Темная история. Чело-Вечность.

Окружающая природа, наскоро отшумев избыточным пестроцветьем, теперь тихонько напевала прелюдию умирания: в лесах пахло прелой листвой и дождём. Нарушали эту блаженную тишь, и то лишь изредка, тревожные крики летящих на юг птичьих стай. Провожая птиц неподвижным взглядом, я думал о том, что в своих извечных поисках лета они так никогда и не увидят являющейся ему на смену зимы, а ведь и в её суровом нраве сокрыто немало прекрасного. А доведётся ли её увидеть мне?.. Я отчётливо и с предельной ясностью сознавал, что с текущим положением вещей эта осень в моей жизни – последняя. Жизни?.. Разве могла вообще быть у неживого какая-то там.. жизнь? – горестно одёрнул я себя в очередной раз, не желая плодить напраслину. А может, так оно и лучше? Пускай этот чёртов ключ никому не достанется! Я его внимать из заветной шкатулки не хотел уж точно. А те двое.. хотели?.. Или их вынудили? Стоя на краю оврага, усыпанного багряными листьями и заваленного обломанными ветками и корягами, я задумчиво изучал его змеящийся изгиб. Когда-то здесь пролегало ложе реки, ныне полностью высохшей: вода – стихия непостоянная, потому, наверное, ей приписывают женские свойства. Неторопливо спустившись вниз и сев на землю, рассеянно водя когтями по трухлявой древесине, я вырезал пару предложений, которые едва брезжили на неровном буровато-коричневом фоне: «Мёртвые ангелы никогда не спят. Они просто исчезают». А после, спрятав лицо во влажных от росы ладонях, тихо заплакал. Не знаю, отчего и зачем – нахлынуло. Подобная сентиментальность отнюдь не облегчала моей доли, ни на йоту не меняя устоявшегося распорядка. Да и лучше мне не становилось. Кого я хотел разжалобить своими нелепыми слезами? Высокое небо? Безымянного Творца? Себя? Дождь монотонно вторил мне, роняя тяжёлые капли на ржавые гнилые листья, и, казалось даже, немного сочувствовал. Моя последняя осень подходила к концу. Двойник, до этого проявлявший какую-никакую настойчивость, пытаясь убедить меня выбраться в город на очередную ужасающую охоту, отстал. Моих сил на нас двоих уже не хватало. Может, в том погибающем мире, пустом и холодном, он сгинул и сам? Даже жаль его. То, что он пережил, едва ли кому пожелаешь. По сути так наказанье для виноватого без вины. Наступила ночь, спустившись по дымной лестнице тумана из поднебесья. Сидя у подножия старой сосны, прислонившись к потрескавшейся коре, я рассеянно изучал созвездия, что проступали за лёгкой сизою дымкой облаков, мысленно соединяя разноудалённые звёзды прямыми линиями, как в детских атласах звёздного неба, не заботясь о реальном положении вещей. Когда мне доставало концентрации, я беседовал с сотканными из вечного огня обитателями небесных сфер. Какие-то звёзды ещё озаряли небеса чужих миров подобно Солнцу, другие давно угасли и разлетелись по просторам космоса пылью, чтоб в иных причудливых землях однажды распуститься несметными полями невообразимых цветов. Да, многих светил, что ласкали взор холодными льдинками хрусталя, уже сотни и тысячи лет как не существовало, но их дрожащий свет неизменно тянулся серебрящимися нитями сквозь пространство, преодолевая, казалось, границы самой Смерти. Фантомные образы отгоревших своё звёзд до сих пор жили. И я часто слушал их искрящийся далёкий смех или еле различимые вздохи. Для меня эта речь была до боли родной. Оттого слышать её вдали от дома был бесконечно отрадно. Чтобы говорить со светилами, галактиками, туманностями нужно было всего-то переместить сознание в несколько иную плоскость, за черту облюбованных четырёх измерений – туда, где многие ограничения сняты, и время становится вещью относительной. Туда, где прошлое, настоящее и будущее сливаются в одно быстротечное «сейчас» – миг ослепительного света, полыхающего парадоксом Ольберса. В то единственно доступное мгновение, которым располагает.. Бог. Так проходили все мои ночи и вечера, день за днём. Я всё слушал и слушал космос, находя в таком праздном по существу времяпрепровождении свою тихую утешительную отраду. С утра же и дотемна, когда звенящие мотивы Солнца заглушали робкие трели далёких ночных огней, и у меня никак не получалось настроиться на нужный лад, я скитался меж облетевших деревьев, собирая опавшие листья, изучая их, разглядывая, любуясь. Каждый листок мог трепетно поведать мне свою историю, свою маленькую жизнь, всечасно умещающуюся всего в нескольких ярких и сочных месяцах щедрого лета. Иногда же со мной приключались и иные встречи, помимо истлевающих листьев под ногами и дальних