Свет папоротника, ночь костров

Through spring meadows and summer sky

The sun will shine on you and I

For we are young and dance around

Bonfires shining above ground.

Eurielle – Midsummer's Song

Разжигай, разжигай костры. Пусть пламя горит — да до небес, пусть в нем сгорают лаванда и вербена, звезды и луна, призраки и тени.       Из леса выходит рогатый бог: в его глазах отражается ярость давно отгремевших битв, а оленьи рога увиты цветами морозника и диким виноградом. Он улыбается, встряхивает головой. Это ночь костров и горьких полынных трав, лесных духов и ведьм, старых и юных богов — из которых рогатый, конечно, первейший.       С ним приходит королева-ведьма. Венец на ее голове украшен медной луной и серебряными звездами, а пурпурное платье соткано из тумана и ворожбы. Тени льнут к ее ногам и превращаются в поджарых остроухих псов. Их шерсть черна, как ночь, а глаза слепы.       Дева глядит на запад, и ее глаза горят предвкушением жизни, полной новых чудес и долгих августовских дней. Мать — на юг: ее губы красны как кровь, а лицо выражает силу и власть. Старуха — на восток: ее волосы побелели, кожа стала тонкой, словно бумага, но прожитые дни оставили отпечаток мудрости. Она стоит на перекрестках и вьет магию — рябиновые ягоды и ядовитые фиолетовые цветы, лунный свет и тьма подземного мира. Славься, триединая Геката, покровительница темных дорог!       Разжигай, разжигай костры. Срежь священные травы — омелу и тысячелистник, зверобой и лаванду, фенхель и белые лилии — и брось в огонь. А следом отскреби со дна души страхи и сомнения, ярость и боль, и кинь-ка следом. Пусть горят вместе с травами и звездами, призраками и этой дивной летней ночью.       Гляди! Вот твои сестры-ведьмы. Головы их украшают венки из бузины и дубовых листьев, а глаза горят дикой июньской зеленью. Они прыгают через костер и смеются. Рыжий огонь, черный огонь, колдовской огонь Литы, в котором сгорает все, что накопилось за зиму, не задевает зеленого шелка, только тянется вслед. Пламя взвивается — ведьмы летят. На той стороне костра их ждут танцы и поцелуи, улыбки колдунов и благосклонность рогатого бога.       Из леса выходит мать ведьм: платье ее — багряные отблески огня, волосы — золото и рыжина поздней осени, глаза — лед, схватывающий озера в середине зимы. Дочери расступаются перед ней, а рогатый бог возлагает на ее голову тиару, усыпанную звездами. Мать ведьм улыбается и колдует, сплетая воедино аромат цветов первого сада, обжигающий жар пустыни и первозданную тьму. Славься, гордая Лилит, освещающая путь ведьмам!       В эту ночь мы славим долгое лето и плоды щедрой земли: тень орешника и завязь винограда, ветви терновника и ягоды бузины. Юная богиня танцует под луной: медные браслеты обвивают ее бледные руки, а под ногами расцветают асфодели. Стоит только коснуться земли — наклоняются ветви, наливаются соком ягоды, и трава расстилается мягким изумрудным ковром. Губы ее цвета граната, а на голове — корона из костей и сухих цветов. Славься, сияющая Персефона, королева подземного мира!       Прислушайся. Вот звезды срываются с неба и, звеня, разбиваются о землю. О чем они поют тебе: о мечтах падших ангелов, битве древесных королей, божественном гневе или истине, приходящей во снах? Вот трещит костер, взвивается пламя, а в нем сменяют друг друга лесные духи, сестры-ведьмы, тени прошлого. Духи-фамильяры следуют за хозяевами; их тела едва видимы, а мягкие лапы не приминают траву. Они говорят о силе и магии — уханьем, мяуканьем, карканьем. Ворон касается щеки черным крылом. Янтарем сверкают глаза дикого кота. Рогатый бог улыбается и растирает между ладоней цветок морозника.       Посмотри в глаза чудовищ. Услышь духов. Вглядись в собственную тень.       Подойди к костру.       В воздухе плывет аромат ладана и яблок. На той стороне ведьмы танцуют с богами, хохочут и пьют полынное вино. На той стороне — тьма и жар, обнаженные тела и колдовское лето в самой своей сердцевине.       Взгляни в огонь.       И лети.

