何も持たずに。

1. Когда умирает Май, мир вокруг не схлопывается. Птицы всё также остаются петь, трава не прекращает зеленеть, а внутри грудины не находится, режущей все органы, боли. Маки смотрит перед собой на растущую хингабану и мельком думает, что, наверное, точно такое же алое марево у неё сейчас вместо сердца. Там, где прорастают острые прутья рёбер, у неё сад из цветов, что разбрызганы кровью. Маки не чувствует клокочущую боль. Руки не подрагивают от чуть сжатых пальцев на оружии, в горле не стоит ком, от которого хочется прокашляться, а на глазах также сухо, как и в самый жаркий день Токио. У Маки отчего-то совсем нет слез. И Май тоже нет. А с ней исчезает и всё остальное. Всё то, что когда-то имело хоть какое-то значение. Маки остаётся в этом мире без дома. Без семьи. И без сестры, в общем-то тоже. Когда солнце взойдёт на востоке, и откроются старые раны, на обрыве последней дороги из меня прорастёт хиганбана. Маки больше не смотрит в зеркала. И вовсе не потому что видит в них кучу шрамов. У неё теперь вместо отражения лишь груда мяса и мышц, нафаршированных тяжестью воспоминаний. Маки не смотрит в зеркала не потому что видит там исполосованное переплетение дорожек собственных ран. Маки не смотрит в зеркала потому что вообще больше ничего не видит. Там, на гладкой поверхности, осталась лишь Май. И её когда-то забытая улыбка. Реки встанут и птицы замолкнут, дни вернутся в начала столетья. Кто-то вспомнит, а кто-то промокнет под дождём необузданным, млечным. Маки устало вздыхает, поднимая затуманенный взгляд вверх, где неустанно чернеют облака. Она пытается провалиться глубоко в воспоминания, чтобы хоть немного подчерпнуть оттуда спасительного воздуха. Ищет, рыскает, теряя по пути лоскуты, повязанные нитками, что пытаются заклеить дыру где-то там, в самой грудине. Но находит лишь детский смех и плаксивый голос. В потёртой коробочке под именем Май, потому что собственную Маки утопила в невыплаканных слезах. Она проводит горячей ладонью по лицу в попытке стереть всю накопившуюся усталость. Капли, стекающие по подбородку, неприятно обжигают холодом. Но Маки думает, что пусть хотя бы дождь омывает её горе, раз собственных слез у неё попросту нет. — Промокнешь ведь. Не надо. — тяжелая рука ложится на её плечо зыбким грузом, оставляя за собой покалывание на коже и где-то в горле, откуда должны доноситься всхлипы. Но Маки только упрямо молчит, потому что внутри ничего нет. Там, за грудиной, где должен колошматиться кровавый кусок мяса, осталась лишь дыра размером с целый мир. Май всё забрала с собой. И радость, и печаль, и даже боль. Не оставила ничего сестре. Слишком жадная. Слишком не привыкшая отдавать. Маки бы разозлиться на это, растоптать дурацкие цветы рядом с серым камнем, но отчего-то не может. Не получается. У неё всё гипертрофированно. Лицо, тело, а теперь ещё душа. Май даже здесь постаралась. Вырвала у неё кусок из груди и закинула себе в могилу. Радуйся, мол. Живи с этим. Только вот Маки не знает, как жить с дырой вместо сердца, увы. И так тихо без криков и вздохов мир запрячется под пауками. Ты придёшь — и так горестно охнув - упадёшь и обнимешь мой камень. Маки, конечно, пытается заполнить эту пустоту. Пихает в огромную дырень всё что только не попадётся. Миссии, друзей, собственные мысли. Но всё это тонет в чёрной бездне, не наполняя ту ни на йоту. И Маки задыхается. Пытается откупиться покупками, вылазками с друзьями, лишь бы накормить прожорливую дыру внутри. Но та становится лишь больше и больше, почти что ненормальных размеров. И Маки больше не пытается, надеясь, что когда-нибудь эта пустота за рёбрами всё-таки поглотит её без остатка. Движение сбоку выдёргивает девушку из жгучих мыслей. Рука на плече соскальзывает куда-то вниз, лишая хоть какого-то тепла. Маки иррационально хочет потянуться за ней, как малый ребёнок, но всё же отдергивает себя. Детство ведь кончилось. Возможно, прямо там, когда кончилось время Май. Маки уже и не помнит. Знает только, что тогда выпертые почувствовала на себе всю тяжесть мира. Не