505

Синкопированный ритм неторопливо заполняет бар на окраине Уотерфорда, мешаясь с глубоким тоном хрипловатого голоса, что исходит от края подобия сцены. Каждый вечер субботы этот паб, лишенный изысканности и пафоса, встречал их аплодисментами постоянных посетителей. А конкретнее, встречал её. Она была их почётной гостьей, местной знаменитостью и любимицей, что еженедельно пела для них за роялем под джазовый аккомпанемент. Её имя стало символом «Пестрого Попугая» и его неотъемлемой частью. Она сама не видела себя без этого места. В нём жила её душа, и здесь она была звездой, неоспоримой и единственной. Она выступала не ради денег. Когда-то считав, что может зарабатывать на музыке, девушка поняла, что оставит эту затею, только начав играть на публике. Финансово зависеть от дела, что позволяло дышать, чувствовать и жить, казалось неправильным, ибо душа не должна находиться во власти купюр. И Дина О’Кэрролл верила в истинность этого убеждения. Вечера здесь текли неспешно и абстрагировано от внешнего мира с его сумасшедшим темпом течения, сырой мрачностью, пропитавшей сам воздух этого города, и промозглыми ветрами, что пробирают до костей. Там дни сливаются в недели, и нету времени прожить момент, что вспышкой сменяется другим и забывается также скоро, как появился. Здесь же можно было найти укрытие от всего, что хотелось забыть, и сидя за старым роялем, окутанная пеленой сигарной дымки и полумраком тусклых светильников, она чувствовала себя дома. *** «Пёстрый попугай» встречает завесой терпкого дыма, словно туман, повисший в пропитанном крепким запахом ирландского виски воздухе, и Тёрнер слегка морщится и щурит от непривычки заслезившиеся глаза, но зал всё же осматривает, вскользь и обыденно, до момента, когда видит её. Ступая по деревянному полу, что расходится тёмными кругами пролитого алкоголя, он подходит к барной стойке, по-прежнему не отводя взгляд от края подобия сцены, где в самом углу за коричневым роялем молодая пианистка аккомпанировала мелодии саксофона. — Один Империал стаут, — бросил Тёрнер бармену, опускаясь на высокий стул и закатывая рукава чёрной кожанки. Его глаза всё также неотрывно читали пленяющие движения девушки, чьи пальцы брали диссонирующие аккорды и неровные пассажи джазовой мелодии, а тело покачивалось в такт дыханию музыки. — Британец? — усмехнувшись, бармен, мужчина лет пятидесяти, придвинул клиенту стакан пива. — Верно. Тёрнер только сейчас оторвал взгляд от пианистки. — Какими судьбами в Уотерфорде? — Дела по работе, — коротко ответил он, медленно качая в руке стакан, но, подождав, прибавил, — я музыкант. Тёмно-карие глаза вновь, не мигая, поймали в свои бездны черты тела женщины, чьи пальцы извлекали из клавиш мелодию неторопливого блюза, пока Тёрнер неспеша отпивал из своего стакана. Сам дьявол знает, что за мысли сменялись за пристальным взором, и были ли вообще эти мысли, или осталась лишь немая заинтересованность после растворившихся в воздухе напряжения и усталости. — Музыкант? Таких мы видели, знаем парочку, — вновь заговорил бармен, сделав очередной заказ и вернувшись, протирая стаканы, к британскому посетителю. — Дина О’Кэролл играет здесь уже несколько лет, — сказал он, кивая на женщину за роялем. — Когда-то я разрешил ей выступать в Пёстром попугае, а она взамен научила меня любить джаз. И не только меня. Все эти люди, что приходят сюда по вечерам, — обычные работяги с грубыми руками, но всё же и они смогли проникнуться любовью к её игре и голосу. И как по мановению взмаха руки от угла раздался восходящий пассаж, и её бархатный тембр заполнил зал своим глубоким звучанием. Она сидела, подавшись к микрофону, и складки красного платья едва переливались на гладкой прямой спине, когда она подавалась вперёд к инструменту и вновь отклонялась назад. Тёрнер не мог видеть её лица, но в мыслях уже набрасывались штрихи очерченных скул и изгиба светлых бровей, которые отчётливо представлялись его воображению, как нечто ясное в дымке туманного фона. Ему нравилась эта неизвестность, что давала простор мыслям молодого разума, не успевшего ещё вдоволь насладиться чувством всепоглощающей, жаркой любви, и, разморённый теплотой бара вперемешку с тёмным элем, он думал о том, что находится в одном из тех пред сонных забытий, в которые проваливаются во время поверхностной дрёмы. Её имя вертелось в голове. Его хотелось пробовать на вкус, растягивать, ласкать, и, не желая противиться, Тёрнер тихо произнёс его, ощущая на языке каждую букву. «Дина О’Кэролл» — пять гласных, шесть согласных. Оно было и звучным и нежным, а вокруг уже вырисовывались мотивы с текстами, гармонично складываясь вдоль тех самых одиннадцати букв и чарующего силуэта за роялем. А О`Кэролл, ведя крайний пассаж перед вступлением, представилось, как всё вокруг затемняется и медленно исчезает, оставляя её одну в центре света. Знакомое и всегда неотъемлемое трепетание внутри по обыкновению запорхало бабочками в животе, но в этот раз что-то казалось иным. Ощущение присутствия новой энергии щекотало спину, зарождая возбуждение ещё до того, как причина стала видна. Этот вечер был отыгран, как и все предыдущие, но только О’Кэролл знала, что пела иначе. Она не понимала, в чём именно было отличие, но это и не важно, так как достаточно хватало и простого осознания особенности последних часов в этом пабе. Они заканчивают, как и всегда, под тёплые аплодисменты клиентов и их неизменные комплименты, что всегда вызывали искреннюю улыбку на лице. Саксафонист Рэйнольд, попутно