I

Верховная сплела венки из ромашки и зверобоя, белых лилий и дубовых листьев.       — День светлый, солнце ясное, забери недуги, раствори печали. Сделай пути ясными, а ноги — легкими. Освети сумрачные леса и колдовские тропы, незримые тени и кошмарные сны.       Она вплела зеленые ленты и раздала венки всем ведьмам ковена.       На каждый праздник колеса года Верховная заготавливала нечто особенное. В канун Самайна — черные маски, благодаря которым можно подглядывать за границу миров, оставаясь невидимым для призраков. На Йоль она варила яблочный глинтвейн, изгоняющий болезни, делала светильники и вырезала руны (старшие ведьмы говорили, что Верховная прикармливает Йольского кота, но я думаю, это они выдумывают, ведь никто из нас его не видел!). К Остаре пекла медовые пироги и заговаривала растения в саду.       А в канун Литы собирала вместе с нами священные травы и плела венки.       — Сегодня день, когда можно все, — говорила она. — Прыгайте через костер, пейте и веселитесь. Пустите венок по воде и наполните тела лунной магией. Попросите духов-фамильяров указать дорогу к цветущему папоротнику.       Никто не знал ни имени Верховной, ни её прошлого. Ходили слухи, что она пережила гонения на салемских ведьм и видела гибель последнего друида Ирландии; что была афинским оракулом и дружила с гетерами, взывала к духам лоа вместе с Мари Лаво и говорила с рогатым богом. В коридорах шептали, что она поспособствовала смерти Мэтью Хопкинса и потопила «Титаник». Ни одна ведьма не поклялась бы на гримуаре, что хоть одна из этих историй правдива, но каждая считала своим долгом сочинить новую.       Никто не помнил, когда Верховная пришла в ковен, но все были убеждены, что это случилось в канун Самайна. Я в ту пору едва выучила первое заклинание, и даже оно никак не выходило: пижма в саду не росла, зато от плюща некуда было деваться. Говорят, что в ту ночь ветер доносил протяжный звук рога и лай псов Дикой охоты, а призраки заглядывали в окна, привлеченные колышущимися золотыми огнями. Старшие запретили младшим выходить — бедовые и неумелые, еще столкнутся с белыми дамами да мертвыми воинами.       Ближе к полуночи в дверь Дома с семью шпилями постучали. Нельзя открывать дверь в канун Самайна, а не то увидишь на пороге пропавшую подругу или умершую мать — это-то известно всем ведьмам и колдунам, даже тем, у кого еще нет фамильяра. Но прежняя Верховная открыла, повинуясь не то ночным знакам, не то смутным предчувствиям.       На пороге стояла не призрачная белая дама. Волосы ее были цвета огня и рыжих осенних листьев, а губы — красными, как зерна граната. Она улыбалась, отряхивая темный плащ от дождевых капель.       Салемский ковен неохотно пускал чужих ведьм, но ее впустил. Говорят, в тот же вечер она уже рассказывала младшим о Тыквенном короле с медовыми глазами, о черном коте, что приносит на лапах снег, и о папоротнике, зацветающем на летнее солнцестояние.       — Цветок папоротника можно увидеть лишь раз за всю жизнь, — шептала ведьма, и темный огонь отражался в светлых ее глазах. — А, увидев, можно попросить что угодно, и это исполнится в точности. Любовь нежнее океанских вод и крепче меча морского владыки. Власть, какая была у древних ведьм и античных пророчиц, и какой нет у вас. Знания, способные изменять границы миров и вызывать зависть богов. Этот цветок распускается в канун Литы, когда земля напитывается солнечной магией, старые и молодые боги выходят из леса, а Король Дуб сходится в вечной схватке с Королем Остролистом.       — Но как мы его узнаем? — спросила тоненькая Эбби, чьи светлые волосы были уложены в корону; в тот год она праздновала свой восьмой Самайн.       — Да! Этот цветок…       — Да нет никакого цветка, вы это все выдумали! Каждая ведьма знает, что цветок папоротника — только легенда!       Ведьма наклонилась вперед и улыбнулась.       — Когда-то и ведьмы были всего лишь легендой. Вам ли не знать, что сказки порой оборачиваются былью? Цветок папоротника сияет так, что звезды в ясную серебряную ночь покажутся по сравненью с ним жалкой медью; раз увидите, точно не пропустите.       Губы ее были красны, как кровь. В глазах отражалось мятежное пламя.       — Помните, цветок папоротника исполнит любое желание, тлеющее в сердце. Но желание это должно быть вашим.       Ведьма с огненными волосами и кровавыми губами поселилась в Доме с семью шпилями, и никто из его обитателей не сказал слова против. Она выращивала в теплицах пижму и лаванду, читала по звездам и знавала заклятия, канувшие в глубину веков. По праздникам она пекла круглый хлеб и медовые пироги, заговаривала свечи и делала черные деревянные маски, отпугивающие призраков.       Спустя десять лет прежняя Верховная умерла от проклятья, полученного когда-то в холмах Эссекса, и ведьма, пришедшая из октябрьского тумана и неизвестных земель, заняла ее место. Никто из старших не протестовал: да и как тут протестовать, если она знает больше заклинаний, чем написано в гримуарах, и читает по звездам лучше, чем бавельские астрономы?       С тех пор забот у нее прибавилось: ведьма с огненными волосами и кровавыми губами рассказывала молодым колдуньям, как плести заклинания и выращивать священные травы, зачем помнить имена древних ведьм и о чем поют звезды в миг падения. Она следила, чтобы ритуалы соблюдались, свечи не гасли, а жизнь в Доме с семью шпилями текла так, как было заведено.       Каждый Самайн она рассказывала о Тыквенном короле. Каждую Литу — о цветке папоротника.       Но когда Верховную спрашивали о ее прошлом, она лишь улыбалась.       Верховная сплела венки из ромашки и зверобоя, белых лилий и дубовых листьев.       — День светлый, солнце ясное, забери недуги, раствори печали. Сделай пути ясными, а ноги — легкими. Освети сумрачные леса и колдовские тропы, незримые тени и кошмарные сны.       Она вплела зеленые ленты и раздала венки всем ведьмам ковена. Даже мне, — хотя у меня не было колдовских сил, фамильяра и надежды, что он когда-нибудь появится.       — Сегодня день, когда можно все. Прыгайте через костер, пейте и веселитесь. Пустите венок по воде и наполните тела лунной магией. Попросите духов-фамильяров указать дорогу к цветущему папоротнику.       Ведьмы вокруг меня улыбались лихо и торжествующе. Казалось, я могу читать по их лицам, как по звездам, толковать взгляды, угадывать настроение по жестам и изгибу губ. Вернее, могла бы, если б обладала хоть каплей колдовских сил. Но чтобы узнать стремления молодых ведьм, необязательно быть матушкой Шиптон: они мечтали о благосклонности колдунов, о признании Верховной, о могуществе древних ведьм и любовных утехах.       Я не хотела ни любви, ни признания, ни могущества. Мне нужна была сила — сила трав и земли, воды и огня, луны и звезд — которая с рождения текла в крови у всех ведьм моего ковена.       У всех, кроме меня.

