Одна ночь в году

Клуб Роузвуд — сборище мажоров, напыщенных индюков и опасных мерзавцев. Но Тристан… Тристан хуже их всех. С первых минут знакомства он смотрит на Джейни оценивающе, с напряженным подозрением, и ей немедленно хочется узнать, что творится у него в голове. Решает, достойна ли она внимания? Прикидывает, стоит ли ей доверять? И то и другое одинаково плохо. Подумывай он затащить ее в постель — отшила бы его, да и все. Но в Тристане нет ни капли простоты… и, как назло, именно это ее интригует. Она обещает себе держаться подальше. От богатенького мальчика с сомнительными пристрастиями не сто́ит ждать ничего, кроме неприятностей. Все эти игры в обмен властью хороши, когда у тебя для начала есть хоть какая-то власть. Джейни даже собой едва в состоянии распоряжаться, и тот крошечный проблеск светлого будущего, которое обещает ей Кáрни, она готова защищать любой ценой. В отличие от местных принцесс, у девочки из Слоуна нет этой роскоши — влюбиться в «плохого парня». То, что для них — «грабли», для Джейни — тысячетонный поезд, а ее жизнь — и так сплошная история катастроф. Стоит ли удивляться, что все летит к чертям раньше, чем она успевает понять, куда попала? Слухи о похищении людей ФБР — безумная теория, вроде тех, что смакуют в низкосортных шоу на кабельном. Разве так вообще бывает? Но Джейни не в курсе, как на самом деле вербуют информаторов, и спросить ей, естественно, не у кого. Ясно одно: оступись она теперь — и карета Золушки превратится в тыкву, а ее счастливый билет — в обвинительный приговор. «Какая-то путаница. Ошибка в программе», — ложь уже привычно слетает с губ, когда Джейни в очередной раз спрашивают, кто додумался поселить в мужском общежитии девушку. Звучит так себе, но все еще лучше, чем «я шпионю для ФБР… если это, конечно, настоящее ФБР». Или «я должна выяснить, кто из вас продает наркоту, чтобы моего малолетнего брата не посадили за хранение». Вся эта ситуация — нарочно не придумаешь. Но откуда тогда этот смутный привкус узнавания, от которого у Джейни даже волосы на руках встают дыбом, как от сквозняка или от страха? Где-то она уже видела подобное… Неужели тоже по кабельному? Тристана ей почему-то хочется подозревать меньше всего, пусть тот и делает все возможное, чтобы казаться еще более подозрительным. Он как назло постоянно в эпицентре ее личной драмы: следит, выискивает, вынюхивает. Верит, что все сойдет ему с рук, как самонадеянно верят они все. Вторжение в ее комнату — последняя капля. И, может быть, с Грантом Джейни обошлась незаслуженно мягко, но с Тристаном она церемониться не собирается. Каким же придурком надо быть, чтобы копаться в чьих-то вещах, да еще и прибрать к рукам чужой телефон! «Придурком или одним из подозреваемых», — исправляет себя Джейни и выплескивает на Тристана всю свою ярость. — Ты предал мое доверие, — бросает она под конец гневной тирады, и лишь потом понимает, как глупо звучит. Какое ему дело до ее доверия? Но Тристан совершенно по-идиотски краснеет и отворачивается. — Я не думал об этом в таком ключе… Прости. Правда. Джейни так и подмывает сказать, что извинение никуда не годится, если не можешь смотреть человеку в глаза. Вместо этого она зачем-то легонько хлопает его по плечу, и обыкновенное касание подобно удару тока. Все свои слова об отсутствии у Тристана планов с ней переспать Джейни вскоре берет назад. По крайней мере, «раздевать глазами» — это точно про него. Он крайне настойчив в попытках получить ее поцелуй, ведь лучшая защита — нападение, а Джейни уверена: он тоже чувствует это прокля́тое притяжение между ними. «Ты же знаешь, я не завожу отношений», — с тем же успехом он мог бы сказать, что не влюбляется: с каждым днем это все больше походит на ложь. Не получив свой поцелуй, Тристан ведет себя как сумасшедший, и голод в его взгляде только растет. «Кто ты такая?» — спрашивает он, и Джейни кажется, что речь вовсе не о ее работе на ФБР.

