Сумерки

Ангелина из тьмы соткана. Из нитей неба послезакатного и дорассветного, звёздами сверкающего. Из снов людских мрачных, устрашающих. Из чернил письма печального, судьбу чужую решающего, в слезах испачканного. Из угля, некогда древесиной бывшего. Лина же — свет чистый. Одуванчики поседевшие, снег первый... зайчики солнечные, за которыми котёнок бегает белый-пребелый с бантиком жёлтым, таким жёлтым, каким обычно Солнце дети кривовато, всей душой своей чувствуя, что это солнышко тепла не меньше родительскому сердцу принесут, чем светило Великое, рисуют. Долгие века Ангелина одна существует, спокойствием ночным наслаждаясь, свою "смену" в сумерки вечерние и утренние принимая и сдавая. Пока в утро раннее одно летнее сквозь каплю росы луч первый не проходит и новое, неизведанное создаёт. Бабонька за деревом раскидистым скрывается, за рождением света хранительницы "глазком одним" наблюдает настороженно, а после зрелища сего под землю, в корни дуба тысячелетнего, ныряет, обжечься о свет яркий боясь. Ангелину свет высушивает, выжигает, в пепел незримый превратить стремится. Всë существование она скрываться вынуждена, лишь ночью из корней могучих выползать. Поначалу Ангелине путешествие кругосветное за тьмой сутки каждые совершать хочется, дабы с девушкой, на то время безымянной, в сумерки не встречаться. Вскоре же она, отсутствие опасности от зайчика солнечного озорного чувствуя, частью себя с ней делится, именем собственным нарекая, которое та напополам делит, двусложное «Ли-на» оставляя. Свет к созданию своему куда милосерднее тьмы относится, бережно после захода Солнца за собой забирая. Тьма же Ангелину с рождения самого не жалеет, прошения все еë отклоняет, лапами чëрными сдавливая с силой невообразимой. Их свидания сумеречные в течение трёх месяцев, от летнего солнцестояния до осеннего равноденствия, длятся. Ангелина ей завидует по-своему. По-чëрному, тëмная ведь, отчего силы, Лине светом данные, ниточками тоненькими из сущи еë вытаскивает, гребнем дубовым расчëсывает, в волосы смольные свои вплетает, к свету неуязвимой стать чтобы. Попытаться хотя бы и плоть заслуженную явно за века обрести. Из оков тьмы выбраться. Лина её на встречу дневную подначивает, из благ лесных покрывало, свет не пропускающее, ткать с первой встречи их начав. Ангелина на полотно с опаской и недоверием громадным смотрит, себя уничтожить опасаясь. На авантюру безрассудную соглашается, с рассветом в тени не таясь. Она руку вперёд вытягивает, лучам солнечным сквозь ладонь проходить разрешая. Лина улыбается, как ей и положено: лучезарно, солнечно. Свет ожога ожидаемого не оставляет даже. Тьмы создание смелость с головы материю сбросить имеет, опалëнной в момент оказываясь. Она ретируется искромëтно, по кускам мельчайшим в темноте себя собирая. Силы забранной не хватает. А сила-то нужна. Сила-то необходима... Решение себя само находит, когда у девочки солнечной желание на тьму взглянуть появляется. Светлячки Лину, в ночь вошедшую, недолго сопровождают. Миг — и они от тьмы давления разлетаются. Тьма света старее, сильнее, могущественнее. Тьма ошибок совершать не позволяет. Тьма зайчика солнечного поглощает, им не давится даже, только нити жëваные в руки Ангелины выплëвывает, выбор впервые даруя. Светлячок заплутавший на комок, от Лины оставшийся, золотистый жалкий садится, вспыхивает и от жара исходимого воспламеняется, горсткой пепла малюсенькой становясь. Ангелине зажечься в ответ бы стоило, надежду на возрождение по еë умыслу погибшего дать, сжалиться. Но она лишь рассвета очередного дожидается, чтобы выйти из тьмы вечной всепоглощающей. Чтобы понять впоследствии, что от себя самой и тьмы внутренней, в неë проросшей, сбежать невозможно.