II

Лес говорил со мной.       Верховная наставляла, что по шелесту листьев, птичьему щебету да излому троп грамотная ведьма может легко угадать его настроение. День ясный, дорога прямая, а трава сама будто стелется под ноги, да еще птицы поют нежно, тонко — значит, лес радуется, готов принять колдуний под защиту. Не показываются духи, не резвятся под ногами, извиваются тропы, будто змеи какие, а заместо соловьиных трелей слышится тихий, угрожающий шелест — стало быть, не желает лес гостей. В такие дни ни одна порядочная ведьма туда не пойдет: нужные травы все попрячутся, дороги заведут в глухую чащу, а вместо лесных духов можно повстречать призраков или адских гончих.       Ведьмы моего ковена говорили, что малиновка часто свистит о ягодах шиповника, созревающих поутру; кроны шумят о соседских детях, беспечно играющих меж деревьев; дороги рассказывают о звездах, что влюбляются в людей, стоит лишь поднять голову к ночному небу, а травы — о земле, еще помнящей гарь инквизиторских костров. Я же не слышала песен земли, не разбирала шелеста листьев, не угадывала настроение деревьев по изгибу ветвей.       Лес говорил со мной, но я не понимала ни слова.       Я даже не знала, где искать фамильяра. Салемский лес полон духов: они плывут по воздуху маленькими призраками, горящими глазами следят за лесными гостями, обращаются то в лиса с плутовской ухмылкой, то в снежно-белую сову, а не то в змею, пестрой лентой скользящую по заросшей тропе. Однажды Эбби принесла из леса кролика: у него были глаза древнего существа и бурая с подпалинами шерсть. Пруденс сопровождал белый лис с золотыми глазами; когда она колдовала, он сидел рядом и светился, как луна. Пруденс клялась, что он знает латынь и умеет призывать демонических князей, но я в это не верила. Фамильяры только усиливают магию ведьмы, поддерживают ее и помогают в ремесле, но не могут ворожить сами. Впрочем, мне-то откуда знать?..       Лисы, совы, змеи, коты… У Верховной был фамильяр-ворон: во время занятий он сидел на ее плече, топорща перья, и внушительно каркал, когда младшие правильно отвечали на вопрос или сплетали заклинание прочнее ткани. По ночам Корво — так она его называла — улетал к звездам, но с первым лучом рассвета возвращался в Дом с семью шпилями. Верховная говорила, что видела глазами ворона холодные северные фьорды — миля за милей — и дальние земли с горами до самых небес и морями глубиной в человеческую душу. Видела храмы из розового мрамора и слюды, где печальные сероглазые жрицы в тишине внимали гласу богов, и древний вороний город, правителем которого Корво мог стать, если б захотел.       Ветер донес запах шиповника и бузины. Шиповник и бузина, рябина и чертополох, рута и горечавка…       Руки Эбби пахли рутой и чертополохом. В цветочной короне сплелись цветы горечавки и белые лилии, а ягоды шиповника подчеркивали красноту губ и оттеняли белокурые локоны, тяжело лежавшие на плечах. Обычно она заплетала косы, но на Литу и Остару было принято волосы распускать. Мы славили долгое лето и плоды щедрой земли, древних богинь и ведьм, казненных по велению салемских судей. Они танцевали в лесу простоволосыми и простоволосыми же шли на эшафот.       — Утром пойду в лес, искать папоротник, — говорила Эбби, омывая руки в чаше с розовой водой. — Вернусь до вечерней трапезы.       — Брось ты это, Эб. Знаешь же, что нет никакого папоротника в нашем лесу. Верховная все выдумала, чтобы мы чаще за травами ходили и с духами трепались.       Пруденс — тонкая, бледная, с россыпью веснушек и глазами-углями — потянулась на постели, сложила руки за головой. Белый лис сидел рядом, чинно обвив лапы хвостом, и смотрел на цветочную королеву взглядом сфинкса.       Хоть Верховная и настаивала на том, чтобы по праздникам весь Дом с рассветом принимался за дела, эта заповедь не всегда соблюдалась. Мы умывались розовой водой и делали цветочные короны, заваривали чай и выбирали украшения, которые наденем вечером. Яркие серьги с гранатами и янтарем, перстни с драконовым камнем, ожерелья, сияющие будто звезды (я слышала, для них старшие ведьмы и впрямь ловили неводом звезды, а после остужали и оплетали проволокой и заклятьями). Все средства были хороши — лишь бы выбрали королевой летней ночи и надели корону из цветов и костей. Лишь бы лихие, пьяные от вина и веселья колдуны наперебой предлагали танец. Лишь бы обратил внимание рогатый бог.       Несомненно, Эбби расстарается. Пожалуй, и стараться-то сильно не придется, уже ведь как королева — с этой своей цветочной короной из белых лилий и горечавки, с грозовым взглядом.       — Верховная никогда не лжет! — отрезала она. — Все говорят так, потому что проще думать, что цветка не существует. Иначе ведь придется винить себя в том, что ты его не нашел.       Она обвела нас победным взглядом, словно уже держала в руках цветок, сияющий пуще любой звезды.       — И что же ты у него попросишь, если найдешь? — спросила Кристина, темнокудрая и светлоглазая. Она расшивала пояс для вечернего платья чароитом и аметистами. Вокруг валялись закрытые колбы с фиолетовыми зельями, где тонули тонкие медные луны — на радость да на удачу — бумаги с записанными наспех заклятьями, связки полыни, тонкие иглы и пресс-папье в виде головы ворона.       — Могущества, разумеется. — Эбби тряхнула головой, и волосы рассыпались по спине. Она едва успела придержать цветочную корону. — Верховная говорила, что можно попросить могущество древних ведьм. Я бы хотела силу, какая была у Сары Осборн, или Тасмин Блайт, или даже — чем черт не шутит! — у самой Лилит.       Пруденс хохотнула.       — Смотри, чтоб мать ведьм не прокляла тебя за такие слова… Что до меня, то я бы попросила способность влюблять в себя с одного взгляда. А что? Могущество приходит и уходит, а любовь всегда сладка.       Взгляд Эбби ярче всяких слов говорил о том, что она думает о такой непозволительной трате дара.       — А я мечтаю о доме на краю света, — говорила Кристина, близоруко щурясь от огня свечи. — Там, где земля становится океаном, посреди пустыни вырастают города с джиннами и золотом, и совсем нет снега.       — И бросишь нас? — Пруденс свесила руку, рассеянно поглаживая фамильяра за ушами. — Тебе будет скучно и одиноко. Обещаю являться тебе во снах.       — Я бы попросила силу, как у всех ведьм, — сказала я.       На миг в комнате настала тишина, прерываемая треском свечи да фырканьем белого лиса.       Пруденс не подняла головы. Кристина жалостливо нахмурилась, опустив взгляд на пояс с фиолетовыми камнями. Эбби взглянула в зеркало — светлые волосы, темное лицо с бойким, чуть косящим взглядом, — и молча поправила цветочную корону.

III

Он шел за ней на расстоянии нескольких хвостов, но она не замечала преследования. Да и куда уж ей — девчонка совсем, небось младшая из этого ведьминого дома на отшибе. Неумелая — вон как ломится через лес. Не слышит ни предупреждающего крика птицы, ни напряженного шелеста листвы; не поглядит, что все зверье лесное попряталось, что духи кружат вокруг, как рой мух, и ищут убежища в корнях и норах. И чего делает здесь? Неужто папоротник ищет? Удивительно, что с ней не пришла целая толпа. Впрочем, тем лучше.       Он осторожно вторгся ей в голову. Следил за мелькающими образами, ловил когтями мысли, как мышей. Туман заползает в двери старого дома; ведьмы расшивают пояса платьев рубинами да аметистами, заговаривают броши и ключи, выращивают ядовитые цветы; вот старшая, с волосами цвета огня, губами цвета крови и глазами яркими, как мятеж. Ужель она? Он зашипел, забыв, что в этой форме не может издать ни звука. Так, а тут у нас что? Цветочные венки, листья дуба и прочая мишура, которой ведьмы надеются привлечь молодых колдунов, старых и новых богов и самого рогатого.       Эмоции и образы обтекали его, как вода в моуловом источнике, но вдруг он замер. Ведьма без сил! Вот же она, вот: склоняется над книгой и не может сотворить ни одного заклинания. Варит зелья, не способная наделить их силой. Идет в лес, не слыша зова дорог, не разбирая шепота листвы, не различая птичьего клекота.       Глупая, да еще и без сил. И — вот удача — даже без фамильяра. Как раз такая ему и нужна.       Он перекувыркнулся в воздухе, заставив духов-птиц разлететься с возмущенным писком. Скользнул к земле лисом с буро-рыжей шерстью и по-разбойничьи разодранным ухом. Взмыл белым вороном — одно крыло его было чуть подбито, а в глазах отражались темные сны и прах погибших империй. Приземлился черным зайцем, встал на задние лапы, потянул носом воздух. Нет, все не то и не этак…       Вдали за деревьями закричала незримая птица.       Ветер донес запах шиповника и бузины.       В круге света, на лесной тропе, сидел черный кот, щуря болотные глаза c хитроватой искрой.

