Гость

Гость сидел на кровати, сжавшись, колени подтянув в груди, и глаз лихорадочно-красных не сводил с Олесиного лица. — Ну чего смотришь зверем? — спросила Олеська. — Борщ будешь есть? — А вдруг — отравить решила? — отозвался он. — Вдруг, не знаю, наплевала в миску, чтобы я без памяти свалился? — Ну и помирай с голоду! Олеська помотала головой. Вот ведь принесло к бабушке гостя! — Героя ждали, а пришел дурак, — хмыкнула бабушка. — Иван, — подхватила Олеська. — Или как тебя там? — Дурой не притворяйся! — вскричал гость и продолжил тихо, но с ещё большей злобой: — Ведьма. — Я щас веник возьму и дурь из башки твоей выбью! — пригрозила Олеся. — Ведьмой меня называет! Сам-то — лешак! Бабушка лишь усмехнулась, продолжая тасовать карты. — Ну давай, давай! Выбей из меня «дурь»! — Гость подскочил. — Я, может, вообще уже жить не хочу! Олеська влепила ему затрещину, тут же отпрянула — вдруг ещё сдачи даст? Но он снова сник, прижал ко рту кулак, затрясся. Бабушка кинула карты на стол: — Вот говорит этот: «ведьма», и мне ведьма всё лезет и лезет… — Плачешь, что ли? — спросила Олеська. Гость отвернул лицо, не издав ни звука. — Ну прости, я ж не со зла… Сам ведь напросился! Он снова на неё взглянул: — Прекрати издеваться, Агапа. Покажи свой истинный облик. — Нет, ба, и правда — юродивый. Какая «Агапа», какой облик? А Кирилл на самом деле давно уже понял, что не Агапа перед ним — понял, ещё когда Олеська в избу вошла, притаптываясь, стряхивая снег с сапожек — но признать неправоту свою из гордости не мог. Поэтому глядел на Олесю с ненавистью, будто она была виновата во всех его бедах. Хоть и злился по-настоящему лишь на себя… — Иди уж к столу, бедолага. — Бабушка вздохнула. — Сгубить бы хотели — давно б в печке спекли. Да не нужны нам твои кожа до кости. Олеська засмеялась.