то, что должен ощущать подросток. Совсем не то. — Прости. — зачем-то шепчет Маки. Не знает кому это адресовано. Юте, что сейчас упрямо стоит рядом, будто недвижимая скала, или Май, которой от этих слов пусто. — Цветы. Красивые. Маки переводит усталый взгляд на белые лилии. Они лежат в окружении маленьких хиганбан и это смотрится странно. Даже красиво. Белое с красным. Кровь на коже, молочной и нетронутой с алыми разводами, несущие запах железа. Маки кажется это символичным. Будешь плакать то горько, то сладко, вспоминания моменты печали; прижиматься к граниту и с лаской говорить о чём мы промолчали. Юта смотрит на могильный камень до странности горько, с надрывом. Будто всё горе из Маки пересадили в него. Отдали в подарочной коробке без отправителя. А он, дурак такой, принял с глупой улыбкой. И Маки бы по хорошему забрать у Юты всё обратно, отпихнуть его как можно подальше от покоя Май и убрать с его лица это нелепое выражение. Не ему нужно стоять здесь, не ему горевать по тому, кого он даже не любил, и не ему смотреть на эти чертовы цветы так, будто это что-то да значит. Но Маки ничего не делает. Может потому что сил нет, а может потому что у Юты получается намного лучше натягивать на себя горе. У него всё естественнее как-то, без запинки. Маки так не умеет, её не научили. У неё на языке горечь. От недавно выпитого чая, или от этого бесконечного дня, она не знает. Может от всего сразу. Маки глядит на багряные пятна вокруг и невольно мечтает. Чтобы яд хиганбан застрял у неё в горле, пророс червонными бутонами до самых рёбер, до лёгких, до бесполезной мышцы, бьющейся из последних сил, чтобы перекрыл весь кислород. Может хоть тогда Маки снова сможет отдохнуть. Юта рядом смотрится совсем не так, как надо. Чуждо, не по размеру вовсе. Потому что так вроде не должно быть, думает Маки. Две её любви сталкиваются здесь. В одной гребаной точке, когда сердце больше не бьется, а запускать его вновь даже не хочется. Юта и Май. Немного обидно. Она ведь ничего не смогла сделать. Позволила сестре вырвать всю любовь из себя. Выкачать до последней капли, не оставив совсем ничего Юте. Ему досталось лишь что-то бесформенное, залатанное нитками наспех. Непохоже на любовь. На прореху, в общем-то, по большей степени. — Пора идти. Иначе опоздаем. Точно. Маки и забыла уже, что время всё ещё идёт вокруг них. Юта уходит первым, оставляя её наедине со своим горем. Наконец-то. Маки присаживается на корточки, вытягивает указательный и безымянный пальцы, целует мокрыми, от дождя и слез, которых сама не заметила, губами и дотрагивается пальцами до холодного камня. — Ещё увидимся, Май. Ты прильнёшься помадою к стеле, каждый раз всё по-новому странно. Под землёй в неприкаянном теле слёзы кормят огонь хиганбаны. 2. Просто однажды это происходит. Маки слышит имя. Рика. Он произносит его в горячечном бреду, после командировки в Кавагути. Юта мечется по кровати, словно в битве. Дышит надрывно, с хрипами. Пытается проснуться, чтобы избавиться от кошмаров, но ничего не выходит. Маки же лишь остаётся сидеть рядом, верной собакой, и менять полотенца, следить за лихорадкой. Она повязана с ним, цепями на обеих руках, прикована, будто марионетка с кукловодом. Любовь ли это, не знает, но уйти почему-то всё равно не может. Юта расслабляется только к утру. Выдыхает мокрыми губами. Рика. И улыбается так, как никогда не улыбался до этого. Уж Маки точно нет. Жар отступает, пока в груди у неё разрастается опухоль размером с целое Проклятие. С Королевой Проклятий. Она глядит на Юту. Молчит, пытается понять, почему, и находит ответ в кольце на шее. Тонком, словно паутина, блестящем на солнце, как самое дорогое украшение. От него у Маки щипит глаза, но она лишь по детски трёт их костяшками, чтобы не зазнаваться. Рика. Для Юты это звучит как целый мир. Как спасение от вечного недуга. Сон, в котором хочется остаться на вечно. И Маки отчего-то позволяет ему забыться в нем. Ей не нужна его любовь. Не нужна щенячья преданность. Всё это Юта подарил Рике ещё тогда, в детстве. Вручил