Подкидыш

1945

Декабрь сменился январём, фронт всё дальше уходил на запад. А военного прокурора Рокотова и следователя Елагину оставили в городе для постоянной работы в тылу наступающего 3-го Белорусского фронта. Много приходилось работать с контрразведкой. Её в городе представлял тот самый капитан Харитонов — скупой на эмоции, щедрый на новые расследования. Рокотов и Елагина рано утром уходили на службу и поздно вечером приходили к себе на квартиру, а то и только через несколько дней возвращались. Или приезжали с Федоренко, который неизменно был при прокуратуре. Они даже новый год встретили на службе! «Как там говорят — как Новый год встретишь, так его и проведёшь? Ну значит сорок пятый я точно буду с вами» — отшутилась в ту ночь Света поднимая стакан, где темнел коньяк, привезённый Иваном оттуда, откуда только он знал. Рокотов и Федоренко тогда в ответ улыбнулись, засмеялись и пожелали единодушно одного — скорой победы.

***

За рутиной службы протянулся весь январь. Дел с отдалением фронта меньше не становилось. Прокуратуре всё чаще поручали разбирать дела гражданские, потому что других следователей, кроме военных ещё не было. Редкие выходные обычно проводили дома. Однажды хотели сходить в кинотеатр, но как по закону подлости прямо перед началом сеанса, когда были уже куплены билеты, подъехал Федоренко и сообщил — срочное нужно ехать. После этого ни Света, ни Иван планов старались не строить на свободные от работы дни. Если удавалось куда-то кроме дома и работы им вдвоём сходить, то это случалось спонтанно. Единственное место, где они были регулярно — кабинеты военной прокуратуры.

***

Сегодня Света уснула быстро, лежит рядышком с мужем и безмятежно спокойно спит. А Рокотову наоборот — совсем не спалось. В который раз за прошедший месяц, он вспоминает то, что рассказала Света! Каждый раз рыдать хочется от осознания, что у них не будет полноценного семейного счастья, их дом никогда не наполнит детский смех! Рокотов зажмурился, спрятал лицо в подушку, чтобы унять сердце. За что ж судьба обошлась так жестоко! Как же хочется вернуться назад и исправить всё! Да невозможно это. Остаётся учиться жить с этим всем, что тянулось из прошлого.

***

Начало рабочего дня. Вчера сорвали с календаря последний листик января, весна на один месяц стала ближе. Следователи в своём кабинете разбирались с накопившимся делами, перебирали папки, подшивали в них листы. Шуршала бумага, царапало её острие пера оставляя чернильный след. В кабинете молчание. Её нарушил поднявшийся с места Иван. Он сложил что-то в полевую сумку, надел шинель, шапку. — Я в милицию, заберу их отчёт по нескольким делам. На обед меня не жди, иди сама. — поправив у зеркала ремень перетянувший наискось фигуру произнёс Рокотов, потом обернулся и с улыбкой добавил, — И не засиживайся, Свет, замёрзнешь. Света, смотревшая на него всё это время улыбнулась уголками губ. Рокотов же вышел из кабинета. Снова тишина. А в голове девушки загудели разные мысли, в основном о том, как Ваня бывает неожиданно заботливым.

