Подкидыш

Рокотов на поправку шёл немного быстрее, чем Григорий Иванович. Рана на руке хорошо заживала, а Федоренко нужно было пройти специальный курс гимнастики, чтобы сростающиеся кости срастались правильно. Рокотов, же как только разрешили, стал тягать гантелю, а потом и гирю, чтобы вернуться в форму. Однажды Света застала его за этим занятием: через большие окна госпиталя увидела мужа в компании соседей по палате — мужчины соревновались между собой в импровизированном спортзале. Света смотрела на Ваню, наслаждаясь и любуясь видом мужа в одних галифе — он такой высокий, спортивный, его упругие мышцы под кожей перекатывались так завораживающие, и нельзя было оторвать взгляда от той ловкости, с какой из одной руки в другую перепрыгивала пузатая пудовая гиря. Красивый одним словом был Ваня. Красивее всех.

***

Настал март. Снег ещё не сходил, но первая оттепель наступила. Именно в такой, тёплый погожий день Ивана Григорьевич получил заветную выписку. Его провожал пока ещё лечившийся Григорий Иванович, а встретила Света, которая за одно передала гостинцы старшине. Как только Рокотов снова надел форму с погонами, они сразу проехали в прокуратуру, таков приказ руководства. Их следственная работа никуда не делась, а после истории на дороге с Иваном, контрразведка стала действовать активнее прежнего; Елагиной приходилось чаще обращать внимание на то, что делал капитан Харитонов. Теперь ей в помощь был выписавшийся Рокотов. Постепенно Иван втягивался в работу, вникал в расследования, заново привыкал мало спать, редко есть и очень много ездить из одного конца города в другой и даже загород, в окрестные сёла. Вскоре место шофёра вместо Елагиной занял выписавшийся Федоренко. Жизнь входила в привычное русло.