убирая инструмент, подходит обменяться несколькими фразами с завсегдатаем Джином Клири, седовласым и крепким мужчиной, что неизменно присутствовал на всех концертах, а Дина, оставаясь в стороне, неспешно собирает ноты в размышлениях о предстоящем вечере. Промозглая суббота, которую ей не с кем провести. — Какие планы на вечер? — голос Рэйнольда выводит из раздумий. — Пожалуй, как обычно. Закажу пиццу и запрусь в комнате с Дойчем и его «Структурой реальности». Ничего интересного. — А как же Дэн? — А Дэн не в моей ответственности вот уж как вторую неделю, — О’Кэролл показательно смотрит на золотые часы на запястье, будто подсчитывая точное число дней, и невольно замечает, что ещё нет и девяти вечера. — Вы расстались? — брови Рэйнольда удивлённо подлетают вверх, на что девушка лишь пожимает плечами. — Вот ведь дерьмо. — Да нет, может и к лучшему, — она грустно улыбается, ловя взгляд саксофониста. — Теперь по ночам у меня есть время спокойно читать Хокинга или Фейнмана. Какой улов за сегодня? — меняет тему О`Кэролл и кивает на перевёрнутую для монет шляпу. — Четыре фунта с пенсами. Не густо. — Рэйнольд высыпает деньги и, пересчитывая, протягивает девушке. — Возьму себе на баночку пива, остальное твоё. — Это жест неуместной жалости или необъяснимого великодушия? — Я бы мог начать диспут оспаривания слова «необъяснимого», но, по правде говоря, я до ужаса устал. Считай, что я сегодня добрый. Закажешь себе пиццы или ещё чего-нибудь, чтобы не грустить. Дина приподнимает бровь и обходит напарника за спину. — Спасибо Рэй, но я здесь не за деньги, — говорит она и убирает лишнюю мелочь ему в боковой карман пальто. Тот лишь тяжело вздыхает. — Тебе бы стоило научиться брать, когда дают. Ладно, в любом случае… Тебя подвезти? — Останусь ненадолго здесь. Пока, Рэйнольд. — Тот целует её в щёку и выходит из паба, подняв руку в прощании с барменом. Дверь хлопает, и холодный воздух обдаёт дрожью и моросью уличной сырости. Тёрнер молча наблюдал происходящую картину из своего угла. Отрывки фраз долетали, но смысл терялся в звучании её голоса, и Алексу не оставалось больше ничего, кроме как следить за стройным силуэтом. Вот она закрывает крышку рояля, что, скрипнув, ударяется о дно глухим звуком; вот подходит к барной стойке и перекидывает сумку на сторону бармена, обмениваясь краткими фразами о жизни и погоде; вот укутывается в бордовое вельветовое пальто, мимоходом ловит его взгляд, не задерживаясь и на миг, выходит на улицу. Тёрнер выжидает пару мгновений, прикидывая в голове все «за» и «против», хотя ещё с первых минут в этом пабе абсолютно точно знал, что не оставит этого шанса. Сценарий дальнейших событий по обыкновению не имел прописанных действий, весь сюжет вырисовывался на ходу, движимый лишь единой ясной целью. Тёрнер кладёт деньги под стакан и следует за шлейфом повисшего в воздухе аромата. Она стоит на углу в тени тусклого фонаря, и дым от сигареты сбивает ветивер с сиренью, которые теперь едва ли слышатся в горьком запахе мальборо. — Ваш город заставляет дрогнуть, — он подошёл так, чтобы девушка успела заметить его приближение. Ветер обдавал холодом и заставлял ёжиться от своей пронизывающей до костей крепости. О’Кэролл продолжала стоять в той же позе и лишь слегка повернула голову в сторону мужчины, проходясь по нему осматривающим взглядом. — В этом есть правда, — её взор снова ушёл вдаль, оставляя собеседника без лишнего внимания. Там, за кварталами домов, море билось о берег в терзании ноябрьских ветров, и отдалённый шум казался слышным в тишине окраинных улиц города. — Но за двадцать лет можно привыкнуть. — Пожалуй, но только если вы здесь родились, — он подходит ближе, и зажигалка вспыхивает на миг быстрым пламенем. Дина молча ловит черты молодого лица, пока их обладатель прикуривал сигарету, и находит в них что-то притягивающее внимание и заставляющее невольно любоваться своей правильностью и гармоничностью. Он не был сильно высок или атлетичен, но обладал каким-то неповторимым стилем, который замечался не только внешне, но и в манере общения. — Давно вы здесь играете? — Уже три года. — О’Кэролл затянулась, и Алекс видел, что она обдумывала решение продолжать разговор или нет. После паузы она наконец сказала: — Кажется, только недавно мы с Рэйем пришли к Грегору, бармену, и умоляли его дать нам хотя бы один час в неделю игры джаза, — девушка едва заметно улыбнулась воспоминаниям. — Он тогда противился, говорил, мы ему всю клиентуру разгоним своей музыкой. Тут ведь народ грубоватый, не привыкший к подобному. — Но вам удалось их очаровать. — Поначалу я думала нас закидают тухлыми яйцами. Но всё же джаз не оставляет людей равнодушными. — Ваш голос не оставляет равнодушным, мисс, — Тёрнер поймал её взгляд, и некоторое молчание воцарилось, пока глаза обоих устанавливали обоюдную связь. Он знал имя, но молчал, покорно ожидая её вердикта, ибо в этой игре ведущая роль принадлежала отнюдь не ему. — Дина О’Кэролл, — спустя мгновение или вечность она протянула руку вперёд, и мужчина сжал тонкую кисть тёплой ладонью. — Алекс Тёрнер. *** — Музыка и впрямь сближает людей, — хмыкает Грегор, поднося паре за столиком выпить, и, подмигнув девушке, удаляется за барную стойку. От Алекса не скрывается этот жест, и губы сами растекаются в ухмылке, которую он сразу же прячет за глотком эля. — Я тоже имею отношение к музыке, — отвечает он на вопросительный взгляд девушки, что смотрела на него с приподнятыми бровями. — Немного пою, немного играю. Он слегка преуменьшил значимость