***

Рокотов забрал у начальницы городской милиции подшивку с отчётами по тем делами, где совместно работали. И когда Иван собрался уходить, он задал неожиданный вопрос: — Вам пару месяцев назад капитан наш приносила дело о девочке-подкидыше. Что там? Удалось мать найти? Ну или вообще родню какую-то? — Нет, товарищ майор. Не нашли. В конце декабря дело закрыли. — Понятно. — скрывая досаду ответил Рокотов, попрощался и спустился из кабинета начальницы. Снова улица. Снова небольшой морозец и белые холмы снега, зубцы сосулек по карнизам, белые шапки на крышах по которым тянутся струйки дыма от печных труб. Иван сложив в портфель документы, шагал по неширокой улочке городка. Редкие прохожие спешили по своим делам. А Рокотов решил не спешить. Идя по улице он хотел на время остаться наедине со своими мыслями и самое главное чувствами. Иван догадывался, что не найдут родню той девочки. Просто потому что искать её долго, никто возиться не хочет. Жива и это хорошо. Государство накормит, вырастит, выучит. Но Рокотов никак не мог забыть тех чувств, которые нахлынули стоило взять на руки курносую малышку. Сердце снова защемило в груди, скрутило жалостью и тоской. Как ему хотелось чтобы вместо пистолета, он каждый день брал на руки звонко смеющуюся кроху! Идя по улочкам и улицам, внезапно глаза упёрлись в вывеску на здании — «Дом малютки». Оказывается, пока Рокотов думал, вспоминал, ноги сами сюда принесли его. И раз уж принесли, то Иван решил зайти. Встретила его та самая девушка, что и в декабре. Иван Григорьевич по привычке показал удостоверение, а потом неожиданно не по военному спросил: — Я, собственно зашёл спросить, а та девочка, которую мы с товарищем Елагиной к вам привезли, она как? Девушка ожидавшая услышать что-то иное, немного расслабилась, улыбнулась и охотно ответила: — Знаете, очень хорошо! Поправилась у нас, подросла немного. Очень здоровый ребёнок. В груди Ивана вновь странно защемило, так ещё не бывало в его душе. Он стиснул шапку в руке. — Скажите, а взглянуть я могу на неё… Я не долго! — Иван не узнавал своего голоса, такой он умоляющий был. — Я думаю можно. Вы вашу шинель на вешалке оставьте пока, а я схожу узнаю. — показала на крючки девушка, а после ушла в один из кабинетов. Рокотов быстро снял шинель, повесил шапку и стоял ждал. Минуты ползли по циферблату часов, взгляд мужчины скользил по паре плакатов на стене. «Окружим заботой и материнской любовь детей-сирот» — первый плакат, что встречал посетителей. «Береги детей!» — призывал второй. И именно на второй особенно пристально смотрел Иван. Он своих ведь не… — Товарищ, пойдёмте! — прервала мысли Рокотова девушка, показавшаяся из-за дверей. Майор шагнул за ней. Не широкий коридор, поворот и он оказался в светлой комнате с десятком кроваток. В углу сидела за столиком нянечка и что-то шила. Девушка подвела Рокотова к одной из детских кроваток. — А вот и ваша девочка. — с улыбкой показала она на кроху в чепчике, широкой рубашечке и пинеточках. «Ваша девочка» — повторил с теплом Иван. Пожалуй, так оно и есть для него. — Привет, малыш! — склонившись, Иван улыбался так, как давно не бывало; он протянул запястье к кулачку девочки и очень бережно обхватил его, — Ты в правду за два месяца выросла! Большие детские глаза с любопытством смотрели на малознакомую мужскую фигуру, на это мужское лицо с улыбкой. — Если хотите, можно немного на руках подержать. Таня очень спокойный ребёнок. — предложила стоящая рядом девушка — Как вы сказали? — Рокотов мгновенно обернулся. — Таня? — Да. Таня. А что? — с удивлением смотрела девушка. — Ничего… Ничего. Просто, мы же её без имени привезли. — Так мы сами назвали. Нянечка у нас одна имя это дала. Сказала, что на её внучку очень похожа… Погибшую внучку. Её сын со всей семьёй погиб в сорок втором. Они евреев спасали… А потом их кто-то выдал и их расстреляли. — рассказала девушка видя интерес майора. Несколько минут они молча стояли у детской кроватки, где детские глазки смотрели на взрослых. — Очень красивое имя. — негромко ответил Рокотов спустя время. Девушка внимательно взглянула на майора. Она хорошо запомнила его при их первой встрече: строгий, несколько суровый, немногословный, с выразительным взглядом тёмных глаз из-под козырька. А сейчас этот майор был абсолютно не похож на того майора. Такая мягкая улыбка, от которой в уголках глаз собрались морщинки. А глаза! Такие добрые-добрые! Девушка подняла на руки малышку и передала её Рокотову. Его сильные, пропахшие порохом, оружейным маслом и чернилами руки с необычайной бережностью взяли кроху с зелёными глазами. И как в тот декабрьский вечер, в душе снова всё перевернулось. Нежность и переполненная нерастраченной заботой душа болела и вместе с тем невероятно сияла в момент, когда на усталое, со следами бессонницы лицо смотрели эти детские, полные доверия глазки. Кажется, этот взгляд, этот момент Иван никогда не забудет.