IV

Ветер донес запах шиповника и бузины.       Верховная говорила: услышавший лес может не бояться забрести в чащу. Восходит солнце, стелется под ноги трава, птицы плетут песни и истории. Свиристели поют о добрых соседях: фейри ходят тайными тропами, прячутся в тенях, срывают цветы горечавки и ракитника, вплетают их в волосы ради забавы. Не бойтесь, если услышите в лесу стук копыт и протяжный звук охотничьего рога — это их ловчие загоняют дичь. Но лучше не стойте на пути белогривых коней и златоглазых их всадников — ведьм они уважают, как и всех, кто с волшбой связан, да только очень легко потеряться во времени и последовать за ними в королевство под холмами. Совы возбужденно ухают — присмотритесь: уж не виднеются ли среди деревьев силуэты черных гончих и неблагих князей? Соловьи предвещают костры Остары и танцы Белтейна; а уж если слышите крик ворона, не сомневайтесь — это к беде.       Верховная говорила: услышавший зов дорог волен выбирать. Одна тропа приведет вас к дивной музыке короля-под-холмами; вторая — к власти над людьми и короне из железа и костей; благодаря третьей обойдете весь мир, а себя потеряете. Только одного Верховная не сказала: как определить, какая из дорог — твоя.       Дуб-отец высился над лесом, и в могучих ветвях его угнездились черные стрижи. Он был древнее Салема, древнее самого мира. Шаманы приходили к нему, чтобы спросить совета у духов; первые поселенцы искали у него утешения; ведьмы припадали к его корням и просили защиты.       И я склонилась, как склонялись они от века в век.       — Помоги мне, — просила я, и мне казалось, что Король Дуб смотрит на меня сквозь листву: глаза его — злая июньская зелень, лицо его — изрезанная морщинами кора, одежды — изумруды и малахиты, болотные туманы и речной ил. Владыка леса, юный король с цветочным венком на голове и летним весельем в глазах; он танцует вокруг костров и празднует летнее солнцестояние, чтобы на ее исходе сойтись в битве со своим братом и врагом, повелителем снежных бурь и тонких звенящих льдов, рябины и остролиста.       — Укрепи мой дух, изгони печали, дай глазам зоркость, а сердцу — мужество. Я пришла в твой лес, Король Дуб, чтобы найти фамильяра и обрести силу, которой мне не хватает. Я не прошу у тебя ни власти, ни могущества древних ведьм, — только крепость сердца и способность понять, моя ли это дорога расстилается у ног, или чужая.       Я вытащила из сумки хлеб с тимьяном и розмарином и пирог с жимолостью. Положила в корни подношения — лесным духам и проказливым фейри, Королю Дубу и будущему фамильяру. Старшие вплетали в еду заклятья для удачи и избавления от боли, счастливых встреч и крепкой любви. Я же вплетала лишь молитвы и мечты: об искусстве слышать лес, о полетах на метле ясной серебряной ночью, о силе в моей крови.       Четыре поклона — по одному на каждую сторону света.       — Приветствую тебя, дух, — я зажгла витую зеленую свечу и подняла над головой; светлое пламя горело ровно, не дрожало и не вилось. — Охрани меня от бед и тревожных снов, от людского коварства и лживых слов. Отыщи все дороги, найди цветок, что сияет ярче небесных звезд. Помоги плести заклинания и звезды низать на нить, научи чарующе-вкрадчиво говорить, узнавать лес по стону и клекоту, крику птиц, адских гончих — по ярости их владык, золотым глазам и предвечной тьме.       Ветер подхватил слова заговора, закружил и бросил ввысь, к солнцу. Пламя вытянулось, потемнело: не то игра воздуха, не то знак, что заклятие зазвенело, задело ткани миров.       — На Литу я призываю тебя, и прошу оказать мне честь стать моим духом-хранителем — в этот день и до тех пор, пока наша связь не оборвется.       Огонь дрогнул, заговор стих. Теперь оставалось только ждать — шепота ли, эха ли, духа лесного, принявшего облик животного. Сколько раз я приходила в этот лес, чтобы провести ритуал? Знают лишь звезды да луна, сама я давно сбилась со счета. В шестнадцать лет я преклонила колени перед Королем Дубом в окружении сестер, открыла гримуар и прочитала заклинание для призыва фамильяра. У каждого ковена был свой гримуар, куда Верховные записывали самые сильные заклятия: для излечения от кашля и зимней хвори, поиска пропавшего и затворения крови, призыва тумана и безопасного хождения между мирами. Не было еще ведьмы, которой бы гримуар не помог.       По крайней мере, до моего рождения.       В ночь первого призыва меня одели в шелка и бархат, украсили голову короной из лунного серебра, а руки — звенящими браслетами и перстнями с серым звездчатым сапфиром. Я вошла под сень леса, как невеста — нежеланная лесу, духам и даже себе самой.       Ночь, которая должна была стать праздником, обернулась слезами и золой. Ночь, которая должна была подарить освобождение, преподнесла лишь оковы. Ночь, которая должна была связать меня с миром духов, разорвала узы с ковеном и Домом с семью шпилями.       Зеленая свеча почти догорела, но я повторила последние слова заговора еще три раза, прежде чем задуть ее.       А, обернувшись, увидела на тропе кота с черной блестящей шерстью и глазами цвета мха.       — Ведьма, — недовольно произнес кот, — кто ж ритуальную свечу сам задувает? Знаешь же, что нельзя. Повезло тебе, что заклятье подействовало как надо.