своих увлечений. Одно «немного» вряд ли могло включить в себя триста шестьдесят тысяч копий их дебютного альбома, и уж точно не подразумевало ряд непрерывных гастролей по всей Европе и Штатам. Но раскрывать все карты сразу было не в его стиле, тем более для знакомства, которое едва ли продлится дольше одной ночи. Хотя, чёрт знает, сколько дней он здесь пробудет, и как быть, может им удастся ещё пересечься. А пока, беседа текла непрерывно и легко, подхватываемая всё новыми темами и всполохами смеха, и Алексу нравилась свобода движений этой особы, её невыделанное отношение к партнёру, отсутствие даже намёков на какую-либо манерность и эта не сползающая с лица, немного дерзкая полу-ухмылка, с подшитым левым краешком губы. И он подумал, что, возможно, продлить этот вечер было бы не такой уж и плохой идеей. — Ты не против прокатиться? — спрашивает, глядя в её смеющиеся глаза. — Ты выпил. — Совсем чуть-чуть. И мы можем взять такси. — Хочешь уже закончить пустые разговоры? — она перекидывает волосы и подпирает щёку кулаком, ни на миг не прерывая зрительный контакт. Тёрнер же, угадывая её мысли, подаётся вперёд с заговорщицким видом, и тихо шепчет: — Я думаю, у вас найдётся какой-нибудь клуб. Держу пари, ты хорошо выглядишь на танцполе. И вот уже он помогает надеть О’Кэролл пальто, обжигая дыханием край уха, и прыгая в такси, уже не получается припомнить, когда же в последний раз она чувствовала себя так невесомо. В голове ураган сносит мысли и мешает их с выпитым алкоголем, в то время как дыхание теряется в чужих губах, которые сначала растягиваются несдержанной улыбкой, но спустя секунду также страстно отвечают на поцелуй. Они заходят в клуб за руку, синхронно захлёстываемые вибрацией громкой музыки. Танцпол кишит энергией и жизнью, и Алекс тут же затягивает девушку вглубь толпы, утонуть в которой так легко и просто, а главное желаемо, когда ты не один. Они смеются и вместе кричат слова песен, бьющих из колонок, кровь бушует в венах, раскалённая темпом сердца, и пульс до невозможного зашкаливает, заставляя кружиться под светом переливающихся софитов. Руки Тёрнера касаются шёлка багряного платья, заставляя кожу О’Кэролл пройтись током трепета и желания. Она тянется ближе, но парень опережает — наклоняется, и на губах вновь короткий выдох неожиданности, а после привкус красного вина вперемешку с вишнёвой жвачкой. И оба в этот момент думают о том, как быстро и складно всё сложилось, как ему повезло зайти именно в тот паб, который случайно заметился по пути в отель, а ей — не уехать с Рэйем сразу после выступления. Тогда сейчас она вряд ли покачивалась бы в такт медленной песни Элтона Джона, держась за плечи обаятельного незнакомца. И снова такси мчит по улицам ночного Уоттерфорда, огни которого полосами озаряют заднее сиденье машины и вновь остаются позади. По радио играет новая, но уже взорвавшая сердца тысяч поклонников со всего мира британская рок-группа. Дина отстраняется от мягких губ напротив, но только чтобы улыбнуться и напеть: — And I've seen him with girls of the night And he told Roxanne to put on her red light They're all infected but he'll be alright… — Знаешь эту группу? — немного в замешательстве спрашивает Тёрнер. — Слышала пару песен, — пожимает плечами девушка. — Жаль их не крутили сегодня, обычно они зачастую звучат в клубных динамиках. Он усмехается и тянется за очередным поцелуем, избегая лишней возможности заговорить. Но внутри всё равно разливается приятным оттого, что их знают, она их знает, и сотни людей отрываются под его голос и музыку в клубах и барах, целуются на задних сидениях такси и подпевают, слушая их песни в наушниках. И это даёт уверенность, что всё проделанное им совершено не зря. Такси останавливается у дверей гостиницы. Алекс лишь мельком ловит себя на мысли, что оставил все вещи в арендованной днём машине у «Пёстрого попугая», и тянет девушку в холл. — На двоих, пожалуйста, — обращается к администраторше у стойки ресепшена. — Вам на одну ночь? — томным голосом задаётся вопрос. — Сейчас да, а там посмотрим. Лифт медленно поднимается на нужный этаж, и всё это время оба не отпускают ладони друг друга и не отрываются от губ, как будто боятся потерять связь, разорвав физический контакт. Но на самом деле эта обоюдная связь была установлена ещё до первого поцелуя и даже прикосновения, когда под фонарём в промозглом тумане мысли каждого поймали волну друг друга. И в сильном течении желания едва удаётся отыскать нужную комнату в лабиринте однотипных дверей. Полумрак безлюдного коридора ведёт по бурому ковру в самый конец прохода, где наконец виднеются нужные цифры. Номер 'пять-ноль-пять' встречает заевшим замком и скрипящей дверью, а после — непроглядной темнотой и застоялым запахом кедра. *** Раритетный «форд гэлэкси» был припаркован у бордюра, непривычно выделяясь среди других машин. Тёмно-бирюзовый цвет безупречно гармонировал с серым, пасмурным небом и привлекал немало любопытных взглядов прохожих. Тёрнер стоял со скрещенными на груди руками, облокотившись о переднюю дверь машины, всё в той же чёрной кожанке и тёмных очках от солнца, что несомненно являлись стилевым, нежели практическим дополнением образа. Утро понедельника было ещё туманнее субботнего вечера, но по радио передали, что температура этого дня ожидается выше и местами будут даже видны просветы солнца. — Эй, леди, не желаете ли вы прокатиться? Тёрнер приподнял очки, глядя на приближающуюся девушку, и от глаз не укрылась лёгкая усмешка на губах О’Кэролл. — К