Das Heilmittel zu finden.

Локхарт с Ханной неслись по ночному лесу, едва разбирая в темноте очертания дороги. Велосипед был старый, ехать на нем по-настоящему быстро не получалось, а потому и парень, и девушка находились в некоем трансе, и единственным звуком в тишине леса было механическое раскручивание педалей. Роланд улыбался – истерично и безумно. Разум его был помутнен, а нервы – расстроены. Ему хотелось смеяться и плакать одновременно, кричать, безумно хохотать и вопить, и в то же время он был удивительно спокоен и отлично понимал, что происходит. Однако, несмотря на все его безумие, глубоко внутри, в недрах его сознания таился вопрос, который в его воспаленном мозгу поддерживало то немногое, что осталось от здравого разума. Почему он все осознает? Почему он не так безволен, как остальные пациенты? Парень чувствовал, определённо чувствовал в себе угрей всем своим существом. Это ощущение было сравнимо с наркотическим эффектом: парня наполняло дикое, безудержное, отупляющее счастье, которое острыми когтями впивалось в его мозг, стараясь превратить его в жидкую кашу. Все хорошо, все хорошо, я давно не чувствовал себя столь превосходно. И было ещё что-то, что-то, что боролось этим отупляющим счастьем отчаянно и без устали. Осколки силы воли, крупицы, оставшиеся от здравого разума парня соединились воедино и кричали ему со всей мочи: Борись Локхарт черт бы тебя подрал борись ты не должен стать как они борись борись борись И Локхарт боролся – бесконечно сильно, не давая себе уставать в этой до боли мучительной борьбе, потому что его подстегивал животный ужас перед Истинным безумием, и он готов был сделать что угодно, чтобы оно не поглотило его окончательно. Ханна тоже много думала, пускай её состояние и было лучше, чем у Роланда. Девушку переполняли эмоции, очень странные и непривычные: опустошение, боль, горечь, тоска, – все это было для неё в новинку, и именно поэтому она чувствовала себя просто ужасно. До приезда Локхарта в санаторий чувства Ханны были, обыкновенно, достаточно примитивными и поверхностными. Девушка никогда не задумывалась об этом, однако подобную скупость на эмоции привил ей Фольмер, который постоянно ограждал её ото всех и всего, не давая увидеть, узнать или почувствовать что-то новое. Ей могло быть "хорошо", могло быть "плохо", но этим спектр её эмоций и ограничивался. Ханна не различала оттенки чувств, так как их было сложнее осознать и понять, и просто делила все свои ощущения на чёрные и белые. Сейчас же она испытывала в один момент огромное количество доселе неизвестных ей чувств, и они проникали в её мозг настолько глубоко, что Ханна почти физически ощущала на себе их давление. Ей хотелось по-детски раздрыдаться, хотелось обнять своего любимого плюшевого медведя и испуганно прижаться к Фольмеру, как прежде. Но Фольмер был мёртв, она убила его собственными руками после того, как он попытался её изнасиловать, а рядом был только Локхарт. И Ханна прижалась к нему покрепче. Они ехали так около трех часов, и в итоге добрались до небольшого городка, в который Роланд прилетал, чтобы попасть в санаторий. Стащив деньги у какого-то пьяного богача в местном пабе, они чудом успели на последний, ночной рейс в Нью-Йорк. Всю ночь, пока Ханна тихо спала у него на плече, парень неотрывно смотрел в окно иллюминатора, за которым не было ничего, кроме черноты. А когда они вступили землю столицы Америки, и девушка впервые в своей жизни увидела очертания большого мегаполиса, Роланд сказал: –Добро пожаловать в Нью-Йорк. –И что мы будем здесь делать? – робко спросила Ханна. Локхарт ответил горько, но с искренним дружелюбием: –Попытаемся вылечиться.