***

Вечерний город казался абсолютно безжизненным. Майор Рокотов вновь сидел в отделе милиции и смотрел журнал учёта поданых заявлений. Он всё искал слова «пропал ребенок». Но ни в этом, ни в предыдущем, ни два месяца назад таких заявлений не подавали. Были кражи кошельков, обворованные квартиры, драки, был даже разбой и ограбление с убитым, но вот детей своих никто не искал. Пролистав три журнала за четыре месяца, Иван Григорьевич вернул документы. Несколько часов были потрачены в пустую. — Скажи, сержант, — обратился Рокотов к стоящему рядом милиционеру, который приносил журналы, — а кто у вас участковый в деревне вот этой. — Иван указал точку на карте. — Лейтенант Дёмин. Он в соседнем селе живёт, оно по больше, да и до города оттуда ехать ближе, дорога лучше. — Адрес дашь лейтенанта этого? — Так точно! И сержант записал в блокноте майора адрес. И через несколько минут Рокотов по сумеречной дороге с вызванным Федоренко ехал в нужное село. Через двадцать минут они были на месте. Дёмина, мужчину на вид сорока лет со шрамом на лице и щёточкой усов, застал Иван Григорьевич в той половине дома, где был обустроен милицейский пункт. Рокотов представился и попросил ознакомиться с журналом регистрации заявлений. Лейтенант всё дал. Иван страницу за страницей листал журнал, искал. Но опять, как и в городе — кражи, только на сей раз жаловались на краденых кур, гусей и даже дрова; драки, месяц назад даже с убийством. О пропаже маленьких детей никто не заявлял. — Товарищ лейтенант, а вы хорошо местных знаете? — вернув журнал спросил Рокотов у милиционера. — А как же! Почитай, все семьи могу назвать во всех трёх сёлах, что на моём участке. — с долей гордости произнёс Дёмин. — И у кого дети есть тоже всех знаете? — Конечно! — А не помните, два месяца назад ни у кого прибавления не было? — Ни у кого, товарищ майор. Я бы знал! За свидетельством же ко мне ходят. — уверенно говорил участковый. — Понятно. А чужих в сёлах много? Ну, те кто пришлые тут. — Рокотов продолжал выяснять всё, но решил зайти с другой стороны. — Бывают, заходят. Но быстро и уходят. Они обычно до города все идут. А чтобы поселиться тут — нет таких. Вот кто до войны жил, вот среди тех многих нет. Кто погиб, кого угнали. А кто вообще с немцами драпанул, когда мы пришли. Тех кто остался, я ж говорю, я всех назову — всего ничего их тута. — А женщины среди этих проезжающих бывали? — Да кто ж его знает! Это надо пораспросить походить. — Тогда, лейтенант, завтра нужно будет опросить всех и выяснить — не была ли вот так, проходом, два месяца назад женщина или девушка с младенцем. Дело в том, что как раз два месяца назад в селе на вашем участке, подобрали ребёнка, девочку. На морозе её бросили. Заведено уголовное дело и вот, ищем мать или родственников девочки. Дёмин сосредоточено слушал майора, кивал и быстро у себя записал в небольшом блокнотике то, о чём говорил Рокотов. — Понял я, товарищ майор. Похожу, поговорю с населением. Авось, видели кого… Нехорошо это так, дитё бросать в морозы!.. Вообще не хорошо детей бросать! А уж так — тем более! В детдом бы его, что ли отнесла, раз не хочешь ребятёнка! — постукивая пальцами по столу говорил Дёмин. Пожав на прощание руки, лейтенант заверил, что как только всё разузнает сообщит. Рокотов с успокоившимся сердцем поехал теперь домой. Там его наверняка уже заждалась Света. «И волнуется наверняка… Я же не предупредил её, что поеду. Скорее бы к ней!» — и улыбнувшись от возникшего в голове родного, любимого образа, Иван спокойно посмотрел в окно легковушки, за которым расстилалась ночь. Под шинами проминался снег, гудел мотор, жёлтые лучи фар освещали путь домой.