───※ · ❆ · ※───

В своих снах она смотрит на город с высоты — такой далекий и маленький, что, казалось бы, может уместиться у нее на ладони. Как если бы он принадлежал ей одной. Секунду спустя город охватывает огнем, а пол под ее ногами застилает кровь... О второй части Джейни никому не рассказывает, как не рассказывает и о невидимом присутствии, которое ощущает рядом с собой. О руке, которая предостерегающе сжимается у нее на предплечье. Раньше она думала, что рука принадлежит маме. Но прикосновение цепкое и бережное одновременно, а чувства оно рождает далеко не родственные... Нечто подобное вызывает в ней только один человек. И неважно, что Джейни не желает иметь с Тристаном ничего общего: он уже заполняет всю ее жизнь, проникая в каждую пору. В тепле его тела, в случайных движениях… даже в том, как тихо он ступает в темноте, есть что-то привычное. Тристан помогает ей вызволить брата из очередной передряги, и, пока они бок о бок лежат на асфальте возле злосчастного склада, Джейни впервые накрывает мучительное дежавю — такое, от которого сводит скулы и кружится голова. И вот ей уже хочется знать о нем все. Тристан не любит собак, и сам не может объяснить, почему. Зато у него есть кот… и маниакально властный папаша, как, наверное, у половины студентов Кáрни. Но только Тристан мог возвести противостояние отцу в ранг философии. Философии и парочки фетишей заодно. Тристан на полном серьезе рассуждает о джентльменстве, и Джейни не знает: то ли это влияние британского интерната, то ли врожденное позерство. Но никто прежде не предлагал ей свое пальто, не вызывался проводить и не подавал руку с такой естественностью, словно это что-то само собой разумеющееся. Даже на вечеринках — это они с Грантом неизменно сторожат честь очередной подвыпившей девушки. Грант… Грант, если так подумать, тоже смотрит на Джейни с какой-то неясной тоской. Он приятен в общении, но эти манеры великого праведника ставят ее в тупик: так мог бы вести себя человек, который прежде безбожно грешил, а теперь изо всех сил старается загладить вину. И когда бы он только успел?.. К тому же и их с Тристаном дружба кажется ей такой искренней, что Джейни совсем не хочется, чтобы они соперничали из-за нее. Тристан много говорит с ней о страхах. О том, как все они делятся на истинные и ложные, растущие из чувства неполноценности. Она не может не поражаться тому, откуда у кого-то вроде него подобные мысли. Что богатый мальчишка всего на пару лет старше нее может знать о неполноценности? Зато Джейни это чувство прекрасно знакомо: это оно без устали твердит ей, что наивной провинциалке в Кáрни не место. Она все ждет, когда Тристан тоже поймет это. Вот Джеймс уже понял, и, будучи президентом братства, быть может, возьмет да и вышвырнет ее за порог. Она даже рассказывает Тристану о том, как в детстве украла чьи-то туфли, надеясь, что теперь-то он перестанет так на нее смотреть. Ну серьезно, кому нужна жалкая воровка? Но он только улыбается, как будто услышал что-то невероятно милое. — Тебе что, нравятся преступницы? — недоумевает Джейни. Из его горла вырывается какой-то странный звук, и то, как он внезапно краснеет и отводит глаза, кажется абсолютно неуместным. — Похоже на то...

