Темная история. Чело-Вечность.

Когда мужчина скрылся из виду, я поглядел на смирившуюся уже лярву, мерно шевелящую ножками, которую я по-прежнему аккуратно держал на руках. Что теперь с ней? Куда? Не Мигелю же нести, право слово – у него и так вон Сеня с Лёликом, богадельня какая-то, не иначе. Приют всех заблудших. Хоть вывеску вешай. Пока я с прискорбием рассуждал о дальнейшей судьбе паразита, и как бы его и куда теперь пристроить (снова высадить на человека рука не поднялась бы), мои затруднения решились сами собой: из-за деревьев, чуть в стороне, куда не попадал пронырливый свет фонаря, появилась тонкая женская фигурка, одетая явно не по погоде: тёмное платье с небрежно оборванными краями, больше похожее на лохмотья, трепал выстуженный ветер. Будто она шла с костюмированной вечеринки в ночном клубе, не удосужившись сменить наряд на нечто более подобающее сезону. Ни куртки, ни шапки, да к тому же девушка была, как и я сам, босой. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что моими делами заинтересовался кто-то с изнанки. К тому же, у морозоусточивой дамы, как и у моей новой воспитанницы-лярвы, не было глаз – вместо них зияли пустые тёмные провалы, на дне которых едва теплился алый огонёк. Да ещё рот неряшливым разрезом расходился до ушей, обнажая челюсть и неправдоподобно длинные острые зубы. Тем временем девушка подошла совсем близко и, капризно притопнув маленькой ножкой, прошипела: «Вот чего ты влез!» Я смущённо пожал плечами. Действительно, чего? «Давай сюда!» – капризный тон сменился на командный. Я послушно отдал лярву, потянувшуюся лапками к девушке, как к чему-то близкому и родному. Видя такую покорность, дама чуть смягчилась: «Ладно уж! Но ещё раз сунешься…» Снова без лишних слов я согласно кивнул. Окончательно от моей покладистости подобрев и игриво мне подмигнул чёрным провалом глазницы, она бросила через плечо, уже собравшись уходить: «До чего сговорчивый и хорошенький, смотрите-ка! Так бы и утащила!» И, развернувшись, она по-кошачьи сомкнула пальцы с длинными почерневшими ногтями прямо перед моим носом. «Да только взять с тебя нечего, без души-то!» Я непроизвольно отодвинулся от мелькнувшей перед лицом руки. У меня сразу возникла нехорошая ассоциация – цап-царап, – про себя выдохнул я. Нет, покойница тут была ни при чём, но такое совпадение точно не стоило списывать на простую случайность. Дама же, хохотнув, танцующей походкой скрылась в темноте, оставив после себя флёр мёртвой плоти. В некотором замешательстве я посмотрел ей вслед.

…

Мигеля я вновь увидел спустя несколько дней, которые я провел, бессмысленно скитаясь по малолюдным улицам и скверам осеннего города, и отвлечённо созерцая всё подряд. Ну, тут было на что посмотреть, и это отнюдь не дождливая вязкая серость: люди. Вот же поразительные существа. Рядом вроде бы стоят, а друг друга не замечают! Я, грешным делом, заподозрил, что поди мог бы и без морока обойтись – экономнее б вышло. Но решил, что лучше уж перестраховаться на всякий случай, чем ненароком довести какую-нибудь впечатлительную и зоркую бабулю до инфаркта. Всё-таки два метра ростом, худой как жердь, глаза чёрные, когти в полпальца длиной... причёска та ещё… Бабули такое вроде бы не очень-то и любят, предосудительно ворча на молодежь за выверты с внешним видом. А тут.. вкупе выходило поболее, нежели зелёные волосы, пирсинг в носу и татуировка на плече. Интересно, а если не старушка и не ребёнок, а просто взрослый человек без явных проблем со здоровьем? Испугался бы? – с любопытством размышлял я, провожая взглядом случайных прохожих. Мигель вот и бровью не повел, помню-помню. Страх – это не про него. Пускай страхи и фобии всех расцветок и мастей практически неотделимы от человеческой натуры. Нет, ну какое всё-таки непривычное свойство! И