Двойное пламя

<…> треснула моя душа под гнётом.

Эмили Дикенсон

С поверхности овального зеркала, в толстой позолоченной раме, на неё смотрит пара фиолетовых глаз. Рейнира внимательно разглядывает точёные черты бледного лица: усталый взгляд, залёгшие тени недосыпа, линию плотно сжатых губ. Кто она — эта незнакомка, что смотрит таким знакомым взглядом? «Чадородие наша битва». Отражение приподнимает тёмную бровь, манерно вздергивая подбородок, и делается точь-в-точь похожим на покойницу-королеву. Ту, последнюю битву Эймме не удалось выиграть. «На Железном троне должен сидеть Таргариен». Двойник картинно хмурится, недовольно раздувая ноздри и взгляд делается тяжелым, тревожным — в чертах этих проступает насупленное лицо отца. «Двор ужасающе скучен». Насмешливо приподнятый уголок тонких губ, острая ухмылка, и искушающий взгляд исподлобья напоминают о дерзком родственнике, предыдущем наследнике короны. «Я бы предпочла сражаться в битвах, как рыцарь». Плечи устало опускаются с глубоким, рваным выдохом. Кто-то совершенно незнакомый смотрит на неё с зеркальной поверхности в ответ. Кто она, эта девушка в отражении? От чего во взгляде её столько бессильной тоски, молчаливой скорби, и слезы блестят по линии подрагивающих ресниц? Отец видит в ней преемника Железного престола, наследие своего рода, хранителя мифического знания, которое в будущем должно помочь сплотить весь Вестерос перед грядущей тьмой. Рейнира всю жизнь с фанатичной одержимостью стремилась оправдать возложенные на неё ожидания, завоевать одобрение короля, борясь и подавляя драконью свою натуру, но сколько ни пытается, каждый раз терпит сокрушительное поражение. Она — вечное его разочарование, мысли эти так явственно отражаются в укоризненном взгляде Его Высочества, что с каждым новым днём пропасть между ними лишь растёт. Они неумолимо становятся друг другу чужаками. Король искренне считает, что во всех своих поступках дочь руководствуется гордыней и растущими амбициями, но горькая правда в том, что Рейнире никогда не нужен был этот злополучный трон — мысль о том, что со временем она превратиться в незнакомку и станет не нужна родному отцу пугала её намного больше. «Ты и есть политическое бедствие». Если бы Визерис только знал, как сильно её тяготит общество короля, с его вечными разговорами о жертвенности и долге. И как жгуче она скучает по отцу, который перед сном рассказывал ей сказания древней Валирии, а между ними возникало особое единение, которое она не чувствует уже много лет. В те времена Рейнире совсем не хотелось с ним расставаться, даже на ночь. Девушка опускает глаза на разложенные перед ней украшения. Скользит рассеянным взглядом по золоченым подвескам, бесцельно пересчитывает драгоценные камни, пока не цепляется взором за знакомое ожерелье. Кроваво-красный рубин в обрамлении валирийской стали отражает дневной свет, тускло мерцая гранями, и Рейнира невольно слышит знакомый голос, мягким шепотом стелящийся по каменному полу. «Теперь у нас есть по кусочку нашего наследия». Деймон видел в ней отражение собственной мятежности, да шанс добраться до заветного трона. Она была его лучшим и самым быстрым способом получить желаемое, а схожесть характеров лишь сильнее подстегивало искрящееся напряжение, усиливало притяжение, но суть — суть происходящего это не меняло. Для него Рейнира лишь инструмент в погоне за престолом. Если бы Деймон только знал, как ей не хватает его прямолинейной честности во взгляде и словах, с которыми он относился к ней тогда, когда она была ещё ребёнком. Маленькой, раздражительной девчушкой, пристающей с расспросами о сражениях и вечно норовившей тайком пробраться к Караксесу. В те времена она была просто племянницей, всего лишь дочерью его старшего брата. Без титулов, без регалий. Девушка протягивает руку, кончиками пальцев касаясь камня. Его огненный оттенок подстать драконьему пламени, но внешний вид обманчив — отшлифованная поверхность неприятно холодна на ощупь. Принцесса горько усмехается, болезненно прикрывая глаза: со смерти матери многое в её жизни потеряло былую теплоту. «Всё может быть иначе, Рейнира». Всё и впрямь стало иначе. Теперь новая королева видит в ней угрозу: коварную, безжалостную подстрекательницу, плетущую интриги, а