───※ · ❆ · ※───

Напряжение между ними невозможно терпеть. Эти намеки, ухмылки, касания. Эти его незаконченные «Черт возьми, ты очень…» «Я очень что?!» — уже готова вопить Джейни, но вместо этого говорит: — Я хочу, чтобы ты меня поцеловал, — и спрыгивает с рейлинга яхты прямо в крепкие руки, подставляя волосы ветру, а самому невыносимому парню во всем Кáрни — свое влажное от морских брызг лицо. — Думаю, с этим я справлюсь. Его самоуверенность впервые не злит, и когда они наконец целуются, ее сердце восторженно замирает. С неба льет соленый дождь, яхту качает на волнах, и это похоже на какое-то наваждение. Они оба дрожат, и можно было бы списать все на непогоду, если бы не очевидное желание, с которым прижимается к ней его тело — такое незнакомое и родное одновременно. С этого дня ее сны становятся чаще и реалистичнее. Вместо крыши она то и дело обнаруживает себя у высокого окна, за которым — до са́мого горизонта — простирается невероятной красоты парк. Словно вычерченные по линейке аллеи утопают в зелени. Идеально подстриженные деревья и мраморные статуи… Так, кажется, выглядят королевские сады напротив всяких помпезных замков. Тристан знал бы наверняка — в конце концов, он ведь жил в Европе… Но чем дольше она смотрит, тем разительнее меняется пейзаж. И вот уже вместо зеленых изгородей — университетская лужайка, а изящные золотые ворота, открывающие дорогу к садам, превращаются в громадную арку главных ворот Кáрни. Невыносимое чувство потери не дает сделать вдох, а следом — неизменный огненный смерч и кровь… Так много крови… Джейни не хочет связывать это с поцелуем. «Во всем виноват стресс», — убеждает она себя. Семестр переваливает за половину, и между первыми экзаменами, тревогой за брата и попытками удовлетворить растущие аппетиты агентов она едва успевает как следует выспаться. — У тебя бывает такое чувство, будто все происходящее уже случалось однажды? Как воспоминания из детства или остатки прилипчивого сна?.. Вопрос кажется глупым. Но Джейни не сомневается, что Тристана можно спросить о чем угодно... И этот странный дружеский дух между ними тревожит ее едва ли не больше, чем их взаимное влечение. И даже больше, чем откровенное любование, с которым он то и дело смотрит на нее — теперь уже совершенно открыто. — Не знаю, считается ли это, но мне иногда снится одна и та же девушка. Она чем-то напоминает тебя, хотя внешне вы не очень похожи. Уже за полночь, и в опустевшей гостиной они абсолютно одни. — И что происходит в этом твоем сне? — фыркает Джейни, уже приготовившись к пересказу очередной сексуальной фантазии. Однако Тристан на удивление серьезен, и даже смотрит словно куда-то сквозь нее. — Я… Я не знаю, — он пожимает плечами. — Наутро я почти все забываю. Помню только, что должен догнать ее, а она каждый раз ускользает. — Но за мной-то тебе не приходится бегать, — Джейни стремительно краснеет, недоумевая, что заставило ее произнести эти слова. Они ведь даже не встречаются. Она вообще понятия не имеет, кто они друг для друга. Тристан криво усмехается, но его взгляд заметно теплеет и снова фокусируется на ней. — Ты все еще загадка, Джейни. Но, пожалуй, да… Не приходится.

───※ · ❆ · ※───

Хэллоуин в Кáрни отмечают с размахом. Это уже не школьная вечеринка с танцами в спортзале, где главная радость — подлить водки в котел с пуншем. Братства и сестринства вовсю стараются перещеголять друг друга чем-нибудь этаким. Рядом с Роузвудом кто-то организовал огромный костер, вокруг которого тут же собралась чуть ли не половина кампуса. Кто бы это ни был — Оскар за лучшую тусовку определенно обрел своего хозяина. «Святой Самхейн!» — доносится чей-то возглас, и толпа разражается хохотом и улюлюканьем. Несмотря на жар пламени, Джейни колотит озноб. Воспоминания обрушились на нее внезапно и ярко, словно после вечности в темноте она вдруг вынырнула из глубокого, холодного омута. Рывок... Судорожный вздох... И легкие обожгло болью. Дремавшая у нее на плече Лилиан сонно бормочет: — Джейни? Ты окей? «Нет, точно нет, но я не могу тебе этого сказать, ведь ты решишь, что я спятила», — стрелой несется мысль. С другой стороны, ей не впервой врать, не впервой скрывать свою настоящую сущность, не так ли? Но Лилиан, милая Лилиан, этого не заслуживает. Джейни — если она все еще может себя так называть — пытается выпутаться из объятий подруги, а та ворчит что-то неразборчивое и расслабленно откидывается на траву. Мгновенное беспокойство сменяется уверенностью: о Лилиан будет кому позаботиться. Тристан печется о благополучии сестры даже слишком рьяно, и Джейни уже не раз задавалась вопросом, чем же он, черт побери, так провинился… Тристан. Он сидит по другую сторону от костра в окружении нескольких парней из братства, и стоит Джейни найти его взглядом, как к горлу подкатывает тошнота. Теперь, когда она знает, кого он напоминал ей все это время, ей даже смотреть на него невыносимо. — Вы с ним были бы отличной командой, — внезапные слова заставляют Джейни подпрыгнуть на месте. Она оборачивается. — С кем? — С моим братом, — не открывая глаз, поясняет Лилиан, и тиски вокруг сердца сжимаются еще сильнее. Джейни вскакивает на ноги и чуть не падает, запутавшись в неожиданно длинном подоле. Это была идея Лилиан — нарядиться придворными дамами: юбки в пол и дешевые псевдокорсеты на молнии… Зато какая ирония! Или карма, как сказала бы Хлоя, но Хлоя верит во всякую чушь. «Что это тогда такое? Ад? Чистилище?» — на этой мысли она не выдерживает и бросается прочь.