V

Он смотрел и не понимал, как она вообще смогла удержаться в этом ведьмином доме. Ведьма без сил — что она там делает, полы подметает да травы сушит?       Бессильная ведьма, нерадивая ведьма, сломанная ведьма. Волосы цвета вороньих перьев, руки тонкие, как ветки шиповника, глаза-малахиты сверкают темно, жадно. Он смотрел и надеялся, что она приведет его к цветку. Иначе придется ждать еще год до следующего солнцестояния, ловить птиц да духов, и плыть сквозь звезды и тьму. А после — искать ведьму достаточно неразумную, чтобы поверить ему, и достаточно бесстрашную, чтобы за ним последовать.       Нет уж, пускай сегодня обмельчают реки, загорятся костры, а солнце оборотится в его сторону и осветит путь. Довольно он ждал. Пора.

VI

— Ведьма, — недовольно произнес кот, — кто ж ритуальную свечу сам задувает? Знаешь же, что нельзя. Повезло тебе, что заклятье подействовало как надо.       Он сидел, обвив задние лапы пушистым хвостом. Смотрел пытливо, строго.       — Вы…       — Как приятно, когда к тебе обращаются с уважением, — кот оскалил зубы, и можно было подумать, что он улыбается. — Ведьмы и колдуны часто говорят духам «ты», хотя любой обитатель леса вмиг заткнет их за пояс.       — У духов нет пояса.       Кот нервно дернул хвостом.       — Откуда ты знаешь? Ты, что ли, была духом? Не перебивай. Я услышал призыв, и согласен стать твоим фамильяром.       Мне казалось, что все сны мои вдруг сбылись, что по жилам заструились силы, будто сок по дереву, и что солнце засияло ярче и чище прежнего. Фамильяр! После всех этих ночей, которым я уже потеряла счет, после непрозвучавших заклинаний, бессильных заговоров и безответных молитв — вот он, мой фамильяр, сидит на тропе передо мною.       — Приветствую тебя, ведьма, — голос его обрел силу и зазвучал со всех сторон: взвивался ветром, шелестел листвой, цвел тимьяном и зверобоем. — Охраню тебя от бед, отыщу тропу, научу заклинать луну, проходить тенью и звезды низать на нить. Расскажу, как усмирять чудовищ, плести беду, изменять чужой голос и словом менять миры… На Литу я пришел, чтобы стать твоим духом-хранителем — в этот день и до тех пор, пока наша связь не оборвется.       Последнее слово упало на землю, и за деревьями закричал ворон. Кот потянулся и запрыгнул мне в голову: он ворошил мысли лапой и играл прошлым, будто клубком, вытягивая оттуда нить за нитью: длинный яблоневый август в Доме с семью шпилями, блеск костра и купания на Литу, лаванда и зверобой, уроки Верховной и все мои неудачи. Он скользил от воспоминания к воспоминанию, вертел их в лапах и отбрасывал ненужное. Болотная зелень его глаз преследовала меня в коридорах Дома; он плыл за мной сквозь звезды и тени; растворялся в лесной тишине.       — Что ты творишь?!       Морок спал, и голос вернулся ко мне.       — Вот чего стоит вежливость ведьм, — он сощурился и махнул хвостом. — Изучаю тебя, конечно. Понятия не имею, как это ощущается. Ты моя первая ведьма, если что.       — Такого мне еще никто не говорил.       — И не скажет, поверь. Разве что какой-нибудь охотник на ведьм, но их истребили, когда тебя еще на свете-то не было.       Лес поднимался вокруг и звенел: птичьими голосами, каплями воды, шелестом листьев. Отчаянно пахло яблоками, бузиной и отчего-то виноградом. Но я по-прежнему не различала знаки, не узнавала слов, не разбирала тропинок. Поздравляет ли лес меня? Предупреждает ли об опасности?       — В гримуарах о таком не пишут.       Фамильяр зевнул.       — В гримуарах о многом не пишут. Зачем тебе цветок папоротника, ведьма?       — Чтобы обрести силу.       — Хм, — кот встал и приблизился неслышно, ступая по траве мягкими лапами. — Тогда поспешим. Солнце в зените, до вечера далеко, но каждая минута приближает к ночи. Да и кто знает, сколько ведьм твоего ковена захочет вступить в эту игру?       Я прижала к груди сумку, я последовала за ним. Лес расстилался передо мной, лес пел, и тропы змеились под ногами. Только в этот раз мне не приходилось выбирать дорогу — оставалось лишь следовать за духом с болотно-зелеными глазами и неведомыми помыслами.       Я пыталась ухватить имя, вспыхнувшее в голове в миг, когда фамильяр ворошил мою память. Салем? Сайлас? Cтолас? Пыталась изловить видения, выскальзывающие из головы, как рыбы из рук. Тщетно: образы вспыхивали под веками, кружили вокруг, но не давались.       Я видела лишь цветущий лес, тень без лица и ледяные глаза Верховной.

VII

Верховная говорила: нет у папоротника определенного места. Вы не сможете предсказать, появится ли он на опушке, или у незримых узких троп, или в прохладной древесной тени. Не сказала Верховная и как узнать его: многие ведьмы просиживали возле папоротника от утренней до вечерней звезды, но видели только колышущиеся на ветру зеленые листья. Многие ведьмы пользовались заклинанием поиска, варили зелье удачи или гадали на вороньих костях. Только заклятья заводили в глухую чащу, удача не помогала отыскать цветок, а кости показывали беды и несчастья.       — С чего ты взяла, что у тебя нет сил, ведьма?       Кот ступал мягко, будто не касаясь лапами влажной земли. В этой части леса я никогда не бывала, даже когда помогала сестрам и Верховной собирать травы для окуривания и амулетов. Здесь не пели скворцы и свиристели, пахло тлением и жимолостью, и тихо лежали у узловатых корней сухие сизые тени.       — Я это знаю.       Я смотрела на подвижные тени под кустарниками, на золотарник и спелые кровавые ягоды. Рассказывать о своей пустоте приходилось так часто, что это уже почти не причиняло боли.       — У ведьм нашего ковена силы проявляются достаточно рано. Пруденс в три года летала, схватившись за метлу, Эбби уже в два могла зачаровать одним взглядом, а Кристина в семь лет выращивала лечебные цветы. Я же не могла ни левитировать, ни варить зелий, а заклятия мои никогда не срабатывали. Верховная считала, что дар проснется позже, но…       — Он не проснулся?       Кошачьи глаза мерцали ярко и таинственно в полумраке леса.       — Нет. На инициацию меня одели в шелка, украсили короной из лунного серебра и отвели к Королю Дубу. У корней его я преклонила колени и прочла заклятье из гримуара ковена, но ни один дух не откликнулся на призыв. Сестры танцевали вокруг, окуривали поляну шафраном и болиголовом, разжигали огонь из звезд. Несмотря на их усилия, ни одному фамильяру я не понравилась.       Я была подобна говорящим змеям, которых Пруденс однажды вырастила из яйца василиска: они шипели о том, что мечтают ходить как люди. Я была подобна жрицам, которых боги наказали слепотой: посреди пустых, розово-мраморных храмов они молили о прощении, но никто не снисходил до них.       В конце концов, сестры перестали задавать вопросы, а Верховная — искать причину произошедшего. Я осталась в Доме с семью шпилями, чтобы помогать ведьмам собирать травы, делать заготовки на зиму, украшать комнаты к праздникам и расшивать платья жемчугом и позолотой — бессильная, неправильная, сломанная — и была бы этим довольна… если бы Верховная не рассказала о цветке.       — У вас же новая Верховная?       Фамильяр не оборачивался, продолжая изучать неведомые тропы, но в голосе его промелькнул интерес.       — Прости?       — Рыжие волосы, надменное лицо. Глаза как ледяные озера.       — Она пришла в ковен, когда я едва выучила первое заклинание, а Верховной стала три года назад. Ты разве не должен был увидеть это в моих мыслях?       Он не ответил — лишь нетерпеливо хвостом махнул.       — И что прошлая Верховная? Так ли легко уступила власть чужачке?       — Верховная Миранда умерла от старого проклятья, и новая Верховная заняла ее место. Никто из нас не протестовал. Она сведуща в магии, и знает куда больше старших.       — Удивительно, — кот зевнул, широко распахнув розовый рот. — Ты никогда не думала, почему она скрывает свое имя?       — Каждый человек имеет право на свои тайны.       Золотарник янтарно сверкнул. Пахнуло прохладой.       — Сказать по правде, меня сейчас больше интересует твое имя.       Фамильяр оскалил в улыбке белые клыки.       — Каждый человек имеет право на свои тайны. Даже если он кот.

