До дрожи

Правильная девочка? О нет, эта роль давно занята покладистой и милой сестренкой, той, чью ладонь целуют, подобно хрупкому цветку, едва касаясь губами, боясь очернить лишний раз святыню. Боится порой Лада своего разительного отличия от Вереи, мыслей своих запретных… Вплетает в косы длинные пожухлые ромашки, но непослушные пряди так и рвутся на свободу, подобно покинутой душе. Нет Вереи больше — не на кого равняться. Не пугает осуждение людское и взгляды косые. Какое дело до слов гнусных, если смерть дышит в затылок, шепча на ушко, искушая: успей жизни испить, пока меня с косою в руке не встретила. Словно щелкнуло в голове осознание, что каждая пройденная секунда — приговор. Не будет больше Лада стыдиться, не будет пугаться и себя ломать, поступит так, как хочется, чтобы на одре смертном хохотать, а не о жизни пустой горевать. Позабылась в деревне утрата, улеглись слезы, превратившись в глубокие морщины на лицах родителей. Но не стерла смерть души невинной все праздники и смех. Вернулись костры и хороводы, сменив печаль и тоску хмельными плясками. Не сторонится праздника Лада, затевает сегодня собственную игру, понять которую лишь один человек в силах. Тот, что глаз не сводит с движений резких. Тот, в чьих глазах пламя ярче костра полыхает. Дыхание смерти и Драгана коснулось, обнажив нечто, запрятанное глубоко внутри. Страшась чувств своих к маленькой дикарке, осознал он внезапно, что еще больше боится ее потерять, ведь жизнь невыносимой станет, если потухнут на век ее глаза. Зеваки пьяные скалятся вокруг, лаская взглядами молодое тело, а у Драгана кровь вскипает так, что хоть рукава закатывай, чтобы кровью этих свиней одежду не запачкать. Увести ее отсюда. Спрятать так, чтобы одному лишь смотреть. — Играть вздумала? — за локоть хватает и оттаскивает в сторону под недовольные возгласы, — Примерные девочки по домам разошлись, одни лишь гуляки, да блудницы никак от бутылки не оторвутся. Что забыла здесь? Злится, срывается, а самого страх за горло лапами костлявыми хватает: вдруг уберечь не сможет? — А ты сам? Гуляка ты или блудница? Речи у Лады трезвые — и капельки в рот не брала, да вот поведение непривычное, словно задумала что-то. И это что-то покоя Драгану не дает, так и теплится внутри под толстым слоем покрывающего сердце льда неугасимая надежда, что это нечто неведомым образом связано с ним. — Ни то, ни другое, — сильнее в руках плечи хрупкие сжимает, хочет, чтобы глупость свою осознала, — Не вынесет отец твоей очередной потери. На что старика довести хочешь, совсем неблагодарной выросла? — Не тебе мне нотации читать, — фыркнула девушка, тряхнув головой, — Сам-то в веселье себе не отказываешь. — На что намекаешь? — Рядом дома наши стоят… Не раз видела, как девицы при луне из дома твоего выбегают, постыдно по сторонам оглядываясь. Желваки заиграли на загорелых щеках мужчины, а руки дрогнули и спали с плеч, будто и вовсе не имели права их касаться. Что-то темное скользнуло в глазах его, в ночном мраке ставших едва ли не черными, а губы сомкнулись в полоску тонкую — не разжать. — Зря сравниваешь. Свое… веселье я сам контролирую. А на тебя если кто по пьяни глаз положит, разве вырвешься? Не туда разговор уходит… Ох, как не туда. Сложно с ним как, а Ладе иначе хочется. Насмотрелась на девиц тех бесстыдных, думала, и у нее получится, да только на нравоучения нарвалась. — Молчишь. Глаза опустила. Нечем возразить? Есть чем, да тебе все невдомек, пень узколобый. — Ненавидишь ведь, какое тебе дело? — жалобно вздохнула девушка, — Завидел бы с кем, посмеялся только. — Не позволил бы никому против воли тебя… — смолк Драган, неуверенно слова в голове перебирая, да только все непозволительными казались ему. Тут Лада и поймала взгляд его, снизу вверх большими светлыми омутами смотря так, что любой потонет, забыв, как плыть, от единого взмаха ресничек. — А если по моей воле? Позволил бы? Хрустнули кости в сжатых добела