lovers rock

Дождь тяжелой массой навалился на окна, осев в воздухе мягким сырым запахом. Он поглотил солнечный свет, оставив только холодный серый, как базу под краски. Кагами любит дождь. Вроде. А может и не любит, просто принимает — ей сложно говорить о том, что ей нравится. Делиться с чужими ушами, чужой душой своими маленькими столпами положительных эмоций — странно и будто бы неправильно. Мать никогда не спрашивала, что нравится Кагами. У неё была определённая цель, а всё остальное — прикладное, недостойное, не важное, оно не поможет в жизни так, как проверенное семейное дело. Любила ли мать Кагами? Скорее всего. Её тон голоса повышался, а тембр слегка дрожал, когда после нападения акумы её дочь оставалась целой и невредимой. Но она никогда не признается, что ей страшно потерять дочь. Страх — эмоция, эмоции — слабость воина перед ударом. А Кагами нравится их испытывать. Возможно, она плохая дочь, но она любит ощущать на кончиках пальцев, как дрожит её напряжение, как сердце отрывисто стучит, будто продираясь сквозь кольца серой пустоты, которой окружает скептицизм, как по организму разливается тепло. И как приятно дрожит нутро, когда она целует синюшные волосы и говорит «Люблю». Спонтанно, резко, всё равно что хлестнуть катаной, но с такой теплотой в голосе, что из раны прыскает не кровь, а что-то нежное, горячее и, скорее всего, розовое, подо что хочется подставить руки и греться после влажного холода, окутывающего мышцы изнутри. Лука менее неспокоен, хотя они довольно схожи. Оба из неполных семей, обоих свела вместе неразделённая любовь, оба ощущают себя не от мира сего. Но если она — стремительная, резкая и прямая сталь клинка, Лука — рука, управляющая клинком. Он мягок, успокаивающе действует на зыбучую вспыльчивость, которая поглощает Кагами после любой замеченной ею несправедливости, не прячет острое лезвие в ножны, а аккуратно подтачивает сталь, протирает регулярно и заботится. В одну из встреч он сказал, что у неё небогатая, строгая мелодия, но всё равно она вмещает в себя весь спектр эмоций и чувств, что может идентифицировать головной мозг. Это, наверное, было самым романтичным признанием в мире. Лука — прекрасный человек, один из лучших, кого она встретила за свою жизнь. Раньше казалось, что таким был только Адриан — эталон, который подходил к ней, как пазл, но его топорно прущую привязанность (а потом и влюблённость) к Маринетт нельзя было извлечь. Лука говорил, что и у неё это было — она буквально путалась в именах и нервничала. Необузданный человек заслуживает необузданного человека — видимо, противоположности притягиваются менее охотно в настоящем, но Кагами не злится. Ей очень даже хорошо. Она смотрит на стихающий дождь. Капли с силой прижимают пыль к земле, откуда-то слышится рёв машинного двигателя, а совсем рядом — переливы звука, режущего воздух кремовым ножом. Лука сидит рядом и пытается что-то сочинить. Что-то непохожее, но подходящее его манере выражения. Кажется, это называется стилем. — Всё хорошо? — игра стихает, на первый план выходит звук его голоса. Приятный. Заботливый. Кагами смотрит несколько секунд на серое небо. Оно постепенно возвращает краски, и первым выходит лазурный — его цвет. Цвет свободы, нежного касания ветра и той лиминальной границы моря с небом. — Да. Кагами переводит взгляд от окна на его прекрасное лицо. — Люблю тебя, — и улыбается слегка, чтобы не вышел оскал. Он с терпкой сладостью улыбается ей в ответ, плавящейся любовью смотрит на неё. — И я тебя.