гадаешь, кто научил его этому, ведь это точно был не Кунисигэ. Когда вы с утра садитесь за стол, ты ставишь две миски. Тихиро сидит напротив, после вчерашней тренировки у него повреждена рука, и потому сейчас, когда он берет палочки, ты видишь, как она дрожит. Но мальчик не произносит ничего, не жалуется, просто молча ест. Вы почти не разговариваете за пределами тренировки. Очень редко о чем-то отвлеченном. Чаще всего ты спрашиваешь, не болит ли рана на голове. Тихиро всегда говорит, что нет. Возможно, родной дед не должен вести себя таким образом. Это ведь и пытается тебе, старому пню, сказать Сиба. Намекнуть вам двоим, что надо заниматься не местью, не растить мясника общими усилиями, а ценить утраченное. Но ты упрямец. Кунисигэ был упрямцем, и Тихиро — точно такой же. Это ваша семейная черта. Потому ты ничего не говоришь, не говорит мальчик, вы продолжаете ваше молчаливое существование вместе. Тихиро становится лучше с мечом, в какой-то момент он больше не нелепо замахивается, ты чувствуешь силу, ты чувствуешь грацию. Мальчик, только что потерявший отца, преображается. Это отличный результат для месяца тренировок. Ты решаешь не быть засранцем хотя бы раз в день и говоришь об этом Тихиро, и он вежливо кланяется, хотя ты видишь благодарность в его глазах. Вы тренируетесь каждый день. Лишь пару раз ты берешь перерыв. Ты знаешь, что в это время Тихиро убирается в доме, пока ты разъезжаешь по городу. Но иногда перерывы случаются не из-за твоей работы. Как на одной из тренировок… Это происходит ненамеренно. Ты просто бьешь, а Тихиро не успевает уклониться. Нет ничего существенно страшного в том, что боккэн попадает по голове, задевает чуточку, это случается регулярно, плюс ты все равно не бьешь в полную силу конкретно сейчас. Кончик тренировочного меча просто по касательной проходит по шраму, но ты видишь, как широко раскрывает глаза Тихиро, как зрачок у него мгновенно сужается до игольного ушка. Просто прикосновение. Ты знаешь этот взгляд. Ты много видел мальчиков, что вернулись с войны стариками в юных телах. Тренировочный меч падает из рук мальчика, когда он падает на колени и хватается за голову. Возможно, воспоминание. Ты решаешь не интересоваться: как настоящий угрюмый старик, который лишь ворчит и злится, ты, конечно же, пугаешься и бросаешь свой боккэн, спешишь к нему. Ты спрашиваешь, что случилось, но он лишь трясет головой, продолжая держаться за волосы, пока из носа капает кровь. В этот день вы больше не тренируетесь. Ты понимаешь, что это скользкая тема, и спрашивать о ней мальчика нельзя — свежи воспоминания, он ребенок, все это. Но в то же время речь идет о смерти твоего единственного сына. Но ты просто готовишь зеленый чай, один из множества в твоей коллекции, садишься напротив мальчика на кухне. Смотря на Тихиро сейчас, ты вспоминаешь Кунисигэ. Иногда вы тоже так сидели и говорили. Ты думал, что эти моменты будут длиться вечно, но, в итоге, ты переживаешь собственного сына. Вы сидите молча. Лишь часы на стене идут. Тик. Так. Ты не хмуришься и не двигаешься, когда мальчик начинает плакать. Сначала он делает это тихо, потом всхлипы становятся громче. Но ты не осуждаешь его. Лишь качаешь головой, когда он просит у тебя прощения. Тебе никогда не нравился Сиба, но сейчас ты испытываешь волну раздражения вновь — потому что Сиба поступает правильно, но это «правильно» скребет, словно кошка, их три души. Потому ты просто начинаешь говорить. Рассказываешь, что магический клинок забрал у тебя сына (это правда). Говоришь о том, что никогда не сможешь восполнить утраченное, но это нормально — скорбить. Все скорбят. Скорбишь ты, скорбит Тихиро, скорбят Сиба и Азами. Скорбят старики, с которыми ты играешь в маджонг, скорбят шесть избранных мечников. Наверняка. Это не слабость. Слабость — это неспособность признать собственные эмоции. А быть искренним очень и очень трудно. Ты надеешься, что мальчику это поможет. Тихиро ничего не произносит, просто допивает чай. Вечером ты осматриваешь рубец, но тот уже достаточно заживает, и от такого удара рана даже не открывается. Теперь этот уродливый след с Тихиро навсегда. Ты ведешь пальцем по рубцу, чувствуешь дрожь в плечах Тихиро, когда он терпит это, а потом замечешь, что он сильный ребенок. Многие бы плакали каждый день. А он учится, терпит. Ты говоришь, что твой сын таким не был. Что он был очень эмоциональным, не рассудительным. Совершал кучу ошибок. Дурак был, честное слово. Но ты скучаешь по нему, хоть и поссорился с ним и не говорил много лет. Тихиро слушает тебя молча. Ты гадаешь, понял ли он все — в конце концов, он очень сообразительный мальчик. Перед сном ты говоришь ему, что ты уже вряд ли научишь его чему-то новому. Скоро его заберет Сиба. Настанет время учиться чародейству. Тебе кажется, что ты второй раз провожаешь сына на войну. Вы с Сибой вновь сидите на кухне. Ты смотришь на него, в мятой рубашке и небрежно уложенными волосами и думаешь, когда ровесник твоего сына успел стать таким же стариком, как и ты. Жизнь не идет на месте, ничто не вечно. Жаль, думаешь ты. Проще было бы остаться ворчливым стариком в ссоре со своим сыном, который по вечерам играет в маджонг. Но ты ничего не говоришь, ставишь перед ним стопочку водки, и Сиба хитро на тебя глядит, поднимая ее пальцами. — Знаешь, как говорят? По утрам пьют либо аристократы, либо… Но не договаривает и выпивает ее, и ты знаешь, что сейчас вам это понадобится. — Как там Тихиро? Ты говоришь, что научил ему всему, что знал сам. Но ты — не мечник, лишь тестируешь клинки. Прежде всего ты кузнец. А в кузнечном деле у него уже был непревзойденный учитель. Имя Кунисигэ витает в воздухе, но никто его не называет. Ты задумчиво добавляешь, что Тихиро — хороший ученик. Что у Сибы с ним проблем точно не будет. — Я знаю, — фыркает тот и потирает затылок. — Я в курсе, что он хороший мальчик. Потом он смотрит тебе в глаза. Ты знаешь, что он хочет спросить, потому говоришь честно — ты не стал его отговаривать. Месть — дурное желание, но это дело принципа. Магические клинки появились из-за глупости семьи Рокухиро, их же кровью в этой истории будет поставлена точка. Ты видишь недовольство во взгляде молодого Сибы, но потом он откидывается назад и вскидывает руки, обозначая, что сдается. Это бесполезный спор, они оба знают. Все Рокухиро слишком упертые. Тихиро, как ты думаешь, все сможет. А если нет, у него точно найдется поддержка. Это не то поведение, которое ожидают от родного деда, но вы видитесь впервые за множество лет. Думается тебе, все в этой семейке работает совершенно не так, как у приличных людей. То есть, в общем-то, нормально. Ты смотришь юному Сибе в глаза. Ты произносишь только одно. — Позаботься о нем, хорошо? Сиба словно запинается, не понимая, но потом растягивает губы в ухмылке. — Конечно, старик. Непременно.