кулаках, а на губах оскал зубы обнажил. Раззадорил вопрос Драгана не на шутку. И злобу не покажешь, и не согласишься. — С кем же ты кувыркаться собралась? — грубый, привычный ушам тон, — Неужто краснощекий от хмеля Влас так по душе тебе пришелся? Если так, то спешу огорчить, он нашел себе наживу подоступнее. Прав был сын старосты, поморщилась Лада от развернувшейся картины: плохо слушались руки загулявшего Власа, но шнуровку на платье какой-то девицы найти все же сумели. — Ступай домой, Лада, — устало выдохнул Драган, строго глядя на нее, как на неразумное дитя, — Нечего здесь ловить тебе. Но ты ведь пока здесь. Вслух она не произнесла ни слова, лишь кивнула, с поражением в сторону отведя глаза. Зашаркала по натоптанной тропке, голову опустив смиренно, не сразу заметив, как следом враг ее заклятый двинулся. — Не вздумала ведь, что одну отпущу в такое время? — Дело твое, провожать меня коль нет. Я никогда твоему обществу не противилась, лишь ты сам в стороне держишься обычно, почему? Не сразу ответил Драган, позволил ночной тишине долгие мгновения слух девичий ласкать, пока мысли в кучу собирал. — Рядом буду — оберегать стану, как сегодня. Хочешь, чтобы все веселье портил тебе? — смекнула Лада по тону его, о чем разговор вновь завел мужчина, и о каком веселье. И пусть негоже девице предлагать такое… — Хочу, чтобы помог мне с весельем этим. Остановились ноги его, словно корни в землю пустив, прямо возле дома его слегка обветшалого. Впервые слова подобные так желаниям собственным вторили, тем самым в тупик вгоняя. — За этим пришла сегодня? Ради меня танцевала? Догадка в цель попала, вновь смутилась Лада, не желая признавать. И так уже полной дурочкой себя выставила, но чего терять? Все равно Драган к ней ненависть питает беспричинно. — Опять молчишь, — недовольство змейкой ядовитой в голосе скользит, хватает мужчина ее подбородок пальцами шершавыми, заставляя в глаза взглянуть, — Хоть что-нибудь в сердце твоем любит меня? …иль мучишь только меня, плутовка? Задрожала девушка не то от слов требовательных, не то от касаний желанных, но правда так и осталась невысказанной, ведь с языка ложь спасительная сорвалась. — Нет. Прищурился Драган, заострились скулы, а руки со злобой талию стиснули вдруг, едва ли в собственное тело не впечатав. — Нет, говоришь… Неужто так попробовать захотелось, что сразу ко мне побрела? — Ты опытен, умеешь много… — Какой холодный у тебя расчет, и чего ради? Глаза тигриные в душу смотрят, правду видят, да не показывают. Не верит Драган, что чувств Лада не питает, кругами кружит, вопросами голову пудря. Оступится ли? — Сестрица моя примерной девицей была да в земле лежит промерзлой, — дерзит, а у самой глаза поблескивают от горечи, — Чего бояться мне, когда дни, быть может, сочтены мои? Чего стыдиться? Речи ее резонны, глядит Драган, да слова вымолвить в противовес не может, разве что поцелуем жадным согласиться. Хватит бояться. Впиваются ноготки девичьи в широкие предплечья, ткань на них комкая. Замирает Лада, чужие губы ловя своими неумело, но охотно, навстречу подается открыто, желая ласки испить вражеской. Голова кругом от ощущений доселе неизведанных, пелена перед взором туманом расходится, и вот уж сени дома незнакомого перед ней. Неужто…? — Чувствуй себя как дома, — губы разомкнув, находит силы Драган, чтобы гостью желанную успокоить, — Увлеклась так мною, что даже не заметила, как тут оказалась? Палец большой нижнюю губу шершавой кожей цепляет с издевкой легкой, и Лада щеку изнутри прикусывает, ощущая растекающийся по телу жар. Добилась своего… на голову свою бедовую. — Как хороший хозяин, обязан бы хлеб-солью потчевать, да вот гостье моей иного хочется, верно? — Пропустим традиционное приветствие, — несмело шепчет, чувствуя, как на талии руки мужские уверенно сжимаются. Ухмыляется Драган, опуская их ниже допустимого, совсем не по-дружески бедра округлые сквозь платье ощупывает. — Как того пожелает