***

Мирная жизнь медленно, но верно возвращалась в городок. Стали приезжать из эвакуации жители, начинали работать небольшие фабрики, заводики, лавки и магазины. И с каждым днём на улицах становилось больше детей, их весёлого беззаботно смеха. С рюкзаками, сумками, а порой узелками в руках они каждое утро пробегали гурьбой и по одному мимо окон дома, где жили Иван и Светлана. Торопились дети в недавно открытую школу. В начале апреля этажом выше поселилась семья офицера, который работал в военкомате: приехали его жена и сын с дочкой. Сынишка был резвым парнем и поэтому частенько во дворе слышался именно его голос — соседские парни стали гонять по двору мяч стоило сойти снегу, а мальчик быстро стал вожаком среди ребят. За этой жизнью под окнами своего дома нередко наблюдала Света вернувшись со службы. В один из дней к Свете, наблюдавшей за игрой ребят во дворе, присоединился и Ваня. — Что, снова Костик там бегает? — любопытно заглядывая в окно с интересом спросил Рокотов (он уже давно познакомился с соседским мальчиком, сыном офицера военкомата, и поэтому сразу узнал его). — Бегает. Сестра его дома уроки зубрит, а он вон — по лужам. — кивнув в сторону того самого Костика ответила Елагина. — Мальчишка, чего поделать! Мой так же бегал. — и на этих словах голос Ивана притих, он посмотрел на соседского мальчика, потом на Свету, а затем вновь наблюдал за тем, как ребята беззаботно игрались. Она знала, почему Ваня замолчал — его единственный сын пропал без вести ещё в сорок первом, пропал в боях под Москвой. Иван пробовал его искать сам, с помощью Николая — безрезультатно. Хотелось верить, что сын где-то живой, в документы просто вкралась ошибка. А он всё также воюет… Иван уже был готов и к известию, что сын угодил в плен или что он стал калекой. Но главное — он бы узнал, что сын жив… Однако пока всё твердило об обратном. Рокотов тяжко вздохнул. Не хотелось грузить Свету своими тревогами, ей своих всегда хвататет. Особенно в этой теме. Нужно было срочно сменить тему… Иван не знал на какую. Света же отошла от окна, присела на диван. В голове крутилась мысль, которая ей не даёт покоя вот уже месяц… Нет, больше! Просто окончательно эта мысль поселилась в голове Елагиной именно месяц назад. Она становилась крепче каждый раз, когда она заходила в дом малютки чтобы навестить малышку Таню. Ваня знал, что она ходит к ней, сам тоже хотел сходить, но служба каждый раз срывала его планы. И вот, Света вновь сидела с этой уже казавшейся ей слишком навязчивой идеей… — Свет? Ты в порядке? — взволнованно смотрел появившийся словно из ниоткуда Ваня, так сильно Света ушла в собственные размышления. — Я?.. Да, Вань. Всё хорошо. — улыбнулась Светлана, — Всё хорошо! Ваня тоже улыбнулся, сел рядом. Откинувшись к мягкой спинке мебели, он приобнял жену. Света в ответ сложила на плече Рокотова голову, поджала к себе ноги. Несколько минут они сидели в тишине. В такой тишина, что каждый слышал удары не только собственного сердца, но и биение сердца любимого человека. Света только сейчас начала понимать всю глубину чувств, которые поселились в ней. Что настала та самая, настоящая любовь, о который мечтают все девушки, а вот обретают не многие. Света проживала вместе с Ваней как свои все трудности, так и трудности в жизни Вани — хоть на службе, хоть его собственные. Ваня также проживал и её. Он не ушёл, когда увидел переменившуся жену, не ушёл, когда узнал по чьей воле попал штрафником на передовую, не ушёл и в самую трудную минуту — когда узнал о потерянном первенце. Ваня был рядом и в горе, и в радости, как и клялся в день свадьбы. Верна была и Света все года, что провела в разлуке с ним. И вот, спустя все невзгоды, они спокойно сидят на диванчике, слушают тишину в объятиях друг друга. Очередной рабочий день позади. Вечер. Уютная квартира… Света прикрыла глаза и нежнее прильнула к Ване. А он в эту минуту думал о том же самом, что и Света. Он тоже окончательно осознал, какое счастье подарила ему Судьба, что он обрёл такое долгожданное счастье, долгожданную настоящую любовь. Ни на одну другую женщину смотреть не хочется ему. Зачем, если он любит свою жену, а она по настоящему любит его? Рокотов даже перестал ревновать Свету — он не только доверял жене, он знал, что она не предаст его. По тишине комнаты шёпотом прошёлся голос Светы: — Вань, а давай ту девочку, Таню, удочерим. — посмотрела на мужа она. Рокотов, ненадолго замерев, повторил про себя только что так тихо, немного робко сказанное женой. — Ты хочешь её забрать? — переспросил Иван, осмысливая её слова. — Да. — Света говорила уверенно, не было и тени сомнения в своём намерении. — Я очень хочу её забрать к нам!.. Понимаешь, она для меня родной стала! Рокотов хорошо понимал это. И понимал, что это внезапное её предложение — это иначе сказанное «Вань, я хочу ребёнка». Иван приподнялся, несколько минут сидел, глядя вперёд себя и думал. Рядом ждала ответа жена, лишь только пальчики перебили подол домашней юбки. А потом она взволнованно заговорила: — Я понимаю, ты, сейчас скажешь: «Какие дети? У нас дома нет. Это безответственно». Я сама это всё понимаю! Что война ещё не закончилась и непонятно, что дальше у нас с тобой будет, где мы будем… Просто, я очень хочу, чтобы… Иван, обернулся к Свете и, взяв в свои руки её ладони, смотря в лицо, произнёс: — Я не против, Свет! Я тоже именно этого хочу! — Рокотов светлее улыбнулся, он знал о чём не досказала жена, — Если честно, Свет, я и сам давно думал именно об этом… Не знал как тебе сказать… Боялся, что не захочешь, после всего что было, брать из детдома… Думал, что ты хочешь только своих. От услышанного Свете одновременно хотелось засмеяться и расплакаться. — Ваня! — смеялась сквозь блестящие на глазах слезинки Света улыбнулась, — Таня для нас с тобой и есть наш ребёнок! Она для меня уже родная! Рокотов, от избытка нахлынувших эмоций, крепко обхватил женскую фигуру, по щекам её рассыпались нежные касания губ. На душе было состояние, словно бы Света сказала слова, о которых мечтает каждый мужчина: «У нас будет ребёнок». Света искренне готова удочерить чужую девочку, она переживает за неё как за родную! Что может лучше этого говорить о её душе? Рокотов давно был готов принять в свою семью этого ребёнка, и вот теперь Света тоже сказала о том, что хочет того же. Иван повторял про себя одно — в его семье будет дочка! И подарила её Света фразой, что хочет забрать её в их семью. Любовь к Свете после услышанных слов теперь была возведена в абсолют жизни Ивана Григорьевича.

