Прости меня

Перед глазами возникает тарелка с макаронами. — Пожалуйста, поешь. «Пожалуйста» таковым не звучит совершенно — Саша знает, что Олег сказал это слово лишь из надобности. Таков уж младший брат: даже если не хочет быть вежливым, всё равно таким и будет. — Давай. Понюхай, почувствуй. Вспомни вкус. Саша действительно принюхивается, но от запаха его воротит, хоть и пахнет очень приятно. Прикрывает глаза, вспоминает вкус, смотря на плавленый сыр и помидоры вокруг макарон — знает, что вкусно, сам такую пасту готовил когда-то и безумно любил, но… — Ну же, — Олег оказывается на грани мольбы, соседствующей с нарастающей агрессией. — Ешь. Но Саша зачерпнуть ложку в рот просто не может. — Нет, — необъяснимая, неконтролируемая паника затмевает все мысли, и Саша отодвигает от себя тарелку. — Я не могу. Олег срывается. — Да сука! — он бьёт по столу кулаком, контроль над собственными эмоциями теряет окончательно. Он встаёт из-за стола, а потом смахивает тарелку в сторону — та разлетевшимися осколками оказывается на полу. Грохот сменяется такой же громкой тишиной. Тишиной, в которой так громко звучит вопрос «Я просто волнуюсь за тебя, почему ты не можешь просто, чёрт возьми, поесть?» Расстройство пищевого поведения является уже давней подругой Саши. Он никогда не был полным, и тем более никогда не был близок к ожирению. Наоборот, он всегда был худым. Всегда был худым, но никогда истощённым. Съёмки, контракты, проекты, в которые его зовут, требуют отличную физическую подготовку, правильное питание и абонемент в фитнес-залы — на телевидении и на разных шоу нужно выглядеть на все сто и поддерживать форму, да и Саша сам не был сторонником принципа «если мне за тридцать, значит можно растить пивной живот». Только вот даже мужчины с таким животом себя любили. А Саша себя ненавидел. Ненавидел своё телосложение. Свою фигуру. Своё тело. И даже аффирмации каждый чёртов день в стиле «Я самый обаятельный и привлекательный, все от меня просто без ума» ему не помогали. Не помогали и часовые рассматривания самого себя в зеркале — от естественных и само разумеющихся складок на животе ему это зеркало хотелось разбить. У него пропал аппетит. Он просто... перестал есть. Лишь иногда закидывал какие-то конфеты в рот, либо жвачку. Пил воду литрами, лишь бы не хотеть есть. Второй его подругой стала булимия. И её и заметил Олег. Он вообще сначала не придавал этому значения — всё же, переехал он от старшего брата давно, и виделись они чаще на съёмках, чем просто так. Олег не придавал значения тому, что Саша отказывался от любимейшей шаурмы, которую они с Димой и другими экстрасенсами втихаря ели в гримёрке, пока операторы готовились снимать. На общих тусовках он не ел ни пиццу, ни роллы, да и мало того, не пил вкуснейшие коктейли. Когда ездили в Самару к родителям — он не ел даже домашние блюда матери, хотя они были самыми вкусными на свете, и раньше Саша их уплетал с удовольствием. И вот тогда Олег ночью думал, думал и думал. Не мог сложить два и два, потому что и не сталкивался с таким никогда. И в ту же ночь он услышал, как брат опустошает желудок в туалете. Благо, у родителей сон хороший, они не услышали. Саша, конечно же, всё отрицал. Пытался младшему внушить, что ему послышалось, показалось, что Саше просто стало чуть плохо. Но Олега просто так не обманешь. Последней каплей стало то, что Саша свалился в обморок прямо на съёмках битвы сильнейших. Олег перепугался настолько сильно, что даже медиков не подпускал близко к брату, сильнее к себе прижимая. Тонкие запястья, впалый живот, острые скулы и зонд для кормления в ноздрях брата навсегда останутся в памяти. Оба думают об одном и том же: один из них медленно угасает на глазах, и непонятно, рано или поздно случится то, что случится. Они знали, что от этого не убежать. Не знали лишь, когда наступит конец. И это пугало больше всего. Короткая вспышка агрессии вновь сменяется волнением и заботой. Олег подходит к Саше ближе, опускается на корточки. Берёт со стола вилку. — Саш… — из-за мольбы в его голосе Саша чувствует огромную вину. Мурашки бегут по всему телу. — Саш, пожалуйста, — он пытается впихнуть вилку ему в руку. Но та с грохотом падает на пол, когда мужчина её не берёт. Олег прикрывает глаза. Садится на пол, волосы с силой сжимает. Тяжело вздыхает. А потом стали слышны тихие всхлипы. Саша давно не слышал, как его брат плачет. Льёт слёзы, тяжело дышит на грани паники, и руки его трясутся. Тело из стороны в сторону покачивается в попытке успокоиться. Олег поднимает голову к потолку. Саша видит его красные глаза, и ненависть к себе вновь захлёстывает его с головой. Он так и не смог стать хорошим старшим братом. Он стал разочарованием. Почему, блять, он не может просто поесть?! Сердце подталкивало к тому, чтобы Саша прямо сейчас встал и хоть с пола начал слизывать вкуснейшую томатную пасту и пальцами есть жирные макароны, чтобы не пугать брата ещё больше. Мозг же говорил, что Саша этого не достоин. Не достоин еды. Олег убрал руки с лица, провёл ими по голове. Глянул на Сашу, не побоявшись, в каком состоянии сейчас его видит. Мол, «Смотри, до чего ты меня довёл». Так хотелось обнять его. Успокоить, прижать к себе, позаботиться. Саша не признавал, а точнее не хотел признавать, что помощь сейчас нужна ему самому. Олег смотрит ему прямо в глаза. А потом встаёт с пола и говорит: — Я пойду, — по его ладони течёт кровь и он зажимает порез другой рукой — видимо, случайно напоролся на осколок. — Я позвоню, — звучит от Олега очень уж грубо, и не сказать, что обнадёживающе. — Когда-нибудь. «И может быть» так и остаётся несказанным. Дверь захлопывается. Саша начинает ненавидеть себя ещё больше. В мыслях было лишь одно: «Прости, что я плохой старший брат».