собственноручно, связал их красными нитями намертво, до побелевших костяшек. А Маки осталась здесь. В мире, где ей достаются только боль от сбитых костяшек и крохотная улыбка по возращении. Ей этого достаточно, вполне. Она не жадная. Взрослая уже, справится как-нибудь. Но пока Юта забывается в приятном сне, Маки позволяет себе побыть слабой. Она дотрагивается до его лица, проводит дрожащими пальцами, отпечатывает себя на нем. Перекрывает следы Рики своими собственными. И как будто бы так правильнее, что ли. По человечески. Маки уверена, что любовь всей жизни Юты была красавицей. Маленькой девочкой с точеной фигуркой. Складная такая, просто куколка. Личико что надо, гладкие волосы и милая улыбка, за которую не жаль и умереть. Такую надо бережно хранить где-нибудь в шкафчике под тысячью замками, холя и лелея. Чтобы злой и страшный монстр не добрался до неё первый. Не откусил девчонке руку по локоть, не сожрал бы на потеху клокочущему эго. Маки смешно, правда. Кто же знал, что фарфор разобьётся, а вместо него вылезет чудовище. И теперь уже его нужно прятать под замками не от злых и страшных монстров, а от самого Юты. Ибо он доверчиво протягивает чудовищу ладонь, гладит его нежно, а оно уже давно клацает зубами и ждёт, когда можно будет откусить ту самую ладонь. Маки ведёт прохладными пальцами по крепкой груди, останавливаясь возле сердца. Оно гулко бьется под её рукой, будто пытаясь пробиться наружу. Ей не стоять на одном уровне с Рикой, так уж вышло. Они разные абсолютно, до самых мелочей. У Маки в волосах густо растёт летняя зелень, словно хвойный лес. Рика же этот лес накрывает вороным крылом. У Маки в глазах чистейшее сусальное золото, даром не блестит только. У Рики в глазах песок, в котором, увы, ничего не прорастет. Она смеётся нежно и кротко, как маленькая леди. Маки же больше вообще не смеётся, разучилась кажется. Они стороны одной монеты, которую всё норовит подбросить Юта. И всё чаще на ней выпадает не сторона Маки, и даже не ребро. — Говорила же, надевай шарф. Оккоцу хмурится во сне, бормочет что-то тихо и невнятно, не для ушей Маки. Она не слушает, не хочет давить на собственную рану. Поэтому лишь подальше отходит от футона, пропахшего горечью и не забытыми воспоминаниями. Ей нужно успокоиться, придти в себя после бессонной ночи. Маки берет пиджак, разбросанный на полу. Цокает недовольно, ведь не так давно она ругала Юту за бардак. Невольно проводит рукой по смятой ткани и неожиданно натыкается на какой-то клочок бумаги. Маки не хочет смотреть, правда. Она знает, что это не её ума дело, и Юта бы не хотел, чтобы Маки рылась в его вещах. На месте Оккоцу она бы давно разозлилась. Но эту маленькую прихоть Маки хочет позволить себе. Заслужила же, хотя бы сегодня. Она разворачивает смятый лист. Фотография. Потертая, в прорезях времени. Такие хранят глубоко в старых семейных альбомах. Заботятся, будто это настоящие драгоценности. Может так и есть. Маки не понять. У неё не осталось фотографий. Даже такой, как эта. Но она не грустит. Всё равно ведь Май получилась бы на ней лучше. Она смотрит на фотографию долго. Внимательно рассматривает детские лица. Счастливые, улыбчивые до скрежета зубов. Юта и Рика. Они выглядят так, будто там, вдалеке, у них ещё есть какое-то будущее. Есть дом. Общая собака и уютный вечером вдвоём, с теми же улыбками и зажимистыми взглядами. Красивые, думает Маки. Доброму милому мальчику своя соседка-куколка. Такую удобно держать в руках и нежно гладить по струящимся волосам, шепча что-то личное, интимное, только для двоих. Такую следует защищать и беречь, не давая хоть капле грязи попасть на алебастровую кожу. Но горькая правда в том, что Юта не смог. И теперь ходит неприкаянной тенью по свету, хотя уже давным давно остался в том самом дне, когда не стало Рики Оримото. И Маки бы возмутиться, порвать фотографию, смысла которой больше нет, потому что нет ни Рики, ни Юты. Оба канули куда-то за грань, куда нельзя Маки. Но она лишь упрямо поджимает губы, возвращая снимок на место. Рика. Она всегда будет у Юты вместо