***

Несколько дней пришлось потратить на то, чтобы как следует подготовиться к тому, что в квартире станет на одного жителя больше. И этот новый житель будет очень требовательным. Рокотов после дежурств, в перерывах между служебными делами спешил на рынок, именуемый среди местных «толкучкой». Здесь он среди палаток, прилавков, приезжих торговцев всякого дефицитного из-под полы искал то детское корытце, то детскую одежду сразу на несколько размеров — чтобы навырост. Искал игрушки, искал того, кто смастерит кроватку, стульчик для кормления. Удалось даже достать три банки сухой молочной смеси. На неё Иван без сожаления отдал накопленные офицерские сбережения с которых хотел справить себе новые сапоги. Отыскал он у какой-то торговки и пустышку с несколькими резиновыми сосками впридачу. Всё это богатство начинающих родителей бережно складывалось дома. А Света в то время, пока муж стаптывал последнее сапоги на толкучке, навещала будущую дочку, и за одно всячески помогала дому малютке с продуктами, разным имуществом (погоны прокурора каждый раз производили впечатление на нерадивых снабженцев). Вместе с ней старался бывать и Ваня. Нянечки разрешали им быть с малышкой столько, сколько хотели будущие родители. К тому же пока Иван и Светлана были с Таней, женщины могли спокойно уделить внимание другим детям. Таня достаточно быстро запомнила лица своих «папы» и «мамы», охотно сидела у них на руках, ела с них, забавно гулила, играла, улыбалась и совершенно спокойно спала. В этом минуты с ребёнком и Рокотов, и Елагина забывали обо всём печальном, обо всём неприятном что нередко доводилось видеть на работе. Все эти дни Света ощущала такой подъём сил, какой давно не испытывала. И они оба ощущали то подлинное семейное, что так долго копили и берегли. Отступала война и на её место вновь возвращалась мирная жизнь. И эти слова — «мирная жизнь» — для них двоих неразрывно были связаны с одном словом — это слово было «семья».