VIII

— И что ты мне сделаешь? — голос Эбби распускался ядовитым цветком, а лицо выступало из сумрака. — Побежишь жаловаться? А кому, Верховной? У тебя даже матери нет! И Верховной тоже нет до тебя дела!       Она потрясла тетрадью с малахитовой обложкой, которую вытащила из моего секретного ящика. Лицо ее — острое и изящное, с красными губами и летним гневом в глазах — искажалось, дрожало и выцветало в тень.       — Ну? И как же ты ее отберешь?       Я бросилась вперед, я попыталась ухватить зеленый край. Тетрадь вспыхнула, осыпалась пеплом, тьмой и обугленными страницами. Я пыталась вытащить то, что еще можно было спасти, но магическое пламя пожирало бумагу с необычайной быстротой. Остались лишь багровые искры, оседающие на землю, и обгоревший лист с грязными, кое-как накарябанными строками. Остались слезы, размывающие чернила, и застывший вздох. Остались бешено сверкающие глаза Эбби и ее смех.       — Ты даже не можешь защитить то, что тебе дорого, — говорила она, стряхивая искры. — Ты пустая, пустая и… жалкая, вот!       Эбби подняла палец, подражая Верховной.       — Это Верховная сказала, не я. Даже родители бросили тебя, увидев, какая уродина уродилась!       Усмешка скривила лицо Эбби, сделала его прозрачным и жутким. Прохладная летняя зелень в ее глазах обратилась лесными пожарами. В движениях чудился бросок змеи.       — Неведьма, вот ты кто!       — Ведьма, смотри под ноги. В этом лесу водятся змеи.       Цветки золотарника — охра, янтарь и мед, стекающий вниз во влажную землю, бузины цветы — белые звезды, розовая кайма, распускаются в сердце леса, жмутся к рукам; цветок папоротника — летний сумрак и смолистая лесная мгла, молочный туман и мертвая сказка. Дороги стелются под ноги, вьются змеями, голосят птицами — ступи, взгляни, ищи, вспоминай, забудь — дороги зарастают полынью и чертополохом, дороги уводят в чащу, дороги приводят к дому.       Узкая тропа, темная земля, коридор с выщербленными стенами пахнет пылью и амброй, и хмельным сном, и кипит лунный свет, и густые тени свиваются по углам. Кристина заваривает чай — чаинки рассыпаны по столу, луна качается на дне фарфоровой чашки. Мне жаль, что ты никогда не сможешь летать. Только ради полета и стоит жить. Гладкое дерево под тобой, острые звезды над, протяни руку, коснись коры дуба или скорлупы луны. Можжевельник и боярышник, бузина и полынь. Небо падает в ладонь, земля оборачивается вокруг своей оси. Пруденс хохочет, Пруденс выпускает змей: пестрые ленты, черные ленты, злые глаза. Что смотришь? Отгони их! А, точно, ты же не можешь… Пруденс взмахивает рукой, Пруденс оборачивается Верховной. Дороги бросаются под ноги змеями, уводят в лесную тишь. Папоротник расцветает мраком. Где этот чертов цветок?       У прежней Верховной в руках резная трость из дуба, в глазах — сумрак вересковых пустошей. У прежней Верховной — узкие губы, серые как пепел волосы и чернильная печать проклятья на смуглой ладони. Я ничего не могу сделать. Она — пустой сосуд, который нельзя заполнить. В ней нет и никогда не будет магии. Я надеялась на ритуал призыва, на то, что силы дремлют в ней, словно токи в земле, но духи явно показали, что это не так. Молочный туман вьется в комнате, уплотняется, скрывает черные обветшалые юбки и руки с печатью. Она может остаться в Доме, но не пускайте ее одну в Лес. Она поможет вам собирать травы и плести амулеты, но не поговорит с духами, не сразится с чудовищами, не заглянет за изнанку теней. Защищайте ее и помните, что она слабее вас.       У Дома с семью шпилями нет окон. У Дома с семью шпилями нет дверей. Есть только узкие коридоры, пахнущие пылью и амброй, кипящий лунный свет и молочный туман. Есть смолистые тени, и влажный мох, и петляющие лесные тропы, и мутные зеркала, где отражаются осколки прошлого. Ведьма с огненными волосами и кровавыми губами улыбается, раскладывает передо мной карты таро. Дьявол предлагает искушение, Смерть сулит перерождение, Императрица в золотых одеждах говорит о силе и власти. Сестры-ведьмы танцуют у костра в серебре луны, и пламя дрожит, выцветает из багрянца в золото, оседает искрами и золой. Скрипуче кричит ворон, вспыхивают болотной зеленью кошачьи глаза.       Единственное, что мешает тебе — это ты сама.       Луна качается на дне фарфоровой чашки. Звезды поют о прохладе летней ночи, о полете до края мира, волшебных цветах и зарослях бузины. Ты не одна из нас ты не одна из нас ты не одна из нас. Пламя вспыхивает до небес, пожирает солнце. Карта вылетает из колоды и падает. Башня. Бессильная, глупая, сломанная, без капли магии в крови. Неведьма. Цветок цветок цветок. Как цветет папоротник? Белый ли тот цветок, как звезда, или синий, как океан? Говорила разве о том Верховная? Пахнет старым вином, смородиной и могильной пылью. Если она не поторопится, то опоздает на традиционные купания. Вода в моуловом источнике такая теплая в канун Литы, и Кристина принесет праздничные зеленые ленты, и они будут петь и плести венки, а потом пустят их по воде и загадают желание… Будет ли жених? Выберут ли цветочной королевой? Плывут, плывут венки, прозрачна, тиха вода, и вечер так душист, и воздух чист и звонок, и цветы сияют золотом и белизной. Единственное, что мешает тебе… без капли магии… пустой сосуд…        — Ведьма, не слушай! Пройдешь по изнанке тени, увидишь глаза чудовищ — не одолеешь, не вернешься из леса, сама станешь тенью! Последуешь за кошмаром по осколкам воспоминаний — и цветок не найдешь, и себя погубишь!       — Меня зовут Летиция.