Его Высочество, слабовольный и ослеплённый отцовской любовью, потакает всем её прихотям, прикрывает любые выходки. Он до сих пор молчаливо горюет по матери Рейниры, и в глубине души Хайтауэр знает: Визерис никогда не будет любить её сыновей так же, как дочь почившей Эйммы Аррен. «Я хочу за Узкое море, летать на драконе. С тобой». Ком болезненной обиды подкатывает к горлу, заставляя сжать подрагивающие пальцы в кулак. Она доверила подруге все свои стремления, желания, все мечты и страхи, а дочь бывшего десницы использовала эту близость, тайком подбираясь к её отцу, желая занять место матери, которое и остыть-то после её смерти не успело. Если бы королева только знала, как сильно Рейнира ненавидит её теперь. И как остро нуждается в улыбчивой Алисенте. Мелкая дрожь проходится по телу, удушливой волной обдавая конечности. Девушка поднимается на отяжелевшие ноги, медленно и бесцельно пересекая комнату — она будто загнанный в ловушку зверь. Останавливается у резных перегородок, через кедровые просветы которых проступают очертания постели. Сколько ночей она уже не спит спокойно? Рейнира и не помнит, когда в последний раз не просыпалась от кошмаров в холодной, липкой испарине. «У меня нет ничего кроме моего белого плаща, а я запятнал его». Сир Кристон Коль видит в ней ускользнувшую возможность очистить собственную честь от позора совершенного проступка. В каждую их встречу в многолюдных коридорах замкам, взгляд его наполнен брезгливой ненавистью. Рейнира — вечное его напоминание о нарушенной клятве. О крови на собственных руках, обагрённых по самые локти, которую он никогда уже не смоет. «Я обязан вам всем». Принцесса прикрывает глаза, прижимая ладони к расшитому серебристой нитью корсету. Как же быстро преданность сменилась презрением, а жаркие уговоры тихими проклятьями, брошенными в спину. «Мы будем свободны. Безымянны. Вольны пойти куда хотим». Если бы Коль только знал, каких усилий ей стоило отказать ему тогда, на дубовой палубе королевского корабля. Если б знал, насколько его родившаяся в момент отказа ненависть теперь взаимна, как сильно Рейнира сожалеет, что отец не велел его казнить тотчас же, прямо в зале Великого Чертога. Тогда бы кровь сира Джоффри, окрасившая камни сводчатого холла, перемешалась бы с его, дорнийской, и свершилось отмщение, избавив их от необходимости до конца жизни презирать друг друга. Сир Джоффри. Рыцарь поцелуев. Принцесса невольно сильнее сжимает челюсть — до боли, до скрежета на зубах. Лейнор пытается разглядеть в ней вынужденного союзника, но в глубине души Рейнира знает — она для него теперь пожизненная обуза, от которой не отделаешься. В чертах её красивого лица супруг всегда будет видеть напоминание о том, чем он был вынужден пожертвовать, кого пришлось ему потерять. От незримого присутствия сира Лонмаута ни спрятаться, ни убежать, он молчаливым призраком поселился в их спальнях, и от этого никуда теперь не деться. Как и от чувства собственной вины, которое её не покидает. Рейнира сглатывает поднимающуюся из желудка дурноту, судорожно отворачиваясь от постели — взгляд цепляется за отражение в настольном зеркале. Черный, совсем не праздничный, бархат платья сильнее подчеркивает хрупкость фигуры, бледность кожи, и цвет глаз становится ярким фиолетом. Кто она, это девушка, что смотрит на неё таким затравленным взглядом? Принцесса уже, и сама не знает ответа на этот вопрос. Все вокруг видят в ней кого-то, кем она никогда не была, и в этих нескончаемых потоках из чужих ожиданий Рейнира задыхается и тонет, неумолимо теряя саму себя. Убеждает собственное отражение в том, чего должна хотеть, к чему обязана стремиться, но с каждым днём уговоры эти действуют всё меньше — её тошнит от этого замкнутого круга, который никак не разорвать. «Я хочу за Узкое море, летать на драконе». Просторные надушенные покои теперь кажутся тюремной камерой — тесной и стылой, — ей нужно вырваться на свободу, бегом пустившись по узким улицам Королевской Гавани, без оглядки на Красный Замок. Хочется вдруг припустить в Драконью яму, упасть на колени перед златокрылой Сиракс и вымаливать у нее прощение: Рейнира теперь точно знает, какого это — жить в клетке под пристальными, любопытствующими взглядами. Безмолвное отчаяние