***

День, когда были собраны все необходимые документы, с самого утра был приятным. Ласково по пробуждающимся от зимнего сна деревьям скользили лучи восходящего солнца. Лужицы стаявщего снега высыхали, бежали тонкие ручейки. И каждое утро под окнами квартиры следователей звонко наперебой распевались птицы. Надев форму с иголочки, Рокотов держал за руку Свету, перепрыгивающую лужицы на дороге. Она сегодня в штатском: тёплое бордовое пальто, платье под ним, женские ботиночки и шапочка. Глаза и улыбка жены излучали бесконечное счастье. Свету сегодня нельзя было узнать с самого утра: кружила, напевала песни, суетилась и очень много улыбалась. Делая причёску, она без умолку рассказывала о том, что же ей снилось сегодня и вчера. Ваня слушал её и сердце ликовало — в их разговорах больше нет войны. Они шагали по утреннему городу и оба были в предвкушении момента, когда сойдут со ступеней дома малютки уже с дочкой на руках. Весенние улицы города наполнялись мирной жизнью. Хотя война и напомнила о себе то прошагав двумя батальонами солдат по одной из главных улиц, то военными машинами, то калеками в шинелях без погон и петлиц. Пройдя площадь с пересохшим фонтаном, Рокотов и Елагина свернули на ту улицу, где был дом малютки. У дверей их встретил капитан Самойлович, недавно приехавший к ним положенный по штату криминалист. На груди у капитана висел фотоаппарат в кожаном чехле. Следователи поприветствовали его. И был тут Федоренко. Тоже при «параде» — фуражка, чистая куртка и щедро смазанные гуталлином солдатские сапоги. На другой стороне улицы стояла «жужа» начищенная до блеска: на капот, как в зеркало можно глядеть. Старшина заулыбался увидев пришедших Рокотова и Елагину. — Роман Адамович, как только мы со Светой выйдем — фотографируйте. За плёнку я уплачу. — шепнул Рокотов Самойловичу, когда пропустил вперёд жену. — За плёнку не беспокойтесь, Иван Григорьевич. У меня есть неучтённый запасик. А на такое дело, — кивнул в сторону заведения капитан, — грех зажимать. Рокотов пожал руку Самойловичу и быстро ушёл за Светой. Несколько минут Самойлович и Федоренко топтались под дверьми, Роман Адамович выспрашивал разное о жизни в городке, о том, какая культурная жизнь тут есть. А Федоренко всё одно отвечал: «Этого я не знаю, товарищ капитан. Вы лучше у Ивана Григорьевича или Светланы Петровны спросите». Ведь старшина — человек простой, а вот театры, концерты, выставки всякие — это любили его «дети». Сколько раз он слышал их разговоры о спектаклях, книгах, фильмах. Двери дома малютки со скрипом медленно открылись. Самойлович сразу же взялся за фотоаппарат, защёлкала ручка перемотки плёнки, а потом и защёлкала кнопка спуска. — Ура! — протянулся по светлой улице радостный басок старшины Федоренко. — Поздравляем! — захлопал следом он. На ступенях, не скрывая улыбок и абсолютного счастья стояли Светлана и Иван. На руках у Елагиной тепло укутанная в одеяло с розовой атласной лентой малышка. А рядом бесконечно счастливый Рокотов, он одной рукой обнимал за плечи жену, а другой придерживал малышку, спокойно дремавшую уже в по настоящему материнских руках. Этой минуты они ждали с замиранием сердца. Когда последняя подпись под документам была поставлена, Света ощутила как по всему телу прошлось совершенно новое чувство — она теперь мама. Когда на руках оказалась Таня, по щеке Светы прокатилась слеза. Но на этот раз в этих слезах не было боли, отчаяния от разрушенных мечтаний и её, и мужа. Этими слезами всё это было смыто. Осталась только радость обретённого счастья. Света бережно взяла на руки дочку, сама запеленала её, сама укутала в одеяло, купленное Ваней, и в раз понежневшими руками завязала милый розовый бант из ленты. Рокотов, стоявший все эти минуты рядом, старался помочь, вовремя подавал нужное. На это абсолютное единение мужа и жены смотрели и нянечки, которые про себя желали большого и очень долгого счастья их семье. Когда Света обратно надевала пальто, то Ваня с уверенностью и одновременно бережностью отца взял к себе на руки дочку. Да, для него совершенно естественно было звать эту девочку своей дочкой, без всяких добавлений, уточнений и оговорок. Таня — его ребёнок, его со Светой родная дочь. И точка! И таких счастливых Ваню и Свету без устали запечетлевал на пленку Самойлович, который мелькал то с одной стороны, то с другой. Эти минуты он обязан был навсегда сохранить на ней, чтобы потом они шли из года в год, из в века в век по тропе долгой жизни, где уже внуки и правнуки могли бы видеть эту радость возрождавшейся мирной жизни после самой страшной войны. Могли видеть образец подлинной, чистой, верной и вечной любви.