незнакомцам не сажусь, — бросает она и проходит мимо. — В таком случае вам известны все таксисты этого города, — Тёрнер, не смущаясь, снова опускает очки и следует за ней. — Как ты узнал мой адрес? — Совершенно случайно проезжал мимо, — открыто лжёт он и ускоряет шаг, останавливаясь перед девушкой. Всё то же бордовое пальто, но уже никакой красной помады и каблуков — повседневный стиль подходил ей не меньше вечернего образа. — Слушай, я помню, мы не рассчитывали на продолжение, но всё же, намерения — вещь непостоянная, поэтому я приехал узнать, не появилось ли у тебя желание поменять своё решение? О’Кэролл слегка поднимает подбородок и прямым взглядом пронзает парня напротив. Да, той ночью, лёжа во мраке гостиничного номера, куда через щель плотных штор попадала лишь тонкая полоса света уличных фонарей, были точно произнесены нюансы их свидания. «Пусть эта встреча останется приятным воспоминанием. Новым же утром разойдёмся своими дорогами.» И воскресный рассвет застал их на балконе. Он в белом гостиничном халате стоял у края, она, завёрнутая в простыню, сидела, подобрав ноги, на пошарпанном кресле, и оба молча курили. С опавшим пеплом сигареты она беззвучно поднялась и лишь у порога двери обернулась со словами «Прощай, Тёрнер». Он не ответил, беззвучно слушая скрип пола под её ступнями, шорох одежды и тихий щелчок двери — звук окончания ночи. С началом речи Дина выдыхает и немного прищуривает глаза: — Послушай, я не жалею о нашей встрече и даже рада, что она случилась. Ты был действительно мне интересен и, может быть, наверное, ещё немного симпатичен, но роль ночной ирландской подружки не по мою душу. Три-четыре дня и ты уедешь в свою Англию, забыв моё имя на следующий же день, так не легче ли для простого развлечения снять красотку на ночь и не пудрить никому из нас мозги? — она поднимает брови и делает шаг, но Алекс снова преграждает путь. — Считаешь мой интерес за развлечение? Хорошо, но даже если так, разве это увлечение не взаимно? Ты мне нравишься, и я тебе симпатичен, так что в этой игре мы стоим на равных позициях. Ты и я можем неплохо провести время вместе, и когда всё закончится спорный вопрос, кто чьё имя забудет быстрее. Девушка хмыкает и отводит взгляд. Как складно всё у него выходит, и даже вполне логично и убедительно звучит. Но что-то всё равно на подсознании скребётся и говорит не соглашаться — сейчас хорошо, а что потом? Привяжется, точно. Ветер пронёс мимо строй засохших листьев, что шурша прошлись по каменной плитке, напоминая об ушедшем тепле солнечных дней и неминуемом приближении темноты и холода. Молчание и неколебимый зрительный контакт повисли между двумя. Оба не понимали за что сражаются, и оба, смотря на каждого, зачем-то продолжали стоять на месте. Один хотел переубедить, другой, глубоко в душе, — быть переубеждённым. — Начинать то, что не имеет будущего, всё равно что идти в никуда. — А какой толк от последствий? — снова парирует Тёрнер и делает шаг вперёд, вплотную останавливаясь перед девушкой. — Никогда не знаешь, какому «завтра» не суждено настать. И снова молчание. Дина боялась. Боялась привязаться, подсесть, налепить на ещё открытую рану пластырь, а потом резко и жёстко оторвать. В её глазах бушевали океаны сомнений и страха, и Алекс почти утонул в безумном синем омуте. — Если ты ответишь «нет», мы попрощаемся и разойдёмся. И знаешь, это будет нормально. От твоего ответа моё впечатление о тебе всё равно не изменится. Она отводит взгляд, прикусывая губу, и отвечает не то, что вертится в голове. — А если я скажу, что пары заканчиваются в три? Тёрнер ухмыляется и дотрагивается до бледной щеки, чтобы заглянуть в прищуренные глаза: — Значит, я буду ждать тебя в это время там, где ты скажешь, — тихо произносит он. *** Они мчат в сторону Ратмойлана, к бушующим и ветряным берегам Ирландского моря. Старый Форд 1967 года на удивление О’Кэролл не барахлит, и спустя десять минут поездки она окончательно расслабляется в кожаном кресле такого же тёмно-зеленого цвета под стать колориту машины. Салон был пропитан запахом ткани и дерева, а также легким сигарным дымом, присущим водителю авто. Дина смотрела на большой тонкий руль и ладони, расслабленно лежавшие поверх коричневой обшивки, а в мыслях вставали воспоминания, как эти же пальцы зарывались в её волосы и держали за руки. — Твоя машина? — Взял напрокат у одного мужика, с которым рядом летели до Дублина. Забавно получилось — мы случайно сговорились, он упомянул о машине, и я понял, что не упущу эту возможность. Всегда притягивали такие вещи. — Тёрнер достаёт из ящичка кассету и вставляет в приёмник. — Посмотрим, что за музыку они слушают. Кассета щёлкает, и из динамиков раздаётся немного хрипящий звук. — Битлы? Серьёзно? — Дина улыбается и начинает подпевать. — Hear I stand, head in hand — Turn my face to the wall, — подхватывает Алекс, и уже оба продолжают, — If she's gone I can't go on, Feeling two foot small. И оба ловят себя на мысли, как удивительно сочетаются их голоса, и в пересечённых на секунду взглядах понимают, что думают об одном и том же. — Я обожаю битлов, — хрипит Тёрнер, и О’Кэролл смеётся. — Очередное совпадение — я тоже. Пролетая по холмистым дорогам мимо бескрайних лугов, они останавливаются у песчаного берега, затерянного среди каменных утёсов и выступающих скал, что останавливают сильные ветра. И там, идя вдоль линии побережья, О’Кэролл думает, что попала в какой-то роман, когда дни пролистываются словно книжные листы, и жизнь читается взахлёб. Её