сердца. Будет качать его кровь, насыщать кислородом, заставлять жить и двигаться. Она что-то большее. Маки не понять. У самой ведь брешь в грудине. И это злит. Ужасно и невыносимо выводит из себя. Потому что Маки действительно не может. До её ума никак не дойдёт. Почему Юта выбирает Рику до сих пор. Маки целует его первой. Юта скромно улыбается, не давая никакого ответа. Потому что ответ один. Снова Рика. И это бесит. Маки дарит ему шарф глубокой зимней ночью. Потому что сама вязала, хоть и исколола все десять пальцев. Он небольшой, но широкий, крупной вязки. Темно-синий, почти как ночное небо, на котором погасли все звёзды разом. В цвет его глаз, потому что это любимый цвет Маки. Юте нравится, он забавно кашляет от смущения, прикрывает румянец. И на этом, пожалуй, всё. Сказке конец. Неинтересно. Дети такое не любят. Может поэтому Юта так и не надевает этот глупый шарф. Ни разу за всю зиму. И это болит где-то в грудине, под рёбрами. Потому что обручальное кольцо всё ещё на месте. Юта снова выбирает Рику. Маки ставит смешную фотографию Оккоцу на аватарку его контакта. Лыбится украдкой на него. Не на людях, нет. Только за закрытыми дверьми, потому как так проще. Это только её, похороненное под чувствами. У Юты же пустота на месте её аватарки. Маки-сан. Как просто. И достаточно доходчиво, чтобы понять. У неё уже есть определённое место. И сидеть ей там, на цепи. Как дворняга какая-то, ей богу. У Юты нет ни одной её фотографии. У Маки целая папка, так уж вышло. Зато у Юты есть клочок бумаги в кармане. Целый мир одного человека уместился в одном маленьком кармашке. Маки это забавляет. Потому что её мир намного больше. В синих глаза, в нелепом румянце, в растрёпанных волосах. В каждой точке. Потому что там, где заканчивается Юта, начинается Маки. — Сколько я проспал? Юта сонно трёт глаза, щурясь от утреннего солнца. Цепляется за тёплое одеяло тонкими пальцами. Маки вздыхает. Идёт к нему. Тянет, словно нитку. Потому что Маки марионетка, и место ей рядом с кукловодом. Может ей стоит подождать, и нить оборвётся. Вот только это бессмысленно. Она ведь заново привяжет себя, ещё крепче. Маки отвешивает подзатыльник. Несильно, так, для профилактики. — Может часов пятнадцать. Юта кривится. Шипит, потирая ушиб на макушке. Кто бы что ни говорил, рука у Маки тяжелая, не женская совсем. Для сражений в самый раз. — А подзатыльник за что? — Я ведь говорила, что нужно одеваться теплее. Может ты и маг особого уровня, но это не значит, что ты неуязвим. Юта улыбается, блаженно прикрыв глаза. Зарывается поглубже в одеяло, словно ребёнок. Не хватает только плющевого медведя для картины. Маки мысленно усмехается. — Прости. — Юта шмыгает носом. — Мне следовало надеть твой шарф. Он ведь тёплый и…твой. Но каждый раз не могу позволить себе взять его. Вдруг, Проклятие заденет. Или сам случайно испорчу. Пряжа распустится. Жалко будет, Маки-сан. Девушка слабо кивает. То ли себе, то ли Юте. Сглатывает накативший ком в горле. — Я-я могу связать ещё один, не переживай. Рика злится на неё. Рычит, упрямо тянет бедного Юту за собой. Шепчет ему что-то на ухо. Боится. Возможно, впервые. Что он оставит. Что выберет не её. Маки не держит. Слишком устала. Ночь выжала все соки. Впереди ещё готовка. Юта наверняка голодный, а она и чаем обойдётся. Оккоцу выбирается из кокона слишком резко. Хватает Маки за обожженное запястье. Трёт большим пальцем кожу, почти как когда-то мама в детстве. — Я знаю, Маки-сан. Ты ведь ждёшь меня, верно? Пока я решу всё…с Рикой. И с собой тоже. Маки качает головой. Нет. Всё не так. И он совсем не понял. Она ждёт не выбор Юты. А свой. И пока что, каждый день, она выбирает его. Не уходит, не отталкивает, не плачет горько в подушку. Просто стоит рядом. Потому что Рика не может. Даёт выбрать Юте. Потому что Рике этого не понять. Какого любить не образ, а человека. Не детскую картинку из задворок память. Не улыбку до слюнявых пузырей. — Болван ты, Юта. Хоть и умный. Она треплет его по волосам. Хоть и не умеет нежно, но пытается. Вспоминает, как это