      IX

— Меня зовут Летиция.       Говорю — и густеет жаркий июньский воздух, и бузина у дороги дрожит сильней. Расцветает цветок — сердцевина из солнца, лепестки из огня. Огонь поет в груди, течет по рукам и ногам, вниз по телу, к влажной земле — смотри, бери, вспоминай. Огонь бушует и бьется, цветет кармином и золотом.       — Меня зовут Летиция, — повторяю, и пламя взвивается, и смеются вокруг лесные духи. — Не «ведьма». Не «неведьма». Не «она». И не «пустой сосуд».       — Браво, — кот смеется, скалится весело, зло. — Очень пламенная речь, ведьма. Ты уж прости, привык называть тебя так. Или согласишься на Летти?       Летти, повторяет чужой голос: он звучит низко, тянет гласные, но кажется смутно знакомым. Летти, сердце мое. Так звала ее мать — до того, как ушла в Новый Орлеан, чтобы обменяться опытом с чужим ковеном, и не вернулась. В памяти остались кудрявые вороные волосы, цыганские серьги с рубинами, быстрые движения да низкий, мягкий голос.       Летти. Так ее звали сестры и Верховная — до того, как выяснили, что магии в ней нет ни на цент. Позже младшие ведьмы все больше шептались за спиной: «бедная-несчастная», «неведьма», в лицо же бросали короткое «эй» или, что хуже, обращались сразу с просьбой, словно позабыв, что у нее есть имя. Затем она забыла его и сама. Имя ведьмы — знак ее судьбы; его выбирали, сверяясь с гримуаром, советуясь с Верховной, обращаясь за помощью к духам. Но какая может быть судьба у той, кто лишен магии?       — Соглашусь.       Ле-ти-ци-я. Имя прорастает из земли, шумит в кронах деревьев, звучит в голосах невидимых птиц — и вспыхивает солнце, вытягивается и дрожит пламя в груди, и воздух становится густым и терпким, словно мед.       Магия горит в крови, шепчет о чарах да проклятиях, зовет приподняться над землей, над шумящими зелеными кронами, быстрее, выше, качаться в колыбели солнца, и так дождаться вечера, взять в ладони луну и сделать ожерелье из бледных, тихо мерцающих звезд.       Лесные духи вьются кругом, чьи-то глаза горят янтарно и таинственно в переплетении ветвей, и дороги ровно стелются под ноги. А у узкой тропинки, у темных, поросших мхом корней, из густой и нежной тени проступает папоротник.       И этот папоротник цветет.

X

Листья папоротника — зеленые стрелы, раскидываются кругом, дрожат на ветру, сияют по краям тусклым золотом. Цветок папоротника — серебряные звезды, медное солнце; распускается багряным пламенем, выцветает в звездную пыль. Цветок пылает кармином и золотом, обещает латунь и шафран за стенами древних храмов, силу и знания великих ведьм, любовь до последнего вздоха и сразу за ним; цветок поет: смотри, коснись, желай, желай, желай.       Я протягиваю руку.               Он смотрел, как распускается цветок, как пылает звездным пламенем, и не мог сдержать крика. Вышло громкое шипение: животному, в теле которого он оказался, не были подвластны другие звуки. Правда, он мог издавать еще жалобные повизгивания и тихое, томное урчание, но не собирался так унижаться. Получилось! Девчонка оказалась не такой уж бесполезной. Вот он, цветок: горит серебром в сердце леса, шепчет о несбыточном.       Он оскалился: уж ему-то точно не нужны ни древние храмы, ни старое золото, ни любовь. Он хотел лишь одного: снова стать тем, кем его задумала вечность.