***

Елагина была в служебной квартире в шесть вечера. Матвей Сергеевич сегодня остался доволен вовремя сданным материалами и поэтому расщедрился на разрешение уйти ей раньше семи часов вечера. Внезапно возникший час свободного времени, Света решила посвятить на что-нибудь приятное. Уже давно в чемодане лежит платье, которое просило одного — приведи меня в порядок, я ещё очень красивое! Этим и занялась капитан Елагина — приведением в порядок. Уже через сорок минут, платье, которое и в талии было широко, и швы кое-где расходились, идеально сидело на девушке. — Эх, в таком бы в театры ходить! — смотря на себя в большое зеркало в прихожей, сказала в пустоту квартиры Света, надела шляпку с тёмным атласным бантиком и грустно вздохнула. Света смотрела на своё отражение и представила, как бы это было: она шагает в этом тёмно-синем платье с мелким рисунком, кружевом на воротнике и рукавах, на запястьях полупрозрачные перчатки, а вьющиеся локоны прикрывает шляпка, в одной руке сумочка, а другая изящно лежит на крепкой мужской. Эта мужская рука — рука самого любимого, самого дорогого и родного сердцу человека — её мужа, её товарища майора, её Вани. Он стоит рядом в идеально сидящем мундире, а может быть костюме серого цвета или цвета кофе, его окутывает аромат хорошего одеколона, где только стоящая близко жена сможет уловить нотки табака, который он курит исключительно в папиросах. Ваня же наслаждается цветочным, ненавязчивым парфюмом жены. Вокруг них — роскошный зал Большого театра, с его позолотой, лепниной, со всем богатством барокко. Впереди виднеется тяжёлая алая кулиса, которая прячет сцену от глаз ожидающих зрителей, там совсем скоро развернётся театральная магия. Прозвенел первый звонок и все стали занимать свои места. Прошла дальше в зал и она с Ваней. Он как всегда, привычно для Светы и к удивлению других, галантно провёл её по ряду, они заняли свои кресла и вот уже Света берет из рук мужа маленький театральный бинокль. Они оба в предвкушении. Звенит второй звонок… А звенит ведь на яву! Светлана встрепенулась от тумана собственных фантазий. Снова перед глазами тускло залитый светом коридор прихожей, большое зеркало у столика, а впереди собственное отражение. Настойчиво звенел телефон, стоящий в комнате. Света шагнула к нему, сняла трубку. — Елагина. — спокойно тоном офицера произнесла она. — Харитонов беспокоит. Собирайтесь. Машину с вашим мужем и водителем час назад обстреляли по дороге в город. Подробностей не знаю, сейчас выезжаю. За вами я уже отправил машину. Встретимся на месте. — договорил капитан Харитонов и в трубке заслышались гудки. Елагина осела прямо на тумбочку, где стоял чёрный аппарат телефона. Сердце гулко стучало, кажется по всему телу. В горле комок, всю её било дрожью, в ногах слабость. Трясущейся, похолодевшей рукой Света опустила трубку на рычаг телефона. — Нет… Только не это! Умоляю! Только не это! — прошептала сквозь пробивающиеся слёзы Елагина и в следующую секунду сорвалась с места. Рубаха, галифе, сапоги, шинель и ремень с пистолетом и планшеткой. Она уже едет.