делала мама. Аккуратно, ласково, особенно что ли. Наверное, потому что любила. Маки тоже любит. Не как мать, нет. Это слишком болезненно. Пусть останется вместе с Май забытым грузом. Маки гладит так, будто всё взаимно. Будто нет Рики. Нет кольца на шее. И всего этого тоже нет. Остаются лишь солнце за окном и саднящая улыбка в уголке сердца. — Не уходи. Пожалуйста. Маки кивает. Сегодня можно. Сегодня она забудет про Рику и помятую фотографию в пиджаке. Займёт место рядом с Ютой. Разок всего. Рика не обидится, она уверена. Через долгую неделю они встречаются вновь. Как влюблённые подростки. Цепляются друг за друга продрогшими руками. Дышат неровно, урывками. Жутко даже, от нехватки что ли. Или от любви, Маки пока что не знает. Она лишь довольно улыбается в воротник куртки, почти до смеха. Пузырится где-то внутри. Потому что больше не нащупывает знакомой фотографии. Потому что под темно-синим шарфом больше нет колечка. Юта открывает глаза резко, вытягиваясь из ночного кошмара. Смотрит осоловело, потерянно даже. Не понимает, где находится. Выдыхает надрывно, неуловимым шепотом. — Маки. — говорит хрипло, почти скуля. И этого достаточно. Чтобы остаться. Чтобы зарыться холодным носом в тёмную макушку и обнять крепко, впитать в себя тепло тела и легкую мокроту на глазах. Рика умерла. И Маки никогда не стать той милой девочкой из его прошлого. Но она всё ещё может оставаться для него Маки. Домом, которым не смогла стать Рика Оримото. 3. Юта нервничает. Ходит по дому рассеянно, маленькими перебежками. Пытается быть тихим, спрятаться куда-то в уголок, свернуться там серой мышкой. Потому что страшно. Он уже и не знает, хорошая ли была эта идея. Мнётся в собственных мыслях, но всё также продолжает улыбаться. Не для себя. Смотрит щенячьим взглядом, лишь бы не рассыпаться на её глазах. Маки тяжело. Она кутается в ворох одеял, пытаясь забрать всё тепло, кашляет куда-то подушку. Не помогает. Ком в горле никуда не уходит. Маки бежит в ванную, стравливает всю еду, прижимается горячим лбом к бортику ванны. Улыбается криво, вытирая рот рукавом кофты. Юта молчит, помогает подняться и относит слабое тело в постель. Накрывает несколькими одеялами. Она не плачет, не жалуется, только смотрит так жалобно и слёзно, что хочется пустить пулю в лоб. Себе или ей, Юта уже не знает. Лишь бы всё закончилось. — Посиди со мной немного. От тебя пахнет орехами. Мне нравится. Она закрывает усталые глаза. Прижимается к Оккоцу, словно котёнок к матери. Тянет забавно носом, трется о ногу. Почти что мурлычет. Юта кивает. Зарывается ладонью в отросшие малахитовые пряди. Гладит, будто собственного ребёнка. Успокаивающе так. Как помнит из глубоко детства. Маки тяжело переносит беременность. Будто её организм совсем не подходит для этого. Вытравливает из себя непонятный сгусток днк. Точно также как Маки каждый день вытравливает из себя завтрак, обед и ужин. Она исхудала. Ужасно, до костей. А живот становится только больше. Округляется как положено, натягивает тонкую кожу. Так, что Юта может посчитать каждую вену. Маки много спит. Лежит на кровати подолгу, лениво перелистывает старые книжки, копается в телефоне, иногда разговаривает с друзьями. Они часто звонят, особенно Нобара. Инумаки и Панда же наглядываются прямо так, к ним домой. Растерянно смотрят на увядшую подругу, но продолжают смеяться громко, чтобы не разочаровывать никого. Юта их понимает. Сам по другому не может. Он позволяет себе совсем немного. Когда приходит учитель Годжо. Уходит в самый угол комнаты, забирается куда-то во тьму и наблюдает сторожевым псом, готовым в любой момент откусить руку. Юта позволяет себе уткнуться в колени, забыться хотя бы на время, пока Сатору глупо шутит рядом с Маки. Ему это нужно, правда. Совсем чуть-чуть. Он тихо скулит, закусывая рубашку на руке, содрогается в собственных беззвучных рыданиях. Ему до жути страшно. Юта всхлипывает тихо, неуловимо для чужих ушей. Молится про себя всем богам. От Изанаги до Китидзётэн. Просит у каждого. За неё. Юта знает, что учитель косит на него