до чего неприятное!.. Я никак не мог с ним сжиться, а оно со мной – запросто. А я сам… «Вы выглядите встревоженным… Вы чего-то боитесь?» – как всегда осторожно поинтересовался молодой маг. Я вздрогнул. Не в бровь, а в глаз. Умеет он. «Да, есть кое-что… Даже не знаю… Когда-то.. я считал их своими братьями. Хранители.. совершенные существа, не допускающие в своих деяньях ошибок ровно так, как действуют беспристрастные законы природы». Я замолчал. А взаправду что я знал о них? Оказалось, не многое. Но раньше меня это не особо-то и волновало. Непринуждённо выуживать чужие тайны из чужих же тайников было куда как проще, чем разбираться со своими собственными. Мой рассказ от того становился всё более путанным и бессвязным, но Михаил меня не перебивал. «..Знаешь, любая болезнь хоть и оправдана, но уродлива. Гармония же зачастую жестока: всё, что не вписывается в её устоявшиеся каноны, существовать не должно, ну, или по крайней мере существовать долго, но я вот.. существую». Я виновато развёл руками, будто мне и правда стыдно. А, может, и в самом деле.. в своих ощущеньях я пока разбирался неважно. «Сам не понимаю, зачем я вообще сбежал?.. Только тело.. это тело.. сначала его пришлось оставить. Но теперь… Как видишь…» Да уж, на отвлечённые темы я говорил куда более складно и ладно, – мысленно отметил я, сокрушаясь о собственном косноязычии. Знать, как устроен мир, и не знать, как устроен ты сам. «Когда Они придут.. (а как иначе?) всё будет кончено. Уж хорошо это или плохо... Я просто исчезну из всех доступных сводок мирозданья, как досадная полиграфическая опечатка, устранённая в новой откорректированной версии Вселенной. Прошлое непостоянно точно так же, как и будущее». Я взволнованно потёр лоб подушечками пальцев. Надо же, это вышло у меня механически. «А я бы хотел... Как же объяснить…» Мой голос дрогнул и сбился. На силу я всё же выговорил: «..Я бы хотел умереть. Как умирают люди. Ведь вы, будучи до того уязвимыми, обладаете поистине бесценным качеством: вас нельзя вот так запросто вычеркнуть, перепечатать и исправить, какими бы вы ни были: даже посмертно вы продолжаете существовать. Радужный мост над огненной рекой… Хотел бы и я его увидеть однажды! Вы зовёте это поразительное качество бессмертием души, продолжая свой путь после потери вещественного носителя – физической, органической смерти. А мы.. мы в таком случае никогда не умираем. Наши тела не имеют срока службы, предписанного им по техническому регламенту: они существуют как более плотные оболочки наших сугубо информационных сущностей. Вы же, сознавая свою телесную ограниченность, от безысходности и мрака вынужденного существования в мире, подверженном неминуемому распаду на атомы, утончаете само чувствование жизни. Вы ищете в этом неприглядном вертепе Бога, и, раз за разом перерождаясь, строите лестницу в Вечность: не все по этой хлипкой переправе дойдут, конечно, и тем не менее». Я выдохнул, рассеянно глядя на собственные руки. Лёлик мирно дремал на коленях молодого мага, обернувшись откормленным чёрным котом: всё бы ничего, только мне казалось рога – не самый очевидный кошачий атрибут. Михаил, однако, не обращал на это никакого внимания, размеренно гладя диковинного зверя и слушая меня. Нет, я не надеялся на сочувствие и не нуждался в утешении. Мне просто необходимо было упорядочить хаотичный массив данных — чувств и эмоций, с которыми я до сих пор обращался так по-варварски небрежно и неумело. «Вы зовёте этот тернистый путь путём сердца, так как ваш склонный к ошибочным сужденьям разум в юдоли вышней зачастую беспомощен. Мы иные. Наше мышление – предельное проявление логики. Не людской, отнюдь. В общем.. у нас полностью отсутствуют многие ваши такие обыденные чувства, и не возникает никакого желания выйти за какие-то там «рамки» дозволенного. Этих «рамок» для нас просто-напросто не существует. Мы – совершенные дети совершенного Создателя. Зеркала Его глаз, свитки его творенья. Его пальцы, осязающие мир. Можно сказать.. можно сказать, мы отражаем свет Солнца или же пропускаем его сквозь, не задерживая, в то время как вы.. вы преломляете его. И это свет, пройдя сквозь вас, становится уже.. чем-то, если и не количественно, так качественно другим: радугой, перламутровыми лентами спектра». Я умолк. За окном дождь что-то тихо, почти заговорщически, прошептал редкой листве старого дуба, легкомысленно запутавшись в его раскидистых ветвях, точно в раскинутом невпопад рыбачьем неводе. Собственная спонтанная исповедь порядочно меня опустошила. И ощущение внутреннего вакуума было таким глубоким, что мне почудилось, будто бы я уже одной ногой провалился в пустоту. Внимательные голубые глаза моего собеседника, носящего одно имя на двоих с грозным Архангелом и чутко слушавшего меня всё это время, неотрывно следили за изменениями в моём лице, в то время как сам я рассеянно наблюдал за тем, что осталось от осени: надо сказать, не многое. Разве что, ветер и сырость. А красота? Ушла куда-то. Что она такое вообще? Как её понять? Я не приглашал чувства в свой внутренний мир, но, вопреки правилам хорошего тона, явившись незваными, они принялись по-хозяйски переделывать обжитые интерьеры на свой эклектический лад. Как ни пытался я уговорами, мольбами и угрозами выставить непрошенных гостей за дверь, мне это никак не удавалось. Я уже не на шутку стал опасаться, что однажды и сам безвозвратно заплутаю в собственном перестроенном доме. И, в конечном итоге, сгину в нём навсегда, растаяв в развешенных по стенам зеркалах и уступив место кому-то другому, подобно мне, обречённому скитаться по тем же угрюмым коридорам до самозабвения. «С вами всё в порядке?» Я обернулся, единовременно с тем озадачившись, почему это вообще должно его волновать? Я ведь не более чем занятная книжица, карманный справочник Запредельного. И я уж и так разболтал ему предостаточно. Хотя поначалу факты своей личной биографии я озвучивал довольно-таки скупо, делая акцент на таинствах сего мира и древних практиках, бытующих тут. Словом, открывал всё то, что этот сообразительный человек долго, а порой безуспешно искал в непроглядной чащобе эзотерических учений, шифрованных магических ритуалов и одряхлевших религий. Участливое же беспокойство Михаила, по правде сказать, меня слегка смущало: я не видел в этом прямой логики, списывая подобное отношение целиком и полностью на заботу об уникальном источнике данных. Мигель ведь крайне бережно и с благоговейным трепетом относился к старинным фолиантам и рукописям, которыми владел. Когда я смотрел на ситуацию с этой стороны, мне казалось, что и я для него – один из таких вот редких и занимательных гримуаров, нуждающихся в аккуратном обращении, чтоб не засалить и не измять бесценные страницы, вышаркав ненароком замысловатый шрифт. Поэтому-то, вероятно, его и волновало то, что порой я без предупреждения исчезал. А затем, как ни в чём не бывало, появлялся вновь, зачастую возобновляя прерванные разговоры прямиком с момента их завершения. Хотя, говоря откровенно, я и пределов-то города не покидал: по нескольку дней к ряду я мог провести на одной из пустынных крыш, прислушиваясь, как нервно дождь барабанит по оцинкованной кровле, или же к тому, как уныло завывают ветра в криво изломанных подворотнях, но более всего к людским голосам за стенами, угадывая в перепадах их интонаций трепетные надежды, сокровенные желания и чувства, с рвением обречённого пытаясь постичь недоступное мне самому: секрет бессмертных, даже и не догадывающихся об этом своём удивительном качестве, вверенном им не пойми за какие такие заслуги вообще.