Тонкости обращений

             Питеру Квиллу вот-вот стукнет 18, и у него есть мечта. Смелая, беспечная мечта. Мечта, которой он гордится и о которой громко кричит направо и налево. Он хочет поскорее накопить деньги на собственный звездолёт, чтобы отвязаться от своего надоедливого вечно недовольного старика и наконец отправиться в свободное плавание.       Питеру Квиллу недавно исполнилось 24. У него есть звездолёт, внимание девушек и даже крутое погоняло. Он делает, что пожелает, и летает, где пожелает. Питер получил долгожданную свободу. Теперь он «гордый одинокий звёздный волк», как он начал называть сам себя. Но чего-то ему все таки не хватает...       Питеру Квиллу уже 28, и он больше не хочет быть звёздным волком. Он вернулся к Йонду. Ненаглядный некогда корабль уже месяц пылится в ангаре. Они снова летают вместе, как в старые добрые времена, и Квилл не может скрывать удовольствия. Питер оправдывается тем, что с опустошителями веселее, чем одному. Есть кому прикрыть спину в ситуации форс-мажора. Да и слишком ленивый он, Питер, чтобы всю работу делать самому. Питер яро убеждает себя, что дело именно в этом, хотя что-то в глубине души подсказывает, что он нагло врет самому себе. Ему стыдно, даже перед самим собой, невообразимо стыдно признать, что он просто-напросто соскучился. Квилл пытается первое время не попадаться Йонду на глаза; думает, что тот догадывается об истинной причине его возврата и, наверное, так и ждёт повода, чтобы упрекнуть и пристыдить Питера, мол, совсем размяк парень. Конечно, Йонду так не сделает, но Питер все равно виновато потупляет голову, когда тот проходит мимо.       И вот Питеру Квиллу 31. Он все еще летает с опустошителями, и у него есть мечта. Маленькая, но сокровенная мечта. Мечта, которой он ужасно стыдится и которой ни за что и ни с кем не поделится. Такая маленькая и пустяковая, но кажущаяся ему недостижимой. Он хочет называть Йонду папой.       Когда Питер осознал это, как вполне конкретное искреннее желание, сказать, что он удивился значило не сказать ничего. Что за детский сад, Квилл? Чем старше ты становишься, тем глобальнее ты должен мыслить и тем амбициознее должны быть твои мечты. Да черт с ними! У Питера была одна мечта и он готов был поклясться, что это единственное, чего желало его сердце. Только грея в нём эту мечту, Квилл чувствовал себя по-настоящему взрослым.       Сначала Питер думал не церемониться и напрямую спросить разрешения. Но он сразу же отказался от этой идеи. Стоило лишь представить, как он стоит перед Йонду и пытается объяснить ему то, что сам не до конца понимает, ему захотелось провалиться под землю. В конце концов, ему было страшно. Он боялся, что Йонду откажет, а ещё хуже, разозлится или посмеётся над ним. Питер всегда строил из себя сурового и брутального мужика, однако это разобьёт ему сердце. Он ведь не знал наверняка, считал ли Йонду его своим сыном так же, как сам Питер считал Удонту отцом. Конечно, они иногда перекидывались такими словечками как «сынок» и «папаня», но было ли чем-то больше шуток? Квиллу хотелось серьёзно, по-настоящему.       Чем дольше Питер носил в себе эту мечту, тем глубже она пускала в него корни и тем сильнее охватывала его разум. Иногда в разговоре с Йонду в конце каждой своей фразы Квилл сначала мысленно, а потом и тихим шёпотом, так чтобы Йонду не услышал, добавлял «папа» и самодовольно хихикал, прикрыв рот ладонью.       А вскоре у Питера созрел гениальный, как ему казалось, план (на самом деле, он просто устал думать, как будет лучше и правильнее). Он якобы случайно обратится к Йонду не по имени, а так, как он давно хотел, а потом просто понаблюдает за реакцией. Питер думал об этом всю ночь, а следующим же утром приступил к выполнению.       Тем следующим заветным утром они с Йонду взялись заменить проводку в панели управления корабля. Работали они молча, капитан не любил чесать языком без нужды. Питер весь истомился, выжидал более подходящего момента, который всё никак не хотел наступать. «Возьми себя в руки, Квилл, соберись!» - укорял сам себя Питер, - «Ты несколько раз был в волоске от смерти, а тут дрожишь как трус! Неужели это так сложно?! Всего одно слово. Па-па. Па-па». Он ещё несколько раз прокрутил у себя в голове эти два слога, желая довести их до автоматизма. Чтобы они избавили Питера от мук, чтобы сами, без его участия, слетели с губ.       Квилл знал Йонду большую часть своей жизни. Никто не знал его лучше, чем этот синекожий бандюган. И чего только Питер не наговорил ему, как только не называл за эти двадцать с лишним лет. Ублюдком, мерзавцем, подонком. И почему-то каждый раз слова произносились так легко. Так что же случилось с ним сейчас? А может, дело вовсе не в Питере. А в чем тогда? Это была довольно старая рана на его сердце. Рана, которая никогда не зарубцуется и даже не покроется коркой, которая навсегда останется свежей, всегда будет кровоточить и пульсировать. Всему причина - слово «папа». Был в этом слове для Питера особый сакральный смысл, ведомый лишь ему одному. Такими словами нельзя разбрасываться. Всю жизнь Питер верил, что однажды в его жизни появится тот, кто заслужит называться его отцом. Больше всего на свете он боялся ошибиться и произнести заветное слово впустую. Но сейчас он был уверен.       — Ты ничего не делал тут без меня? - наконец обратился к нему Йонду.       Вот он! Вот долгожданный момент! Питер набрал в грудь побольше воздуха:       — Нет, ничего не делал, па... - он вдруг запнулся, прокашлялся, секунду помолчал - сделал вид, будто поперхнулся, — паук у тебя тут завёлся, видел?       — Не видел, - со скучающим видом Йонду опять занялся проводкой.       Вот чёрт! Почти! Питер с досадой сжал губы и потёр лоб ладонью. Похоже, не в этот раз.       Следующие разы тоже не сулили успех. Паук превращался в паяльник, паяльник в партию, а партия в патроны. Йонду уж начал спрашивать у Питера, не ударился ли он где головой.       — Нет, не ударился, па... Паршивая погода просто, вот и все. - отвечал ему Питер.

*          *          *

    — Папа!.. - Питер прижимается к заледеневшей груди Йонду и тихо плачет. До боли в костяшках, цепляется дрожащими пальцами за воротник его камзола и тянет к себе из-за всех сил, безрезультатно пытаясь согреть.       Спустя мгновение до Питера все же доходит осознание. Он сделал это.       — Папа! Папа! - выкрикивает он ещё несколько раз, накрывая своими ладонями чужие заиндевевшие ладони, едва касающиеся его щёк.       Уголки губ, едва дёрнувшись, чуть приподнялись на бледно-синем, мертвеющем лице.