напряженный взгляд. Чувствует шестым чувством. Годжо знает о его страхах, он уверен. Но всё же Юта не позволяет себе поднять взгляд. Сегодня уж точно. Маки улыбается ему ласково. Не умеет совсем, непривычно даже. Но ей почему-то радостно. Юта не понимает. Сжимает зубы до скрежета, стискивает кулаки. Улыбается в ответ, кротко, возвращает ей любовь. Лишь бы не переставала улыбаться. Лишь бы никогда не уходила. Потому что Юта уже не отпустит. Не сможет без неё. Так уж вышло, они связаны чем-то большим. И сгусток крови в её животе тому подтверждение. Юта молчит. Хотя хочется кричать. Биться головой об стенку, трясти её осунувшиеся плечи. Спрашивать, зачем. Почему ей так радостно, пока маленькое ничто убивает её изнутри, сжирает всю по кускам. Юту это злит до трясучки. Добивает пожухлые нервы, пока он пытается держаться особняком. Трещит по швам, но собирается каждый раз, как только видит циркон в отблеске глаз. Юта глядит на разомлевшую после обеда Маки. Она лежит в ворохе из пледа и журналов. Листает какие-то новости на компьютере. Задумчиво так. Хмурится ненароком. Юта улыбается. За много дней впервые так искренне. — Чем занимаешься? Маки махает ему рукой, подзывая к себе. Отпивает из кружки ароматный чай. Юта специально привёз его из последней командировки в Китае. — Выбираю имена девочкам. Оккоцу усаживается рядом, поближе к теплу, к тихому сердцебиению. Устраивает поудобнее подбородок на плече Маки. Трется холодным носом о тонкую шею. Маки смеётся. Юта улыбается ей снова. Сегодня её даже не выворачивало наизнанку в ванной. — И как успехи? Юта заинтересованно кладёт ладонь на оголившийся живот девушки. Невольно поглаживает, когда чувствует знакомые толчки. Хихикает по детски. Ему нравится ощущать это. Нравится сама мысль о том, что Юта будет отцом. У них с Маки будут две девочки. Двойняшки, не близнецы. Юта лишь надеется, что они обе будут похожи на мать. Любить то он уж точно будет их также сильно, как и её. — Что насчёт Тору? — Маки клацает мышкой. — Ещё есть Ханайе. Или, вот, например, Фумие. Юта пожимает плечами. Все красивые. Можно выбрать любое. — Учитель Годжо предлагал имя Сатору. Маки, как и ожидалось, фыркает недовольно. Не по настоящему, конечно. Так, для вида. — Когда этот дурак родит, тогда и назовёт ребёнка Сатору. И, между прочим, это мужское имя. Юта хохочет, от души, прижимаясь покрепче к девушке. Обнимает широкими ладонями большой живот. — Тогда ещё есть вариант Инумаки. Маки удивленно хмыкает. Навостряет маленькие ушки. Как диковинный зверёк. — Миу. Оккоцу Миу. Маки молчит несколько секунд. Щурит золотистые глаза, смотря в задумчивости куда-то в стенку. — Знаешь, а вроде неплохо. Юта широко улыбается, во все тридцать два. Трёт уставшие глаза, поскольку мир начинает расплываться. Он мало спит, караулит Маки. А, когда уезжает из дома, то и вовсе не может заснуть. Крутит мысли в голове, смакует, пробует на вкус. Горькие. На удивление, его спасает Нобара-сан. Она певчей птичкой залетает к ним домой, пока Юта собирается в очередную поездку. Хохочет много и громко, суёт Маки детские вещички, расспрашивает о самочувствии. Хоть и сама всё видит. Кугисаки смешно ругается на надоедливого Годжо, что часто мельтешит возле их с Юджи дочери — Хару. Юта мельком видел её. Бодрую девчонку, гоняющую с соседскими мальчишками в футбол. Юте она нравится, рядом с Хару сердце не болит. Нобара тараторит много и без толку, набивает голову Маки тучей советов об уходе за детьми, пока сам Юта тихонько собирает вещи. Ей необязательно знать, что Оккоцу прочитал уже с десяток книг на подобную тему. Поэтому он лишь слабо улыбается бывшей однокласснице, изредка кивая. — Вы уже выбрали имена для двойняшек? Роды ведь уже скоро. Юта задумчиво открывает календарь, смотрит на число. Первое февраля. Действительно, Маки уже скоро рожать. Осталось меньше месяца. — Ничего особенного. Решили назвать Миу и Юна. Нобара удовлетворенно хмыкает, раскладывая на столике девчачьи ползунки. — А я думала, вы выберете что-то вроде Фуюко. Они же родятся зимой. Маки