действительно заглотило — до бурлящего в венах адреналина и щемящего на затворках страха, который не успевал разрастись по ночам, вытесняемый теплом рук и горячими объятиями. Днём они были порознь, возвращаясь к неотложным делам, но зато вечерами гуляли по старым улицам и окраинам города, вместе готовили ужин под Дэвида Боуи и с криками смотрели футбольные матчи по телевизору, а ночью засыпали плечом к плечу и переплетёнными пальцами. И как быстро, на удивление, всё завертелось, как скоро человек напротив стал больше, чем просто друг на ночь, и как странно оказалось, что порой, чтобы узнать кого-то настоящим, нескольких дней будет более достаточно, чем множество лет, проведённых бок о бок. И в мыслях безрассудно проскальзывало, что с этим человеком она готова на все возможные «да», которым, конечно, не случиться в реалии. Она рассказывала ему о том, как пришла в музыку и как начала подрабатывать в пабе, о мечте оказаться на большой сцене и поступлении в местный университет на факультет астрономии. Он взамен делился историями своего детства и юности — как играл в футбол за школьную сборную, как подумывал сделать спортивную карьеру и как быстро поменялись эти планы, когда на одно Рождество подарили гитару. Тогда он точно понял, к чему лежит его сердце, и, поступив в колледж, собрал собственную группу. — И что же сейчас? — Ну, мы всё ещё иногда собираемся вместе, — размыто отвечает он и переводит тему. — Почему же ты отказалась двигаться в индустрию музыки? Дина поджала губы. — Не всем таким любителям удаётся себя прокормить. — А как же заезженное «усердно идите к своей цели, и всё у вас получится»? — Ошибка выжившего. — Возможно, — Алекс хмыкает и косится на неё. — Не боишься потом пожалеть об этом? О’Кэролл только усмехается и пожимает плечами. Не раз сама задавала этот вопрос. — Мы с детства мечтаем об этом. Что бы «это» ни значило. Сам же говорил, что жить нужно настоящим. А сейчас я ни о чём не жалею и даже более чем счастлива. — И какие же твои планы на будущее? — Тёрнер смотрит на неё из-под тёмных очков и жмурится от просачивающихся сквозь серую массу лучей солнца, что путаются в светлых прядях девушки. — Закончу универ и уеду куда-нибудь подальше. — Даже так. — Порой хочется заснуть в этом городе и никогда не просыпаться, настолько он давит. Тепла хочется, и солнца побольше. — Махнёшь в Мексику или Бразилию? — Это будет уже перебор, — Дина ближе жмётся к мужчине, когда их настигает очередной порыв холодного ветра. — Во-первых, появится риск привыкнуть к чистому небу, а значит перестать каждый раз при виде солнца становиться счастливым. А во-вторых, я до смерти боюсь пауков и змей. — Зато в Бразилии Новый год летом. — Ты там был? — Нет пока, но был в Австралии. Правда летом, и у них тогда была зима. Она, кстати, теплее, чем лето в Шеффилде. Они целовались на последнем ряду в кинотеатре, будто подростки, тайком сбежавшие на ночной сеанс, и c важным видом ходили под руку в театр, одетые со всей официальностью и галантностью, подобающим данному мероприятию. В один день, когда оба смотрели футбольный матч, лёжа в подушках на обтёртом диване, Тёрнера застал звонок. — Ты пропустил весьма опасный штрафной, — говорит О’Кэролл, возвращая громкость на телевизоре. — Всё в порядке? — Да… по работе, — неопределённо мычит мужчина, и Дина только стискивает зубы. Он почти не рассказывает о том, чем занимается. Но Тёрнер продолжает. — Мой коллега, продюсер группы, с которой я, эм, работаю, и из-за которого я собственно сюда и приехал, пригласил нас на мероприятие, где будут всякие кинопродюсеры, начинающие восходящие звёзды Голливуда и прочая дребедень. — Нас? — девушка удивлённо поднимает брови. — Да он чуть ли не силой выпытал у меня, где я пропадаю большую часть времени, — оправдывается Алекс, пожимая плечами и морщась. — Ладно, и ты же не отказался? — Я даже и не думал, чтобы согласиться. — Эй, почему? — Дина отрывается от матча и, поднимаясь на локтях, смотрит на мужчину. — Ты это серьёзно? Мы что, не найдём более интересных занятий, помимо просиживания за столом с тряпочкой на коленях в обществе этих ханжей? — Ты сказал, там восходящие звёзды Голливуда! — Которым уже под пятьдесят, а они всё ещё никуда не взошли. — Просто возмутительная высокомерность. — Всего лишь реалистичный взгляд на жизнь, — начинает Алекс, но не заканчивает, получая прилетевшей в лицо подушкой. — Эй! — обиженно кричит он, уворачиваясь от следующего удара, но не рассчитывает силу и наполовину скатывается с дивана, упираясь руками в пол. Дина момента не упускает — налетает сверху, залезая руками под футболку, и под яростные крики и извивания щекочет парня. — Ладно! Всё, сдаюсь! Пойдём, куда захочешь, только дай мне подняться. Вечер встречи запланирован прогулкой по Шуру в небольшой снятой яхте. Алекс всё ещё ворчит на эту затею, но не только из-за нелюбви к светским мероприятиям — уговорить продюсера не выдавать его истинного статуса фронтмена популярной рок-группы стоило ему ненужных объяснений, и сейчас он лишь надеялся, что никто из осведомлённых присутствующих не станет распускать свой язык. — Чёрт, у нас пять минут! — кричит О’Кэролл, вылетая с Тёрнером из такси, что так некстати встало на перекрытой из-за дорожных работ дороге. — Здесь за углом, успеем, — Алекс хватает девушку за руку и оба бегут к набережной — он, в старательно выглаженном фраке, и она, в элегантном чёрном платье на каблуках. За пару метров до поворота, не сговариваясь, каждый переходит на обычный шаг, рука небрежно смещается под локоть, и даже слегка раскрасневшиеся щёки и сбитое дыхание не могут выдать их оплошности. На палубу яхты они вступают по-королевски: ровно в назначенное время. Любезно отвечают на приветствия и лишь заговорщицки переглядываются на неоправданные страхи продюсера об их опоздании. — Алекс, ты не предупреждал, что мисс… — О’Кэролл, — кивает девушка на заминку продюсера и вежливо улыбается. — Что мисс О’Кэролл настолько неподражаема, — тот галантно пожимает ей руку и проводит гостей знакомиться с остальными. Тогда волнение девушки, присутствующее перед вечером, сразу растворяется в оживлённых разговорах и бокалах шампанского — она удивляется, насколько легки все присутствующие, и как чуждо им высокомерие и пафос. Для некоторых это — повседневная жизнь, которой в дополнение присущи вспышки фотокамер и хаос голосов журналистов. Но это лишь для некоторых, кто смог, у кого получилось и кому, может быть, чуточку повезло. — Возможно, я всё-таки буду потом жалеть, что не сделала такую жизнь своей, — О’Кэролл стоит на краю палубы под, уже, пред-ночным небом и смотрит на постепенно сливающийся с водой горизонт. Тёрнер рядом, близко-близко, берёт её под локоть и смотрит туда же. — К этому быстро привыкаешь. А всё привычное рано или поздно надоедает. — Его пальцы вплетаются в её, неожиданно тёплые, несмотря на прохладу ночного ветра — Но контингент тут и в правду приятный, — добавляет он, — далеко не все подобные личности такие открытые, как здесь. Мужчина поворачивается, и в свете непостоянной луны в глазах девушки мерещится блеск. — Ты-то, конечно, знаешь, — говорит она, и Алекс только хмурится, прикусывая губу, но сказать ничего не успевает — Дина разворачивается и уже через мгновенье на спине под кожанкой ощущается тепло её рук. Тёрнер теряется в лёгком непонимании. — Когда это закончится, когда ты уедешь в свою Британию и вернёшься в прежнюю жизнь, когда пройдёт много лет и ты, выйдя на край подобной яхты, посмотришь на ночное небо, вспомнишь ли о девушке из ветряного городка на окраине Ирландии, что по субботам играет джаз в прокуренном пабе? Тёрнер смотрит на О’Кэролл. В голове столько вопросов и возражений, которые так хочется саркастично озвучить, посмеяться над внезапной сентиментальностью, и спросить, нужно ли заглядывать так далеко, когда сейчас они здесь, вместе стоят на пустынной палубе и обнимают друг друга. Но всё это рассеивается, когда в глазах напротив он видит застывшую влагу. — Я вспомню, Дина, — только говорит он, и это обещание звучит так просто и по-странному правдиво, что оба умолкают не в силах что-либо добавить. Да и нет в этом смысла — каждый хочет лишь верить, что время пощадит. И снова они мчатся в сторону берега уже по ночной трассе, когда звёзды освещают дорогу и так и манят сбежать во тьму чарующего и неразгаданного. — Сам космос светит нам сегодня, — говорит Дина, и Тёрнер только хмыкает её словам. В этот день ветер неожиданно сбавил обороты, и тучи разошлись по горизонтам, оставляя простор редкому для этих мест солнцу, а теперь и бесчисленным огням на тёмном полотне небосвода. «Штиль перед бурей» — так назвала всё это девушка, и оба поняли, что речь не только о погоде. Они лежали на остывающем капоте под пледом, и целая Вселенная была открыта их глазам. О`Кэролл рассказывала о созвездиях и галактиках, материи и чёрных дырах, а Тёрнер слушал её негромкий голос и про себя просил, чтобы эта ночь не кончалась. Их ладони держались друг за друга, переплетённые пальцами, шершавыми гитариста и нежными пианистки. — Чуть не забыл, — говорит Алекс, и поднимается с капота, чтобы через секунду вернуться с гитарой. — Зря брал что ли. Он снова откидывается назад и начинает неторопливо перебирать струны, смотря далеко на звёзды. Дина не отводит с него взгляд, и когда тот начинает напевать мотив, невольно замирает, вслушиваясь в мелодию. — Да ну, — с усмешкой хмурится она, но Алекс только качает головой. — Ага. Me and you, we're not that pretty. Me and you could use a lift, — поёт он, и Дина прикусывает губу. — I'm out here on the corner crying I got ribbons, but I got no gift… Она вспоминает их первый медленный танец в клубе в ночь знакомства. Теперь кажется, что это было давно, хотя прошло едва ли три недели. На глазах застывают слёзы. — We're just freaks in love, — подпевает О’Кэролл. saints above shine on our sweet life Happy is the union of fools and freaks alike And fearless are the idiots among the hawks and doves We're on the outside looking in… — А couple of freaks in love. — На последней фразе оба уже неотрывно смотрят друг на друга. И хоть кроме звёзд и пробивающейся в облаках луны ничего не светит, Алекс готов поклясться, что глаза напротив ярче любого гелия, из-за которого горят все эти светила. Дина подаётся вперёд — нависает сверху и проводит рукой по пробивающейся щетине, нежно смотрит и целует, мягко и чувственно. — Напишешь про меня песню? — спрашивает она. — И не одну. — Все твои предыдущие тоже посвящены кому-то? — Откуда ты знаешь, что есть предыдущие? — А их разве нет? Тёрнер немного молчит и усмехается. — Есть. Но не думаю, что они кому-то посвящены. Немного тут, немного там — ничего конкретного. — Спой что-нибудь из своего, — просит О’Кэролл, кладя голову ему на плечо. Он поначалу отнекивается, но Дина знает, что тот не всерьёз, и вскоре в ночном воздухе звучат первые аккорды. — Она ещё не закончена, — неуверенно говорит и затем тихо начинает, — In a foreign place, the saving grace was the feeling, That