Бессознательное влечение

      Звонки. Частые. Громкие. Периодические. Невыносимые.       Меня, ещё совсем зелёную, они вгоняли в тревожность, а после – лёгкую панику, если звонило начальство. Со временем чувства приняли иной облик – раздражение, перетекающее в полнейшую ярость.       – Как тебя эти спички-то держат? Только стукни – в щепки разлетятся.       Слова Момоко не ранят – слегка царапают в области груди, не более. Лишь по привычке оттягиваю юбку вниз. Хотя, казалось бы, куда ещё ниже – она и без того скрывает бледные колени.       В учительской мы находимся одни. Так уж совпало, что из-за окон пересекаемся часто. Момоко – женщина яркая, излишне активная, шумная. Момо заполняет своим присутствием все пространство: ее всегда слышно, ее всегда много. Тихоней я никогда не была, однако рядом с Момо чувствовала себя в тени.       В свою двадцать первую весну я приступила к деятельности педагога. Последний год в качестве студента запомнился ярким, полным счастливых дней временем. Уныние и апатия подкрались незаметно, но стремительно – первый же рабочий день в старшей школе кинул в пучину серых будней. За назначением классным руководителем первогодок последовал бесконечный поток звонков. Во мне, зажатом интроверте с абсолютным страхом взаимодействия с незнакомыми людьми, они вызывали море неприятных чувств. Общение с учениками, их родителями и коллегами сопровождалось протяжной тревожностью. Первые пару месяцев казались бесконечным адом: конфликты, недопонимания, докладные, отчёты, отсутствие здорового сна. Однако уже осенью я вжилась в свою новую роль.       – Тебе звонят, – Момоко кивнула на мой стол, на котором лежал активно вибрирующий телефон.       – Не люблю звонки.       Однако ответить пришлось.

* * *

      В тот день Момоко настойчиво просила пройтись с ней по первому этажу. Осеннее утро, действительно, выдалось жарким, а на первом этаже, казалось, дышалось легче. Чашечка кофе, выпитая ранее, взбодрила: говорила я много, несвязно. Ноги болели жутко: белые массивные ботинки были не только тяжёлыми, но и сильно сжимали ступни. Однако боль в данной ситуации являлась чем-то второстепенным – разговор увлек. Уж не вспомню, о чем верещала, но улыбалась точно, активно жестикулировала. Момоко, кажется, в какой-то момент похвалила мой свежий розовый маникюр.       Серая реальность дала о себе знать голосом одного из старших учителей. Такахара-сенсей выглянула из-за дальней двери, подозвала.       – Не могли бы вы присмотреть за третьегодками? Всего пару минут. Там мои, говорят, опять урок прогуливают. Найти бы их.       Рико Такахара выглядела уставшей: под глазами залегли глубокие тени, взгляд то и дело скользил за нашу спину, рука подрагивала, крепко сжимая ручку. Сенсей всегда создавала впечатление женщины активной, бойкой. Было непривычно видеть ее в таком состоянии.       Момоко неловко пробормотала дежурное оправдание, сделала шаг назад. Рико бросила последний нервный взгляд в мою сторону, вздохнула.       – Да, конечно, Такахара-сан. Я присмотрю за ними.       Голос мой звучал тихо. Кажется, нервничала теперь только я. Перспектива взаимодействия с третьегодками удовольствия не доставляла: те отличались удивительным хамством. Тем не менее я напустила на себя суровый вид и уверенно вошла в кабинет вслед за старшим сенсеем.       – Я отлучусь на пару минут, не больше, – заговорила Такахара-сан, – Вы под присмотром.       Сенсей, очевидно, сильно торопилась. Классу меня не представили, однако про строгое наблюдение напомнили. «Строгое наблюдение», однако же, всю свою суровость растеряло. Тридцать пар глаз были устремлены на мою скромную персону. Руки начали подрагивать, взгляд судорожно метаться – вероятно, во мне проснулся мирно спящий социофоб. Я прошлась глазами по классу и в какой-то момент (то была вторая минута нахождения в этом душном помещении) столкнулась с парой любопытных голубых глаз – удивительно бесстыжих, без толики смущения разглядывающих совсем молодую учительницу.       «Нахал!».       За всю мою педагогическую карьеру (длиной в год!) мне не довелось столкнуться с подобным интересом со стороны учащихся. Смотрели ученики на вчерашнюю студентку, конечно же, с любопытством, отчаянные и вовсе подходили, расспрашивали обо всем на свете, однако не было у них того, что отражали эти голубые озёра напротив.       Сейчас же я понимаю, насколько ошиблась, назвав глаза Годжо Сатору озёрами, – то были бескрайние океаны, полные всевозможных эмоций, наивных и вместе с тем глубоких чувств, горьких переживаний и неподдельной искренности.