фыркает, придерживая немаленький живот. Хмурится, сжимая зубы. Малышки слишком активные. — Думаю, достаточно уже того, что с Юджи вы также не заморачивались по поводу Хару. Раз она родилась весной. Нобара наигранно обижается на подколку. Даже шутливо толкает Маки в плечо. Юту передёргивает от этого. Он поддаётся невольно вперёд, готовый к защите, в случае чего. Он словно Цербер, всегда на страже. От этого тяжёло, но Юта не жалуется, привык. — Кстати, вы уже видели новую фотку Панды? Малыш Инумаки такой милый! Маки показушно закатывает глаза перед подругой. Она уже успела насмотреться на ребёнка Тоге. Милый малыш, такой же кроткий и спокойный, как и отец. Только разговаривает без умолку, что непривычно. Лепечет что-то на своём, пузыри пускает. — Кажется, Панда слишком много фотографирует Рёму-куна. Юта слушает в пол уха, нервно мнёт в руках билет на самолёт. Немного злится на Годжо, ведь он просил как можно реже вызывать его на миссии заграницей. Юта переводит взгляд на Маки. Цепляется за неё, осматривает, хоть и так знает каждую мелочь. Ему просто нужно убедиться. В её безопасности, в ней, в самом себе. Чтобы знать, что она в порядке, и ничего не произойдёт, пока Юта не вернётся домой. Конечно, ему было бы намного спокойнее, если бы Маки переехала на время его отсутствия на территорию техникума. Там Годжо и Йери-сан, там о Маки смогут позаботиться. Но сказать этого он, конечно же, не может. За такое можно и хорошенько получить от Маки. У неё слишком тяжелая рука. Поэтому перед уходом Юта лишь позволяет себе чмокнуть зеленоволосую макушку и, всего на миг, вдохнуть родной запах зелёного чая вперемешку с корой кедрового дерева. Юта улыбается ей так, как будто больше не увидит, словно в последний раз. Проводит ладонью по животу. Скоро они встретятся. Осталось немного совсем потерпеть. И Юта обещает дождаться. 4. Он возвращается зимним февральским утром. Мчится со всех ног. Бежит, не разбирая дороги, глотает страх вместе со стылыми слезами. Молится вновь, минута за минутой, шепчет пересохшими губами без остановки. Потому что это всё что у него сейчас есть. Ни больше. Секо звонит ему по прилёту, едва Юта успевает сойти с трапа. Говорит спокойно и четко, хоть голос и дрожит едва заметно. Маки падает на ступеньках техникума, не удерживается на тонких ногах. Хватает одного вздоха и боль накрывает её с головой. На крик сбегаются все до одного. И Йери-сан одна из первых. Юта всё же не зря молился богам. Он проносится по внутреннему двору почти что ветром. Видит Сатору возле дверей. А за ними жуткий вопль и какой-то грохот. — Что с ней? Годжо треплет его по макушке, будто нашкодившего ребёнка. Ослепляет белозубой улыбкой. — У Маки начались роды. — он хлопает Оккоцу по плечу. — Поздравляю, с минуты на минуту ты перестанешь быть бездетным. Юта чувствует себя в вакууме. Не слышит и не видит ничего. Или сам не хочет. Уже даже и не понимает. В голове лишь крики Маки и тихая ругань Секо. — Что она вообще здесь делала?.. Еще и одна… Сатору усмехается, оттягивая повязку с глаз. — Хотела навестить прекрасного меня. Потренироваться немного, как в старые-добрые времена, когда ещё не было этого огромного пуза. Между прочим, сделанного тобой. Юта фокусируется на голубых глазах учителя, так игриво обращённых к нему. Сглатывает тяжёлый ком, застрявший в горле. Откашливается, согнувшись пополам. — Всем иногда нужно побыть одним. Без кого-либо, в абсолютной тишине. — продолжает Годжо, весело покачиваясь туда-сюда. — Нам повезло, что здесь всегда Секо. Не переживай, она справится. Маки сильнее многих из нас. Юта запоздало кивает. Трёт глаза одеревеневшими пальцами. Что-то мокрое и горячее прилипает к костяшкам. Его ведёт, словно пьяного, туда, к Маки. Юта успевает лишь приоткрыть дверь, когда та с треском захлопывается перед его носом. Но он успевает. Увидеть, ощутить на себе. Кровь, много крови. Вся кушетка заляпана в ней. Юту от этого тошнит, до боли в желудке. Он смотрит на Годжо, что придерживает дверь с весёлой улыбкой на лице, будто ничего не