Кроме тьмы

      Разбойница чувствует, что ей хочется плакать и зло стискивает зубы — она не переносит слёзы. Она считает их проявлением слабости, трусости, а эти две вещи Разбойница не-на-ви-дит всей душой.       Но сейчас ей до звериного воя хочется заплакать, чтобы попытаться отпустить, чтобы забыть Герду, но Разбойница не плачет. Сжимает кулаки, стискивает зубы, но не плачет — жизнь научила, мама научила, леса дикие рано, сызмальства научили быть сильной и не плакать, даже когда вместо души внутри танцует пустота.       Разбойница прижимает к груди мягкую, белую, соболиную муфточку, похожую на лоскуток теплого облака — единственное, что она забрала себе в память о Герде, прежде чем отпустить, дать ей угнать на любимом олене туда, где холодно даже летом.       Она не понимает, зачем Герда так жертвует — потому что у неё никогда не было снежного мальчика, чьи глаза надо сделать небесными, а не ледяными, необходимо сделать его живым, теплым. Потому что Разбойница любить-то и не умела никогда, ведь этому её никто не учил. Учили бороться, кусаться, быть сильной и злой — но точно никогда не учили любить, не показывали, как это.       А потом случилась Герда — маленький ангел, лучик в их разбойничьей берлоге, чистая, невинная, не знающая слова «ненависть», не ведающая о том, что есть злоба, любящая все живое. И впервые в груди у Разбойницы шевельнулось что-то — то, что до этого спало сном праведным, почти мертво было. И не хотелось уж разбойничать ей, грабить и безобразничать, вдруг встало в ней что-то, что мешало этому, препятствовало с неистовой силой. И ради Герды Разбойница впервые сделала добро — хотя совсем не умела.       Жалко ей и Герду было отпускать, жалко и оленя, но Разбойница стиснула зубы до хруста, сглотнула ненавистные соленые слёзы — и перерезала две веревки. Одну — удерживающую хрупкую девичью лодыжку, другую — сильную звериную шею.       Герды нет больше, она далеко, в оттаявшем от чар Снежной Королевы счастливом городке, любуется с вновь солнечным, теплым, любимым Каем на розы, которые больше не едят черви и не бьет мороз. Все случилось именно так, как должно было быть. Ведьма побеждена, принц и принцесса счастливы вместе, а для разбойников, для неправильных персонажей, в счастливой сказке места не нашлось.       Разбойница знает, что так правильно, что так надо — и понимает, что хочет, как всегда, чтобы было по-другому. Они ведь могли бы дружить с Гердой — перед сном Разбойница не раз представляла, как закрывала бы собой хрупкую, как снежинка, девочку от тех, кто пытался бы её обидеть, как они втроем бегали бы босиком по улице, весело и заливисто хохоча.       Но так не может быть — и Разбойнице только и остается, что сдерживать стоящие в глазах слёзы да муфту гладить, как любимого питомца.       Звери, которых она отпустила до кучи, вместе с оленем, все-таки вернулись — привыкли к маленькой своей хозяйке, но сейчас молчат даже они, чувствуют на уровне инстинктов боль, которая сейчас сковала все естество Разбойницы.       Завтра Разбойница проснется, тряхнет угольными кудрями и отправится помогать матери в очередном черном, как её несчастная душа, деле — хотя ей меньше всего на свете хочется это делать.       Но когда она занимается уже привычным для себя разбоем вместе с безумной шайкой, вместе с жестокой матерью, то притупляется, гаснет хоть на время тот маленький огонек, который когда-то разожгла Герда, но потом в душе разгорится стыд за себя, сильный и злой, захлестывающий глаза темной волной.       Впрочем, для Разбойницы с уходом Герды уже ничего, кроме тьмы и не существовало.