***
Он подобен хищному зверю: встаёт поодаль, сверкает синими, словно небо, опускающееся во тьму сумерек, глазами с острым зрачком, на лице ни эмоции — он лишь сильнее кутается в пальто и плащ, когда думает, что на него внимания не обращают, да окружающих взглядом поистине морозным прожигает; он мог бы быть прекрасным уроженцем Снежной, думает она, с трона поглядывая на перепалку за столом переговоров. Столь забавный, постоянно голову поворачивает направо — совсем немного, лишь бы видеть всех, не упустить ни детали. Годами позже слова клятвы раздаются в тронном зале гулко, отскакивают от стен, эхом проносятся, словно бураны. Их в помещении двое. Ни чужих взглядов, ни шёпотов за спиной. Это их маленькая тайна, сомнению не подвергаемая с первого мгновения. — …и сим от момента сего и до последнего вздоха своего — клянусь, — взгляд его опущен в пол, рука прижата к груди, а вторая — за спиной. Колено, должно быть, совсем не приятно в гладкий пол вонзается. Она плавною походкой, точно лебедь, спускается по сверкающим в приглушённом свете ступеням. — И отныне имя тебе Пьеро. Так встань же, Шут мой, и взгляни в глаза мои, Первый из Предвестников. И он встаёт, отринув прошлые потери, словно плащ — лишь одну нить оставляет, что сердцу дорога, что боли причиняет больше. В её руках маленький кусочек серебра с грубо вырезанным на нём символом, к маленькой цепочке с булавкой прикреплённый. Иголка нежно пронзает лацкан, с тихим позвякиванием крепится. Царица горько улыбается, отходя на ступень назад, выше. Голубую метку бессмертья, божье дарование, божье проклятие, он прячет за плачущей маской: своих слёз у него больше не осталось.***
Он подобен хищному зверю. Ему требуются годы, десятилетия, чтобы привыкнуть. Он реже рычит, подпускает ближе. В лучшие дни позволяет себе усмехнуться тихо. И ещё годы спустя сам бесцеремонно, — привычно, тихо, с разрешения, — входит в её кабинет, садится на диван и безмолвно выполняет свою работу, после чего бросает неизменно тоскливый взгляд чуть левее плеча её, прямо в окно, на небо, усыпанное звёздами, словно платье Царицы — драгоценностями, а земли страны — снегом. Иногда эти вечера, что не осквернены излишними словами, затягиваются и плавно переходят в ночь. Эти ночи из тех, когда дышать становится неожиданно легче, а жить — проще. Порою Пьеро уходит на кухню Заполярного Дворца и возвращается с двумя чашками — дымящимися и ароматными. Однажды, помнится, когда впервые принёс напиток, полушуткой он обмолвился, мол, яда не подливал, не думайте обо мне столь плохо. Та мысль, что оба думают о яде, не особо успокаивает ситуации, но с тех пор из его рук несколько спокойнее принимать что-либо. Но чаще он просто ставит чашку ей на край стола, безмолвно сообщая, что настаёт время назначенного ею же перерыва. «Ты лишь человек и не можешь работать без отдыха, Пьеро». Есть ли толк петь баллады, что Пьеро — один из самых упёртых людей, если Царице приходится и самой перерывы делать, дабы этот несносный Предвестник не выматывал себя? Меж ними устанавливается хрупкое равновесие — столь же хрупкое, как и первые корки льда на пруду. Только у них нет времени ждать зимы, им приходится шагать навстречу; Небесные принципы, Селестия и бедствия, ураганом проносящиеся по землям — ничего из этого не даёт времени перевести дыхание. Лёд скользок, а пучина вод не отпускает пленных.***
Нередко столетием спустя он кутается в мех и прислоняется к оконной раме, устремляя взгляд в небесные дали — взгляд такой, будто на возлюбленную смотрит, такую далёкую и недосягаемую, но столь нежно лелеемую. Чай горячий в руках держит, забывая отпивать. — Забавно, — тянет она задумчиво, на него смотря с кресла елового, — столько живёшь уже на поверхности, а на звёзды каждый раз словно в первый глядишь. Он тихо усмехается, отвечая, на мгновение к ней взгляд обращая, и неловко, даже отчасти смущённо к повязке на глазе прикасается: — В Каэнри’ахе не так много возможностей было взглянуть на небо. Мы, — досадливо качает головою, совсем не весело усмехаясь, — мы и культиваторов создавали лишь по книжным описаниям живности… — а синева глаза обращается к россыпи звёзд. — Просто, — ведёт плечами, отбрасывая прочь воспоминания, невольно нахлынивающие каждый раз, — не могу привыкнуть. Да и едва ли смогу, на самом деле. — Ты очарователен. — Пущай небо ложно, Ваше Величество, а всё ещё красивее сталактитов, — губа, рассечённая голубой трещиной, кривится в насмешке. — Хм-м… — это всего лишь задумчивый звук, не дающий тишине осесть на них пылью, пока настоящий ответ медлительно формируется, — одна звезда, я думаю, всё же весьма и весьма истинна. О, эта фраза вызывает интерес у Пьеро; возможно, то игра теней, но и зрачок, вновь обращённый к ней, становится шире — насколько это возможно со столь причудливой формой. — Которая? — звучит вопрос взволнованного ребёнка. С этой стороны Пьеро больше похож на кота, большого, пушистого и ручного — скорее, к одной руке приученного, что гладит его по холке и треплет за ушами. Не совсем метафорически. Царица хитро-хитро ухмыляется в ответ, не отводя глаз, и молчит. А затем, словно придумав что, встаёт и присоединяется к Предвестнику, прислонясь плечом к раме напротив. — Ты умён, мой Шут. Так скажи мне, о какой звезде я говорю?***
Кровь липка, и руки, утратившие тяжесть чужого меча, слишком легки. Кажется, и сам он слишком лёгок: вдыхает — и почти ощущает, как воздух грудь заполняет. У него наверняка сломано ребро или два, но боль исчезает, растворяется, точно туман поутру, стоит нежным ладонями, словно сотканным изо льда, коснуться израненного тела. Дышать тяжело, и посмотреть на её лицо — ещё сложнее. Силы покидают тело, и перед взором всё темнеет. Лишь голос тихий едва достигает слуха его. Лишь объятия ощущаются успокаивающе — как последнее пристанище, хорошо. — Ваше Величество, — шепчет он, силясь на мысли сосредоточиться, удержаться в мире этом ещё немного, — что за… истинная звезда..? С губ чужих срывается всхлип вместе со смешком, и он едва понимает, что Царица вытирает слёзы. — Дурак, — журит она, пробегая пальцами по волосам седым, слипшемся из-за крови, пота и копоти, — так и не понял? Холодные уста касаются его закрытого века.