захлестывает с головой, и делается душно, страшно и нечем дышать, вязкий воздух комьями набивается в глотку. Бежать. Нужно сейчас же бежать прочь, пока она в конец не обессилела, пока не выцвела и не поблекла среди стервятников и падальщиков, готовых слететься на её бледные кости. Ей нужно выбраться отсюда, нужно избавить от общества самой себя, от той, которой пришлось стать в угоду трону. Принцесса бросает взгляд в сторону тайного лаза — мысль, что придется спуститься в сырые подземелья и пройти тем же путём, которым она шла навстречу Деймону когда-то, вызывает отвращение. Рейнира передергивает плечами, болезненно и резко: набившиеся под самое горло чувства разрывают её на части, и она сдавленно стонет, сквозь плотно сжатые зубы. Она не успевает понять, как оказывается в коридорах замка, даже не закрыв за собой дверь покоев. Краем уха слышит, как гвардеец у порога спальни зовёт её по имени, как зычно бряцают его металлические латы с каждым сделанным шагом — звук этот так сильно напоминает о Кристоне, что хочется закричать, лишь бы его не слышать. Рейнира бросает через плечо остервенелое «Оставь меня в покое», и гвардеец в нерешительности замирает на месте, не решаясь нарушать приказа. Витиеватые лестничные проёмы кажутся бесконечными, встречный люд пытается с ней заговорить, и от того принцесса едва удерживает себя от желания припустить галопом прочь. Чтобы выбраться наружу, нужно беспрепятственно добраться хотя бы до моста, что ведет в Западный двор. Его она пересечет бегом вдоль кухонь, и окажется у Навесной башни, лишь бы удалось покинуть треклятую Твердыню Мейгора. Очередной лестничный пролёт оказывается позади, и на последних ступенях Рейнира краем глаза замечает знакомый силуэт, но упрямо продолжает смотреть перед собой. — Принцесса. От её растрёпанного вида в голосе лорда Лионеля сквозит легкое удивление, и девушка невольно мажет беглым, рассеянным взглядом по Деснице короля. У него круглое, упитанное лицо и умный взгляд голубых глаз, но даже вся мудрость мира едва ли ей сейчас помогут. Лорда Стронга сопровождает молчаливый спутник, Рейнира замечает высокий силуэт, но разглядеть его не успевает, предчувствуя собственное поражение: она будто раненное животное, на которое ведётся охота — псы уже спущены с привязи, они идут по её окровавленному следу. Девушка прыжком преодолевает последнюю ступень, сворачивая в сторону, рывком подбирая юбки и пускается бежать. Сердце в груди клокочет так, что ребра того гляди треснут, она задыхается от боли, от тоски, от болезненного напряжения, что не покидает тело, от вездесущих взглядов бывших защитников, союзников, любовников, друзей. В стенах родного дома Рейнира чувствует себя невыносимо чуждой, нежеланной, ненавистной, и от этого хочется упасть на колени, раздирая кожу в кровь и кричать, обхватив себя руками. Она будто рассыпается на части — кость за костью дробится под кожей, переламываясь пополам. За спиной слышаться звуки погони: гончие псы, пущенные ей во след, они оголодавшие и злые. В это мгновение ей так жаль, что она не может обернуться драконом, распустив крылья, и улететь прочь. «Я хочу за Узкое море». Рейнира отчаянно цепляется за эту мысль, пока преследователи не нагоняют — ей не удаётся добраться даже до Бального зала королевы. Сильная рука перехватывает её под локоть — осторожно, но настойчиво, — вынуждая остановиться. Но она от крови дракона, и просто так сдаваться не намерена, потому принимается брыкаться, как раненый зверь. — Бросьте, принцесса, хватит, — слышит она низкий голос совсем рядом, и он кажется ей слишком уж знакомым. — Эй, эй! Хватит, успокойтесь. Она хочет потребовать немедленно её отпустить, хочет выплюнуть какую-нибудь гадость, как Сиракс плюётся огнём, пообещать самую страшную, мучительную смерть, но волна безотчётного ужаса окатывает с головы до ног, и единственное, что получается — зло и затравлено ударить мужчину в грудь свободной рукой. Стальные тиски сжимаются вокруг грудины, стягивают горло и Рейнира задыхается, беспомощно хватая ртом недостающий воздух: страх топит рассудок, и перед глазами всё плывет и смазывается — слезы собираются под веками. Хватка на её локте слабеет, принцесса вырывает руку из чужих пальцев, отступая на шаг, но ноги