it was a heart that he was stealing… Раствориться в его голосе кажется самым правильным и желанным. Дина зарывается рукой глубже в его свитер и глубоко вздыхает, проваливаясь в дрёму. *** — Мне нужно уехать. Он лежал на кровати и смотрел в синеву её полуприкрытых век, не зная, последняя ли эта ночь их истории. Её голова, как обычно, покоилась на согнутом локте, а рука была зажата между ног. Глаза неотрывно любовались чертами лица напротив, и лишь немного сощурились после услышанных слов. Она продолжала молчать, и Тёрнер знал, что ответа не будет, пока он сам не произнесёт все не озвученные вопросы. — Послезавтра без десяти минут полуночи мой самолёт до Лондона, — он зарылся в шёлк пшеничных волос, проводя пальцем по сухой щеке. Шея девушки дёрнулась, но больше ничего не могло выдать её реакции. Звук часов разрезал молчание гостиничного номера, не давая абсолютной тишине оглушить до безумия. Вот они, призраки завтра, что маячили на периферии рассудка с самого первого дня их встречи. Теперь уже не такое оно и призрачное это будущее, которому не суждено стать для них общим. Всё стало наконец предельно ясно, хоть этого ещё никто из двоих не мог понять. — Когда-то это должно было произойти. — Не говори так, будто мы расстанемся навсегда. Я буду приезжать, мы будем видеться… — И зачем? — перебивает с каким-то надломом в голосе девушка. Спокойна внешне, но ладони до боли сжаты в кулаки. — Зачем? Потому что я не хочу терять тебя. — И поэтому предлагаешь видеться раз в месяц, как старые добрые знакомые? Слишком тяжело. — Мы можем попробовать встречаться. — Ну и комедия же получится. — Ты не веришь в отношения на расстоянии? — Не верю. И не хочу. — Почему? — Потому что знаю, что не выйдет. И ты это знаешь. Или считаешь, что отношения и твоя карьера могут быть совместимы? Снова тишина. Где-то на улице с рёвом пронёсся автомобиль, покрышки скрипнули по асфальту. Тёрнер долго молчит, смотря в оголённое плечо девушки. — Значит, ты знала, — наконец говорит он. — С самого первого дня. — И молчала. — Хотела, чтобы ты сам рассказал. Не дождалась. — Винишь меня? — Ни капли, — О’Кэролл впервые за последние минуты посмотрела в глаза напротив. — Почему? Один вопрос, но Тёрнер понимает его и без лишних слов. — Сначала не было необходимости, а потом… — он заминается и чувствует, что и сам не знает ответа. — Я сам не знаю, но мне точно не хотелось всё портить. Статус меняет восприятие человека. — Или ты просто с самого начала не воспринимал всё это всерьёз. «Всё это» эхом повисло в тишине. Под «всем этим» стояли их ночи и дни за прошедшие три с копейками недели, которым нету названия больше, чем «всё это». — Не думаешь, что мы так далеко зашли, только потому что у нас изначально было мало времени? — Даже если так, мы можем его продлить, — произносит Тёрнер, и девушка жмурится. — Я не смогу так. Жить на разных берегах, не видеть тебя месяцами, встречаться на день или два перед твоими гастролями и снова отпускать на долгие недели. Ты этого не понимаешь, но я стану твоей рабыней. А ты просто забудешь и не спорь об этом, потому что это правда. Она касается пальцами его шеи и нежно проводит линию до ключиц. Тот сглатывает. — В лучшем случае мы останемся приятелями. Это самое большее. — А в худшем? — Я сойду с ума. И странно сейчас пытаться настоять на обратном — ведь с самого начала каждый понимал, что «всё это» не выйдет за пределы Уоттерфорда, и так глупо самовольно загонять себя в дебри непроходимого. Тёрнер не отвечает, только желваки проступают на скулах и брови привычно хмурятся собственным мыслям. Парень двигается ближе и касается лбом ключицы. — Твой выбор, Дина. Пусть он будет правильным, — шепчет он. *** — Три года я аккомпанировала Рейнольду, а сейчас он аккомпанирует нам, — негромко сказала она Тёрнеру, качаясь с ним в такт мелодии саксофона. Её руки переплетались за его шеей, а между телами оставался лишь слой его черной рубашки, верхние пуговицы которой были по обыкновению расстегнуты, и её атласного багряного платья. Платье, которое было на ней в их первую встречу, платье, которое на ней сейчас, в последний вечер этого романа. В этом платье он будет видеть её в своих снах, и именно в этом образе она навсегда запечатлеется в его памяти. Он держал её за талию и был так близко, что мог слышать запах сирени, исходивший от её волос, и чувствовать теплое дыхание внизу оголённой шеи. Он верил, что не забудет эти свидания, но также и знал, что время нещадно затемняет большую часть воспоминаний, и то, что сейчас кажется вечным огнем, спустя десятилетия станет угасшей рассеянной дымкой. — Весной мы выпустим новый альбом, — говорит он и берёт её ладонь в свою руку. — Если захочешь… — он запинается, и чуть ли не впервые в голосе слышится неуверенность. — Знаешь, ты можешь всегда написать, если вдруг появится желание прийти на наш концерт. Я думаю, в следующий тур мы обязательно включим Ирландию, возможно, правда, город побольше, но, … эм, в любом случае, если ты будешь в Лондоне, или даже судьба чудом занесет тебя в Шеффилд, ты… дай об этом знать, ладно? Дина молчит, не в силах посмотреть ему в лицо, но в конце концов поднимает голову и в глазах блестит все то не пролитое и не отпущенное, что держалось внутри эти дни. Она прикусывает губу и все равно улыбается своей фирменной улыбкой. — Я бы очень этого хотела, — шепчет, зарываясь в мягкие волосы, и прислоняется лбом к его. Она смотрит в омут его карих глаз и видит в нём все то, что никогда не сможет увидеть в себе. В его