звёзд над головой. Вот, к примеру, единожды на рассвете, в пеплосе, сотканном из обрывков ночной мглы, моим глазам предстала хозяйка этого леса самолично, прежде того исподволь наблюдавшая за мной: ведь у каждой местности без исключения, у каждого клочка земли имеется свой хранитель и опекун. Поприветствовав меня, она изумлённо заметила, что впервые за свою долгую жизнь (а многие дэвы и взаправду живут немало) видит, чтобы звёзды небесные так запросто бродили по Земле во плоти. В ответ я лишь печально улыбнулся, смутно припоминая, каково это: сиять. Почему Он не оставил нас такими? А с лёгкой руки переделал во что-то ещё? Света Ему, видите ли, оказалось недостаточно. Но не мне судить Его по деяньям. У моей собеседницы были глаза цвета осени, волосы, подобные огню, извивающемуся на ветру, и гибкое, будто ива, тело. Волшебное создание, сродни грёзе самого светлого сна, долго и увлечённо беседовало со мной. О моих нескончаемых странствиях сквозь беспредельное. О далёких, призрачных мирах, где я по служебной необходимости побывал. О том, на что походил самый первый рассвет мира… Я помню, как, вдоволь наслушавшись моих длинных рассказов, воздушная нимфа заставила высохший камыш петь, и, вальсируя в многоцветье листопада в окружении своей бесплотной свиты, танцевала в этих призрачных шорохах, обратившись легчайшим ветром. А меня вот неукоснительно тянуло к земле, в эту самую форму, что стала вдруг тесной клеткой. Надо же.. хранительница земли сей почти ничего не знала о неохватном космическом пространстве, разве что на каком-то уровне чувствовала тончайшую связь, что соединяет всё в мире между собой нервной сетью вселенских синапсов. А потому мои россказни о запредельных краях оставались для неё всего лишь безнадёжно красивыми сказками, словами-пустоцветами. Не знаю, зачем.. в благодарность за гостеприимство, наверное, я решил дать ей возможность воочию увидеть то, что видел своими глазами я сам. Узреть безграничный простор и мириады сверкающих солнц, услышать невообразимо прекрасную музыку сфер. Вот она, широта и воистину беспредельность чертогов Творца. Я позабыл, что я слаб, что, не имею ни власти, ни сил, вновь ощутив себя собой прежним: отворяющим врата в Вечное бестрепетной рукой, цепко сжимающей жёсткими пальцами ключ от тысячи замков. Хрупкая нимфа благоговейно трепетала в свете разворачивающихся пред её взором триумфальных картин. А я.. лишь снисходительно улыбался, ведь весь этот мир – одна из сонмов жемчужин в драгоценном ожерелье миров. Всего-то. Что значит он? Каждое мгновение рождается вселенная. И каждый миг погибает. Поймав себя на этой заносчивой мысли, я подумал, что наш Создатель вполне мог рассуждать подобным же образом. Что значит он, этот мир, пред силой, миры созидающей? Стоит ли жалеть его или жалеть о нём?.. Чем больше я говорил о необъятном, тем печальнее становилась охранительница леса. И, наконец, не выдержав, она покинула меня, заметив напоследок, что быть со мною ей.. холодно. Я – тот, кто привык разоблачать, не оставляя от подлинной магии бытия камня на камне – вот что она мне сказала. А ведь сокровенность, святость, чудо есть Тайна. И если разоблачить её без остатка, то всё волшебство Сущего исчезает. Вновь оставшись в одиночестве, бездумно растратив немногочисленные крохи энергии на тщету, я бродил по безлюдным просторам остывающей земли. Однако ничуточки не жалел о своём легкомысленном поступке. Я уже ни о чём не жалел. В один из прозрачных как слеза, дней, занимая себя очередной чепухой, на изъязвлённой короедами поверхности старого пня, вдумчиво выровняв площадку, я вырезал два миниатюрных, но детально проработанных портрета. Как и любой ангел, я не мог создать новую форму. Но мог повторить существующую. Я долго потом разглядывал плоды своего творчества, терзаемый непонятным давящим чувством, названия которого я не знал. Я всматривался в черты замерших лиц так, словно ожидал, что они вот-вот заговорят со мной. Но изогнутые чуть приподнятые брови Хлои оставались неподвижны, а тонкие губы Мигеля сохраняли всю ту же неуловимую усмешку. Измучившись от собственных необъяснимых ощущений, я отправился прочь, оставив бессмысленное, как и многое в этом мире, творение на попечение осени. Гравюра же будто бы провожала меня, незаметно украв себе частичку моей сплошь аллегорической души, чтоб и у неё она была тоже: о, такие шедевры, рождённые от избытка чувств, весьма коварны! Я, кажется, даже ощущал спиной молчаливый взгляд двух пар немигающих глаз. Пристальный и немного печальный.