ватные и совсем не держат, а преследователь оказывается столь галантен, что тут же поставляет руку в качестве спасенья. Рейнира невольно хватается за закованное в металлические наручи предплечье, и ненавидит себя за столь откровенную слабость. — Дышите, — велит ей голос. — Дышите, принцесса. Спокойный, уверенный тон заставляет поднять на говорящего глаза — Рейнира встречается с карим взглядом, точь-в-точь как у лорда Десницы, и мысленно проклинает всех существующих богов за то, что они послали ей именно его. Жмурится, не в силах выдержать этот пристальный взор, но послушно тянет воздух носом. — Вот так, всё хорошо, — одобрительно говорит капитан, и мягко оттесняет девушку к стене. — Всё хорошо. Прославленный на все семь королевств сир Харвин Стронг всегда слыл отличным охотником, и точно знает, как успокоить напуганного зверя. Именно так себя Рейнира и чувствует сейчас: напуганной, израненной и одинокой. Беззащитной добычей перед скопищем хищников да стервятников, а вовсе не пламенным драконом. Краем глаза капитан замечает приближающийся силуэт отца, и незаметным жестом велит ему не подходить ближе — Лионель внимает этой немой просьбе, останавливаясь неподалёку. — Вы в порядке? — наконец, тихо спрашивает Стронг, но Рейнира молчит в ответ, делая судорожный и шумный вдох. — Кто-то посмел обидеть вас? Принцесса отрывисто и коротко мотает головой, спиной вжимаясь в стену и лишь сильнее жмурится. Шершавая поверхность холодом обдаёт лопатки, и силы окончательно покидают тело: девушка обхватывает себя руками, устало съезжая прямо на каменный пол. Тяжелые юбки дорогого платья шуршат и мнутся под ногами, но ей плевать, как и плевать на то, какой слабой она выглядит сейчас, или что о ней подумают обитатели замка. Сжимает гудящую голову ладонями с силой стискивая пальцами кожу — быть может ей удастся выдавить из себя всю эту боль, что мучает её изо дня в день на протяжении долгих лет, что изводит всё сильнее последние недели. Харвин молча присаживается перед принцессой, почтительно позволяя ей предаться этому ведомому лишь ей горю. Долго не говорит ни слова, замечая, как мелкая дрожь проходится по девичьему телу, как она болезненно передергивает острыми плечами и ловит себя на мысли, что столь хрупкой и потерянной видит её впервые — сейчас она похожа на маленькую девочку. Рейнира всегда вышагивает с высоко поднятой головой; с плечами, расправленными до хруста в позвонках; с королевской уверенностью во взгляде. Но сейчас эта беззащитность вызывает острое желание закрыть её собой от всех недобрых взглядов. — Как я могу помочь? Мягкость его тона так не вяжется с устрашающей внешностью, и от слов этих Рейнире хочется рассмеяться в голос, и разрыдаться одновременно. Ей, кажется, этот вопрос за долгие годы задают впервые. — Не надо было меня спасать, — едва различимым шепотом говорит девушка, но Харвину всё-таки удаётся разобрать слова. «Надо было дать мне умереть», хочется продолжить ей, но сил на это совсем не хватает. Надо было дать оголтелой толпе насмерть затоптать её, позволить остервенело переломать ей все кости, раздробить позвонки, пустить королевскую кровь. Она бы лежала рядом с бездыханным телом сира Джоффри в жутком единении, и после недели траура о ней бы все забыли, как забыли о нём, будто никогда и не было никакого сира Лонмаута. Тогда бы отец с чистой совестью назвал Эйгона будущим королём, а Алисента, наконец, была бы счастлива, как и большинство лордов в Вестеросе. Тогда сир Коль выдохнул бы с облегчением от мысли, что грехи его умерли вместе с ней, а Лейнор бы вдохнул полной грудью морской воздух на своём именном корабле, плывущем куда-нибудь в Лис. И только Деймон потосковал бы по своей пламенной племяннице подольше, но и в его сердце для неё быстро бы нашлась замена. Она ведь, по правде говоря, никогда никому была не нужна. Черный шерстяной плащ, пропахший дымом костра и легкой сыростью, опускается на хрупкую фигуру успокаивающей тяжестью: ткань плотная и грубая, царапает бледную кожу, не прикрытую парчой и бархатом платья. Рейнира остервенело кутается в неё, точно в стальную броню доспехов, и под шершавой шерстью в первые за долгие дни чувствует себя в безопасности. Наверное, именно так должен был ощущаться свадебный плащ Лейнора, расшитый серебряной нитью фамильным гербом морского коня. Но в тот злополучный вечер, дорогая бирюзовая ткань легла на её дрожащие плечи чувством неподъёмной тоски и стылого одиночества. Не было ни трепетных волнений в груди, ни робких держаний за руки, ни радостных возгласов толпы. Всё вокруг пропиталось скорбным молчанием и острым запахом крови — свадебное торжество за один миг превратилось в панихиду. Рейнира беззвучно всхлипывает, едва успевая проглотить подступающие рыдания, и плотнее оборачивает вокруг тела колючую шерсть. Уткнувшись носом в подтянутые к груди колени, представляет себе, что она никакая не принцесса, она — маленький зародыш дракона, а ткань плаща — чешуйчатая скорлупа драконьего яйца. Через неё не могут пробиться ни укоризненный взгляд отца, ни презрение Алисенты и Кристена Коля, ни злобный, ядовитый шепот стервятников. Даже голос Харвина Стронга пробивается с трудом. — Может, моя принцесса будет чувствовать себя лучше на свежем воздухе? Рейнира слабо мотает среброволосой головой, так и не поднимая её от колен. Становится дурно просто от мысли, что придется встать на ноги, выпрямившись в полный рост, и выставить на дневной свет кровоточащее нутро. Она почти чувствует, как черный корсет платья становится влажным и липким от невидимой глазу крови, сочащейся из пробитой болью грудины. Остаётся молиться богам, что принуждать её не станут, что у сира Харвина мягок не только тон, но и сердце, и он позволит ей вдоволь насидеться на холодном каменном полу, до самой ночи. И он позволяет: больше не говорит ни слова, оставаясь сидеть на корточках перед сжавшейся в комок девушкой, почтительно склонив голову, будто в знак солидарности с этим молчаливым горем. Рейнира не знает, сколько они просидели вот так: она — укутавшись в его плащ по самую макушку, оплакивая всё то, что потеряла, и что ещё предстоит потерять; он — молчаливым воином на страже её самопровозглашенной траурной церемонии. Не помнит, как её бережно подняли с каменных плит, как она брела по полупустым коридорам Красного Замка, едва переставляя ватные ноги. Как за стенами замка сгущались сумерки, а она до побелевших костяшек цеплялась за крепкое предплечье, затянутое кожей походного камзола. И как оказалась в своих покоях, обессилено опустившись на тахту перед разведенным камином, не помнит тоже. Вперив отрешенный взгляд перед собой, всё ещё закутанная в шерсть плаща, принцесса несколько мгновений не разжимает продрогшие пальцы, которыми ухватилась за кожаный рукав. Капитан чутко не отнимает руки, вновь присаживаясь на корточки рядом с ней. Он, сам того не зная, становится её единственной опорой. — Стоит кого-нибудь позвать, Ваше Высочество? — наконец, тихо говорит Харвин. — Служанок или, может, мейстера? — Мне всё равно, — севшим голосом отзывается девушка. — И им всё равно. Смольные брови капитана сходятся к переносице — он не до конца уверен, как стоит понимать слова принцессы. Кому может не быть дела до наследницы драконьего престола?! Рейнира болезненно хмурится, прикрывая глаза, под веками печёт точно в лихорадке. И хоть ей до странности спокойно в присутствии сира Стронга, желание спрятать всю свою уязвимую беспомощность берёт верх. Она с трудом разжимает тонкие пальцы, отпуская ткань камзола. — Вы не обязаны нянчиться со мной, — отрешенно говорит девушка, так и не поднимая век. — Можете идти. Принцесса чувствует сгущающуюся вокруг, удушающую тишину, и то, что капитан не двигается с места непозволительно долго. Лишь спустя несколько минут она слышит тихое «Ваше Высочество», и мягкий скрип кожаных одежд, когда мужчина поднимается на ноги. Стук его сапог по каменным полам гулким эхом разносится по спальне, неприятной пульсацией отдаваясь в висках. Она ещё долго сидит не шелохнувшись, вслушиваясь в вязкую тишину спальни, и только когда тело начинается ныть, поджимает ноги под себя, сворачиваясь клубочком прямо на тахте. Свечи в серебристых подставках неумолимо догорают, постепенно погружая покои во мрак. Дрова мерно трещат под натиском огня, догорая и рассыпаясь в золу, и совсем скоро единственным источником тепла остаются тлеющие угли. Но Рейнире совсем не холодно — шерстеная ткань плотного плаща греет лучше всех каминов Красного замка.