глубине, за невыносимо мечущимся смятением, горело вечное движение, никогда не покидавшее Тёрнера. И она верила, что этот человек несомненно осуществит всё задуманное, покорит этот мир и станет тем, о ком будут помнить сквозь года, и верила так сильно, как никогда не могла поверить в саму себя. — Лучше оставить всё здесь, — произносит О’Кэролл спустя паузу. — Ты живешь другой жизнью, Алекс. Тебя ждёт большой успех, известность, девушки, сотни гастролей, и во всей суете ты забудешь мир, в котором живу я… и это нормально, так и должно быть… Возможно, в параллельной вселенной у нас могли бы быть идеальные отношения. Такси остановилось, но оба продолжали сидеть на задних пассажирских, и лишь когда шофёр тактично закашлял и попросил расчёт, они пришли в себя. Алекс уговаривал её не заморачиваться и не ехать в ночи в другой город провожать его, но Дина знала, что не простит себе расстаться, не попрощавшись как следует. На Форде они доехали до Дублина, где Тёрнер рассчитался с хозяином машины, в последний раз вместе поужинали в пабе неподалёку, поймали такси, в полном молчании доехали до аэропорта. До этого Дина не представляла, как пройдут последние минуты прощания, но поймав холодный отрезвляющий ветер, ударивший в лицо, поняла, что не переступит порог здания. Они расстанутся здесь, за чертой невозврата, где не так тепло и где температура позволяет оставаться в рассудке. Стоя напротив друг друга, оба молчат и смотрят за спины каждому, не начиная неизбежного прощания, потому что знают, что голос несомненно сорвётся. — Вот и всё, — сглотнув, хрипнула О’Кэролл, и даже так последний звук дрогнул. Она наконец смотрит на Тёрнера, щурится и снова отводит взгляд. — Мы всё ещё можем видеться, — снова начинает он, но девушка качает головой и прерывает. — Нет, ты знаешь, что не можем. Опять молчание. Тёрнер берёт обеими ладонями её лицо и вынуждает посмотреть в глаза. — Ты будешь счастлива. У тебя будет лучший муж, семья, дом, призвание, вся твоя жизнь сложится лучшим путём, я это знаю, — тихая и быстрая речь запечатывается в подсознании, и голос звучит слишком убедительно, чтобы не верить. — Но всё же, когда будет тяжело… — он продолжает уже медленнее, — Сделай одолжение — попроси моей помощи, если тебе она понадобится. О’Кэролл смотрит неотрывно, но даже так не может не усмехнуться. — Сделай одолжение — не льсти себе, Тёрнер, — искра мелькает в её глазах и тут же теряется в бывшей серьёзности. — Алекс, не думаешь, что чтобы разорвать наши чёртовы узы, обоюдное «отвали» подошло бы больше? — Я думаю, что без твоих цитат мне будет тяжело придумывать новые тексты. Последний поцелуй, который было одинаково сложно начать и закончить, и дальше хлопнувшая дверь здания аэропорта — вот, что будет стоять перед глазами последующие ночи. Не раз ещё сомнения будут терзать, но, каждый раз ловя в отражении свой взгляд, она также будет видеть, что сделала так, как чувствовала правильным. Свобода души — вот, что стоит превыше любви и желания. *** Пройдут годы, и жизнь пересечёт их ещё раз, когда в Дублине она случайно заметит афишу концерта с новым альбомом группы Arctic Monkeys и придёт взглянуть издалека на того, кем стал их солист. Тогда она тенью простоит в последнем ряду всё выступление и на финальном аккорде бесшумно выйдет из зала, пока фанаты толпой будут обступать знаменитостей. И тогда же в мыслях неволей пронесутся образы тех женщин, которые жили в текстах его последних песен. Спустя время, проездом в городе ветров, и он наведается в «Пёстрый попугай», но никого уже не сможет найти. Бармен уволится, но кто-то из самых старых постояльцев скажет, что О’Кэролл там больше не играет и, вроде как, давно переехала в другую страну. И лишь спустя восемь лет в канун Рождества на людных улицах Парижа, забитых лавками с едой и магазинами новогодних подарков, когда снег хлопьями будет медленно опускаться с неба, а в воздухе повиснет запах глёга и горячего какао, они снова встретятся под смех непредсказуемой судьбы. Тогда глаза поймут быстрее, чем дойдёт до осознания, и в шуме предрождественской суеты время, как и раньше, остановит свою поступь, когда взгляды случайно найдут каждого. И оба вспомнят и узнают, и у обоих годы отмотаются к тому ноябрю, ставшему свидетелем их книжного знакомства. Но никто не промолвит и слова. С пятью ударами огромных часов, что возвещают о непрерывном ходе времени, за спиной женщины покажется мужчина, который тепло её обнимет и поцелует в щёку, а рядом двое детей схватят за руку маму, чтобы потащить в сторону катка и большой лавки с пряниками. К Тёрнеру тоже подойдёт девушка и возьмёт его под локоть, увлечённо о чём-то болтая. Он в рассеянности посмотрит на неё, выдавит улыбку и последует с течением толпы в противоположную сторону, но напоследок всё равно обернётся. И никого не увидит. Вечером того же дня она достанет пыльную пластинку и прочитает на обёртке своё имя, выведенное размашистыми буквами, а ниже подпись: «Той, которая показала мне космос. Тёрнер». Она ляжет на бок, сложив руки между бёдрами, и тогда игла скрипнет по спирали винила, и граммофон зазвучит неземными аккордами вступления той самой песни, которую она не слышала со дня своей свадьбы. Это была первая песня Алекса о любви. Это была песня, посвящённая ей. Капли слёз струйкой скатятся по вискам на покрывало, как память о днях, которые никогда не будут забыты, и о человеке, который всё ещё изредка снится по ночам, являясь тенью в её любимых худших кошмарах. На лице застынет улыбка. ***