───※ · ❆ · ※───

Сколько она простояла у зеркала, пытаясь разглядеть прежнюю себя в миниатюрной блондинке с пухлыми губами? Губами, которые уже подрагивают в преддверии скорой истерики, потому что предчувствие неотвратимой беды, преследовавшее Джейни неделями, достигло наконец высшей точки. Все это слишком: слишком сложно, слишком страшно. Слишком много воспоминаний для одной головы. На глазах Джейни стыдные слезы, и когда она поворачивается и видит в дверях его, слова сами срываются с языка: — Какого дьявола, Тристан? Тебя что, стучаться не учили? На нем прокля́тый костюм с шортами, которые даже не прикрывают коленки: в Кáрни все парни почему-то любят носить эту дрянь. На ум ей вдруг приходит версальская мода, и тошнотворное головокружение возвращается. — Тебе лучше уйти, — почти испуганно шепчет она. — Я подумал, ты оценишь аллюзию, — прежде чем Джейни успевает возразить, Тристан делает несколько шагов внутрь комнаты, и дверь за его спиной едва слышно захлопывается. — Если я правильно помню, в Версале никто не стучал. Она уже думает, как ей сбежать, да так и застывает на месте. Теперь ее потряхивает настолько, что приходится прятать дрожащие руки подмышками. — Ты имеешь в виду… мой наряд? — Я имею в виду намного больше, чем какой-то наряд… — он сглатывает, и его кадык резко дергается вверх, — Рене. Ей приходится зажать себе рот ладонью, чтобы не закричать, но сдавленный всхлип все равно прорывается наружу. Кажется, другого подтверждения ему и не требуется, потому что через мгновение Тристан уже крепко прижимает ее к себе.