происходит. Но ведь происходит же, прямо там, внутри комнаты. И это тяжело бьет куда-то под рёбра. — Тебе не нужно смотреть на это. Побереги психику. — Сатору задумчиво выпячивает губу, невольно хватается за собственное запястье. Даже морщиться как-то болезненно что ли. — Когда в такой ситуации был я, Утахиме мне чуть руку не оторвала. — В-вы тоже нервничали?.. — Конечно! Я столько ругани ещё никогда не слышал, ещё и в свой адрес. Юта нервно смеётся, представляя подобную ситуацию. Маленького Сору Годжо он увидел лишь спустя месяц, как только вернулся. Первое, что бросилось тогда в глаза это белый пушок на крохотной голове и такой же громкий капризный голос. Юта лишь надеется, что его собственные дети пойдут всем в Маки. Или хотя бы один из них. Проходит несколько часов прежде, чем Юта наконец слышит детский плачь. Громкий такой, надрывный. Похожий на плачь его младшей сестрёнки. Секо выходит наружу со свёртком в руках, из которого торчат крохотные ручки. Они дергаются в воздухе, норовя выбить у женщины сигарету в зубах. — Двойня, как и заказывали. Юта судорожно принимает ребёнка в белой простыне. Совсем маленький, вопящий и какой-то до ужаса родной. — Хэй, малышка. Я твой папа. Секо делает спасительную затяжку. Выдыхает горький дым подальше от Юты с младенцем. — Кстати, это мальчик. — добавляет врач. Годжо подходит тоже, смотрит из-за плеча, отворачивает ткань и озадаченно хмыкает. — Действительно, мальчик. — переводит удивлённый взгляд на Юту. — У вас же вроде две девочки должны были быть?.. Оккоцу кивает. Верно. Должны были быть. А получилось вот так как-то. Но Юта только рад почему-то. Мальчик или девочка, они ведь его как бы там ни было. — Имя придётся другое выбирать. Юта мотает головой. — Нет, будет Миу. Мы уже решили. Имя красивое. Годжо лишь улыбается, смотря на ворочающийся свёрток. Вспоминает собственного сына. — Ну это уже к малышу Мегуми. По части женских имён он у нас профи. А, Секо?.. Юта не слушает дальше. Смотрит лишь на крохотного человечка в своих руках. Миу плачет, ворочается в одеяльце, будто ищет кого-то, тянется ручками к пустоте. У него темный пушок на голове и золотистые глаза, наполненные солёными слезами. А ещё маленькая, едва заметная родинка на кончике носа. Он хнычет надрывно, захлёбываясь слюнями, вопит громко, до боли в ушах. И за стенкой Юта слышит точной такой же плачь, но потише. Тогда Юта понимает. Вырывается из транса. Осознаёт, будто на интуитивном уровне. Родительском что ли. — Миу ищет сестру… Юта срывается места, крепко придерживая ребёнка. Заходит в просторную комнату. Видит на кушетке Маки. Вся в поту и слезах. Выцветшая, словно картина. Обескровленная, но со счастливой улыбкой на потрескавшихся губах. На груди у неё такой же крохотный комок. Чуть поменьше. — Это Юна. — выдыхает Маки, отворачивая одеяльце. — На тебя похожа. Тоже темный пушок, и та же родинка на носу. Только глазки темные, как у самого Юты. Мягкие такие, безобидные совсем. Он отдаёт Миу девушке и та укладывает его рядом с сестрой. Они хватаются ручками друг за друга, хоть и не умеют ещё. Цепляются, чтобы больше не разлучили. И больше Миу не плачет. Лишь сонно глядит на Юну и та в ответ зевает, тянется в сон, подальше от этого дня. А он за ней, как недавно в материнской утробе. Юта смеётся, чувствуя слёзы на щеках, утыкается лбом куда-то в висок Маки. Вдыхает её запах, целует аккуратно. Он до такого её любит, что больно. Везде и всюду. Всё тело ломит, и в лёгких у него лишь знакомый кедровый запах, до жжения в горле. Но Юте нравится. Всё внутри лопается, пузырится. До дрожжи в коленях, до сбитого сердцебиения, до остроты в ушах. И это как будто правильно, вроде. Потому что такого Юта не помнит. Ни с Рикой, ни с кем-либо ещё. И сейчас понимает, что и не хотел бы, правда. Рике не место рядом с Миу и Юной. Мертвым не быть с живыми. И наоборот. Это не праздник мертвых и не дурацкие надежды. Потому что Рика это прошлое, зарытое детством, а Маки с детьми его будущее. И он там, где хочет быть уже давно. Кажется, ещё с первой встречи.