гостья, — очередной поцелуй, что голову морочит. Мгновения или минуты? Не замечает девушка того. Сходит морок, лишь когда мужчина от нее отрывается, разворачивает. Ладони ее хрупкие с постелью еще хладной встречаются, на шее — его дыхание, на спине — его пальцы, узоры вычерчивают, из тканей высвобождая. Распахивается платье, расходясь бело-красным ажуром… Чуть не рычит Драган, едва сдерживается, чтобы рубахи льняные под ним не разодрать, лишь бы скорее до плоти желанной добраться, ласками покрыть каждый ее клочок… Нагая, словно лесная нимфа, предстает перед ним дева юная, а он теряется, скользит ладонями огрубевшими по коже нежной, чуть на поясницу налегает, вминая в постель свою. — Лежи смирно. Слушается его Лада. Покорной вмиг становится дикарка, подрагивая от предвкушения, даже оглянуться на оголяющегося мужчину не осмеливается. Лишь шорох одежды и тяжелое дыхание: его или собственное? Не разберешь уже. Шумит в голове, и запах дурманит: исходит хвойно-лесной от простыни. Снова ладони сжимают, снова вращают ее, как одну из тряпичных кукол Ганны, заставляя теперь грудь крепкую мужскую лицезреть. Так близко. Так жарко. Непристойно. И как же блаженно Ладе от сего осознания, раскрепощает ее эта мысль, позволяет пальчикам блуждать по мышцам его, исследовать… А Драган ждет терпеливо, когда наиграется, тогда и он себе позволит разыграться вполне. — Всё пощупала? — вибрирует в легких голос, два тела — еще так невинно — друг об друга трутся, хотя опали давно все преграды. — Еще не всё, — улыбка трогает губы Лады, совсем не та неловкая, хитрая, изощренная, а пальцы мужское естество обхватывают, с груди по животу вниз соскользнув. Замирает Драган, всю сдержанность свою на подмогу призвав, чтобы сию секунду девушку собою не наполнить. — Не дразни, чертовка, — смеется хрипло, а сам пальцем по лобку женскому ведет все ниже, ниже, ниже… Стон срывает долгожданный, первый. Глубже толкает палец, подготавливает. Хмурится Лада, бровки сводит вместе, пытаясь колени сомкнуть от подступающей неги, но не позволяет того мужчина. — Торопишься. — Не могу ждать… Прошу тебя… Одно лишь касание до истомы, но отнимает руку Драган, придерживает колени девичьи, чтобы сама себя не довела до блаженства ненароком. Влажная, готовая… Подается бедрами вперед, накрывая рукой ее рот, оглушительный стон скрывая от мира всего. — Не закрывай глаза. Хочу, чтобы ты смотрела. И Лада смотрит. Тонет в ощущениях, оглушенная скрипом деревянной кровати под собой, своими стонами непристойными, звуками соприкасающихся в поначалу медленном темпе тел. Его приоткрытые губы, обрамленные легкой щетиной. Собственные пальцы, добела впивающиеся в ткани. Обрывочная картинка, что навсегда выжжена в памяти. Скорости мало, хочется резче. Сама вперед подается ритмично Лада, позабыв о первоначальной боли, достигает пика, проваливаясь в негу на длительное мгновение. Чувствует, как содрогается в ней следом и крепкое мужское тело. Дымка рассеивается. Подняться хочет девушка, но сильной рукой оказывается вновь примята к подушке. — Не отпущу никуда. Глаза распахиваются в недоумении, неужели… — Ты хочешь еще…? Драган лишь смеется в ответ, нежно щеки ее касаясь пальцами, а сам в глаза глядит безотрывно. — Непроходимая глупышка, — приглушенно шепчет, в объятиях своих кутая, — Сейчас я хочу, чтобы ты не уходила. Останься. Я поберегу твой сон. — Другие девицы всегда сбегали от тебя, — возмущается Лада, вырваться из рук пытается приличия ради, а сама в тепле задыхается, мечтая остаться навеки. — Их я остаться и не просил. Тянулась тишина, будто ночь январская глухая, молчание лишь стрекот сверчков перебивал, пока слова обдумывала девушка. — Чем же я так зацепила? Да слишком долго молчала Лада… Самым умиротворенным сном поглощенный, спал Драган, в ключицу ее носом уткнувшись, да руки так и не разжал. Иль притворился он, боясь ответ озвучить? Заснула и Лада, окутанная сумраком, смятением, любовью.