───※ · ❆ · ※───

Джейни сидит у него на коленях, вцепившись в широкие плечи так, как не цеплялась даже за поручень яхты, повисая над проносящейся мимо водой. Его руки повсюду, и он ласкает ее настойчиво, но нежно, словно вспоминает или знакомится заново. Губы сминают губы, касаются шеи, оставляют стыдные следы, а взмокшие от страсти тела трутся друг о друга прямо через одежду. Когда кровать ударяется изголовьем о стену, они вздрагивают и разом замирают. Желание все еще пульсирует между ними, но теперь он просто обнимает ее, укутывая своим теплом. — Как ты понял, что это я? — Ну как я мог не понять… Он гладит ее по волосам, потом скользит пальцами вдоль шеи и вниз, к ямочке между ключиц, рисуя там круги — как делал уже множество раз. И это так на него похоже, что Джейни едва не плачет от облегчения и счастья. Она вдыхает полной грудью, надеясь учуять знакомый запах… но сейчас от него пахнет только костром. Впервые за долгие недели смятения где-то глубоко в ее сознании кусочки мозаики один за другим наконец-то встают на места. Все повторяется. Даже ее мама все так же мертва, его отец — все такой же ублюдок, а Кáрни со своими традициями и тайнами поразительно напоминает Версаль. Если бы ей сказали, что он здесь, она бы искала его по аудиториям, вглядываясь в лица преподавателей. Она бы ждала появления еще одного агента или, быть может, частного детектива. Но так даже лучше. — Я же чувствовала, что все неслучайно… Это точно не шизофрения? Как такое вообще возможно? — бормочет Джейни, не поспевая за собственными мыслями. Тристан — даже в своей голове она все еще не осмеливается назвать его прежним именем — слегка отстраняется и смотрит на нее внимательно и немного печально. — Выходит, с тобой это впервые? — Ч-что значит «впервые»? И тогда он рассказывает ей, что с ним это случается уже четвертый или даже пятый раз, но всегда только на одну ночь. Одну и ту же — так что, возможно, есть в Дне Всех Святых нечто особенное, и байки про тонкую границу миров — не такие уж байки. К утру наваждение неизменно развеивается, оставляя после себя только странные предчувствия и неясные сны. И он бы рад предложить ей какие-то объяснения… но их попросту нет. — Сложно вести расследование, когда только раз в году обладаешь полной картиной... — осторожно отмечает Джейни. — Можно было бы оставлять себе послания. Но в первый раз все вообще было как в тумане, а потом... — он глубоко вздыхает и продолжает с мрачной усмешкой. — По правде говоря, мне не очень-то нравилось вспоминать. Я все думал... Почему я не могу просто спокойно жить свою новую жизнь? Он говорит это с такой горечью, какая рождается лишь под грузом прожитых лет. И в этот момент она больше не Джейни, а Рене, и в нем она видит не двадцати с чем-то лет студента Кáрни, а своего Александра, о котором еще вчера даже не помнила. Но сердце ее, как ни странно, болит за них обоих. Или, вернее, за него одного — в любом воплощении. Знать бы еще, чем все в итоге закончилось между ними… Джейни боится спрашивать и поэтому просто молча накрывает его губы своими. Он тут же отвечает, со стоном углубляя поцелуй, и в следующий миг ее тело снова вспыхивает от возбуждения.

───※ · ❆ · ※───

Как и положено джентльмену, Тристан не дает им зайти слишком далеко: «Что, если утром мы опять все забудем? Ты решишь, что мы были пьяны, а это совсем не то, чего я хочу». Поэтому они просто лежат в полутемной спальне и неторопливо поглаживают руки друг друга. — Ты знаешь, что послужило прообразом главных ворот Кáрни? — вдруг спрашивает он и тут же сам дает ответ. — Восьмые ворота стен Вавилона. Ворота Иштар. — Иштар — это шумерская богиня? — Да… Иштар или Инанна. Богиня плодородия и любви. По легенде ей стало мало Верхнего мира, и она решила захватить власть в аду. Но угодила в ловушку и погибла. Тристан вдруг замирает, словно погружаясь в какие-то мысли, и Джейни приходится мягко тормошить его за плечо: — Что случилось потом? Он вздрагивает, но отвечает почти сразу: — Богам удалось ее воскресить, но из ада можно выбраться, только предложив кого-то взамен. И эта незавидная судьба выпала ее возлюбленному. Он, естественно, умирать не хотел, и тогда сестра Инанны — настоящая владычица подземного мира — сжалилась над беднягой и позволила ему проводить в аду только половину времени. — Звучит не очень-то справедливо… — Джейни все еще не понимает, к чему он клонит. — Миф об Инанне рассказывают по-разному, но это моя любимая версия. Она о том, что за смертью всегда следует возрождение, — он вдруг придвигается к ней и шепчет в самое ухо. — Только вот, будь я на его месте, я бы не испугался. Я бы спускался за тобой снова и снова. А потом Тристан вдруг отстраняется и резко меняется в лице. — И как я сразу не понял… Все дело в тебе, Джейни, — она не успевает опомниться, как он садится в кровати и рывком притягивает ее за руки к себе. — Ты должна рассказать мне, во что ввязалась, чтобы на этот раз я мог тебе помочь. — «На этот раз»! И что это должно значить? — раздраженно восклицает она. — Я думала, ты давно оставил попытки выведать мои секреты! Он смотрит на нее почти с отчаянием. — Разве ты не помнишь? Тебя казнили… Ее казнили, Джейни, — он спешит исправить себя, словно от этого может стать хоть капельку легче. — Ее казнили, и это была моя вина. Сначала ей кажется, что ее сердце остановилось. Тристан еще что-то говорит, но она не слышит ни слова из-за страшного шума в ушах. А потом мир перед ее глазами взрывается образами — нечеткими, рваными, похожими на кадры испорченной кинопленки. Полоска лунного света на полу темницы. Длинные бледные пальцы сжимают прутья решетки. Это он... Это он тянется к ней и кладет свою руку ей на предплечье. «Могу я остаться здесь до утра?..» Черная карета. Серое от горя лицо отца. Ступени Нотр-Дам — такие скользкие от ночного дождя, что она едва не падает, когда стража рывком ставит ее колени для amende honorable. Гревская площадь. Похожая на сцену платформа, покрытая все еще свежими пятнами крови. И последний взгляд в опустошенные скорбью глаза, прежде чем палач опускает ее голову на плаху… «Я буду любить вас каждый день своей жизни, пока не умру…» Лицо Джейни мокрое от слез. — Что я сделала? — ее голос срывается от эмоций, но Тристан словно не слышит. — Я оставил ее, а когда нашел в себе смелость бороться за нас — было слишком поздно, — он продолжает говорить, как будто сам с собой. — Я предпочел не видеть демонов, которые ее мучили, решив, что только мои демоны имеют значение… — Не ты ли утверждал, что это нарциссизм — винить во всем себя? — Не в этом случае, — он все-таки решается посмотреть на нее, и ледяной взгляд голубых глаз режет почти так же, как до боли знакомая сталь серых. — Если бы я только не был таким трусом, я бы дал тебе уверенность в будущем. Тебе не пришлось бы цепляться за власть. Не таким путем. Поэтому я прошу тебя, Джейни… Что бы там ни было… Часть ее уверена, что ему можно доверять. Что Тристан — не тот, кого ищут ее кураторы. А если ее опасения насчет так называемых агентов верны, то никто не защитит ее лучше, чем он. Но цена ошибки так высока, что слова застревают у нее в горле. — Ответь мне, — вместо признания Джейни повторяет свой вопрос. — Скажи, что я сделала? На мгновение он болезненно зажмуривается — словно вновь проживает те мгновения. — Ты убила королеву. Она… не помнит этого. Отрицать, забыть, подавлять — так, кажется, психика справляется с травмирующим опытом? И тем не менее он помнит. — Почему? — Чтобы ничто не мешало тебе стать фавориткой короля, — его челюсть судорожно сжимается. — Жажда власти, Джейни. Жажда власти, которую я вижу в моем отце. И которую я вижу в тебе — даже теперь. Потому я и должен знать, что ты не угодила в нечто такое, из чего просто не сможешь выпутаться. Ей хочется поспорить с ним. Доказать, что она не такая. Что она на самом деле никогда не любила Людовика. Что поступление в Кáрни — просто способ вырваться из нищеты, а фантазии о власти — всего лишь фантазии... Но на нее вдруг наваливается странная слабость. За окном уже брезжит рассвет, и Джейни догадывается, что, должно быть, вот-вот произойдет. — Ты боишься, что тебе снова придется дать мне умереть? Тристан качает головой и заключает ее в кольцо рук, позволяя уткнуться лбом ему в плечо. — Нет… Нет, mon rêve, никогда больше. Он говорит так уверенно, что Джейни уже почти готова поддаться искушению обо всем ему рассказать. Но пока она взвешивает все за и против, ее веки тяжелеют. Мысли путаются, и никак не хотят складываться во что-то связное. Последнее, что Джейни слышит, прежде чем провалиться в сон, — его тихий голос: — Я же сказал, что на этот раз я с тебя глаз не спущу.