XI

Время застыло, как застывает мед в кувшине, когда фамильяр кинулся вперед. Мгновение назад он сидел на тропе, щурясь и подрагивая хвостом, а затем прыгнул, и поднялся на задних лапах, и коснулся цветка, и сказал:       — Верни мне мой облик.       Папоротник зашумел. Цветок в его сердце вспыхнул холодом звезд, яростью солнца, кровью и пламенем. За деревьями закричал ворон. Я пыталась что-то сказать, а не то дотянуться до папоротника, но не могла шелохнуться, будто скованная проклятьем.       Кот поднялся — черная шерсть вздыбилась, глаза возбужденно горели — облизнулся мягким розовым язычком, коснулся лапой цветка и перекинулся. Клочьями слетала шерсть, вытягивались лапы, светлела морда — и вот стоит передо мной уже не черный кот, а обнаженный мужчина с узким и бледным лицом, темными волосами и болотными глазами с хитроватой искрой.       Цветок папоротника вспыхнул в последний раз и осыпался пеплом и звездной пылью, а тот, кто мгновение назад был черным котом, насмешливо мне поклонился.       — Ma petite sorcière, — его улыбка была скошена влево, а глаза полны жуткого веселья. — Спасибо, что привела меня к цветку.       — Кто ты такой? — голос дрожал; морок наконец спал, и вернулся контроль над телом. — Ты обманул меня?       — Обманул?       В голосе мужчины золотыми монетами звенел смех.       — Разве? Я обещал оградить тебя от бед и отыскать тропу к цветку папоротника. И я исполнил обещание, n'est-ce pas? Ты стоишь здесь передо мной, прошла по лесным тропам и собственным теням, и даже не тронулась умом.       — Но клятва…       — Клятвы можно разрушить, маленькая ведьма. К тому же, если бы ты внимательно изучила гримуар, то увидела б, что мои слова не совпадают с клятвой. Но, к счастью, ты оказалась не слишком внимательна…       Он вновь улыбнулся, но не было в этой улыбке ласки или утешения. Шагнул вперед, не смущаясь своей наготы; движения мужчины были по-кошачьи плавны.       — В конце концов, мы оба в выигрыше, разве нет? Я искал ведьму достаточно неразумную, чтобы мне поверить, и достаточно бесстрашную, чтобы за мной последовать, и нашел ее. Ты искала цветок, чтобы обрести силу, и обрела ее.       — Цветок может найти только ведьма?       — Ваша Верховная разве не сказала, что цветок не нужно искать? Его скорее… пробуждают. Чтобы увидеть цветок папоротника, отдают что-то взамен. Дорогую сердцу безделушку, подаренную любимым человеком. Осколок прошлого. Талант. Талант на желание — неплохой обмен, э? Тебе отдать было нечего, и ты невольно сама пробудила дремавшие в тебе силы. И цветок заодно.       — Ты знаком с Верховной?       Мужчина скривился, и веселье в зеленых глазах вмиг сменилось гневом.       — Представь себе, — начал он, медленно роняя слова. — Однажды один колдун повстречался с ведьмой на перекрестке дорог. У ведьмы были губы красные, как кровь, и глаза холодные, как лед. Колдун, к тому моменту освоивший тысячу проклятий и знающий, как заклинать луну, управлять чужим сердцем и за ночь выращивать сад на пустыре, сказал какую-то глупость — ну, положим, захотел провести с ней ночь. Да кто ж знал, что мать ведьм такая обидчивая? Одна фраза — et voilà! — я коротаю век в шкуре кота. Отвратительно, скажу я тебе. Все эти блохи…       — Мать ведьм?       Вдали закричал ворон. В ветре, поднявшемся с запада, мне вдруг почудился запах лилий и тлена. Тьма осела на сердце, тьма звенела и пела: мать ведьм, мать ведьм, мать ведьм…       — Летти, думай быстрее. Мать ведьм. Темная госпожа. Первая жена Адама.       — Верховная — Лилит?       Имя созрело на губах и упало во влажную землю. О Лилит в гримуарах почти не писали: она была тенью, пришедшей из глубины веков, забытых легенд и древней пустыни. Созданная из огня и проклятая в песках, обменявшая солнечный свет на тьму подземного мира, одарившая ведьм магией, она, тем не менее, ускользала из сказок, ритуалов и даже памяти. Мы славили Гекату — покровительницу ночных видений, темных дорог, ворожбы и чудовищ. Мы славили Персефону — деву в короне из цветов и костей и с руками, испачканными соком граната. Мы славили Фрейю, обучившую богов искусству колдовства и забиравшую павших с поле боя. Но мы почти не славили Лилит.       Во всяком случае, до прихода новой Верховной.       — Дошло, наконец? — тот, кто был черным котом, нетерпеливо покачал головой. — Браво.       — Но зачем? Зачем матери ведьм становиться Верховной какого-то ковена?       Голова моя шла кругом; пальцы покалывало от новообретенного могущества, и хотелось взмыть вверх, долететь до вершины Короля Дуба, вырастить сад у моулова источника и присоединиться к сестрам в летнем танце. Лесные духи вились кругом, шептали о празднике ведьм, об обретенном даре и тьме, притаившейся в Доме с семью шпилями. Янтарные глаза сверкали из густых и влажных теней, и казалось, что у корней оживает молочный туман.       — Почем я знаю? Может, захотела напомнить дочерям о себе и возродить свой культ. Или вернуться к солнцу от призраков и мрачных грез. А, может, ей просто скучно. Ведь могут же бессмертные заскучать, а, Летти?       Мужчина, щурясь, взглянул на солнце.       — Тебе пора, маленькая ведьма. Солнце оборачивается к западу, и тени становятся длиннее. Скоро твои сестры пустят по воде венки и сложат костры в честь Литы, облачатся в церемониальные одежды и украсят себя цветочными ожерельями. Геката, словно без звезд и корон праздник не начнется, — мужчина хмыкнул, и в зеленых глазах его блеснул смех. — Но ритуалы есть ритуалы. Да и взору приятно, не скрою.       — А ты?       Вопрос сорвался с губ быстрее, чем вздох. Колдун, бывший черным котом, лукаво улыбнулся.       — Уж я найду, чем заняться.       — Как мне тебя найти? Что ты собираешься делать? Как тебя зовут?       — Как много вопросов, ведьма! Ты привела меня к цветку папоротника, я помог тебе, не желая этого, и едва ли возникнет нужда нам встречаться вновь. Что до имени… помнишь, о чем я говорил, Летиция? Тот, кто ищет цветок, должен отдать что-то в обмен на желание. Одни отдают талант, другие любовь, третьи воспоминания. Я отдал имя.       Колдун улыбнулся — и не было в этой улыбке ни боли, ни сожаленья.       Мне хотелось спросить, откуда он родом, где обучился ворожбе, долго ли искал цветок папоротника. Злость осыпалась, как листья бузины, оставив неудовлетворение, любопытство и магию, текущую по венам густой смолой. Но тени становились длиннее, лесные духи говорили о празднике солнцестояния, и шумели деревья, и дороги вели домой.       Колдун-без-имени вновь отвесил поклон и истаял туманом, и только странная кошачья улыбка еще дрожала в воздухе опрокинутым полумесяцем.

XII

Разжигай, разжигай костры. Пусть пламя горит — да до небес, пусть в нем сгорают лаванда и вербена, звезды и луна, призраки и тени.       Из леса выходит рогатый бог: в его глазах отражается ярость давно отгремевших битв, а оленьи рога увиты цветами морозника и диким виноградом. Он улыбается, встряхивает головой. Это ночь костров и горьких полынных трав, лесных духов и ведьм, старых и юных богов — из которых рогатый, конечно, первейший.       С ним приходит королева-ведьма. Венец на ее голове украшен медной луной и серебряными звездами, а пурпурное платье соткано из тумана и ворожбы. Тени льнут к ее ногам и превращаются в поджарых остроухих псов. Их шерсть черна, как ночь, а глаза слепы.       Дева глядит на запад, и ее глаза горят предвкушением жизни, полной новых чудес и долгих августовских дней. Мать — на юг: ее губы красны как кровь, а лицо выражает силу и власть. Старуха — на восток: ее волосы побелели, кожа стала тонкой, словно бумага, но прожитые дни оставили отпечаток мудрости. Она стоит на перекрестках и вьет магию — рябиновые ягоды и ядовитые фиолетовые цветы, лунный свет и тьма подземного мира. Славься, триединая Геката, покровительница темных дорог!       Разжигай, разжигай костры. Срежь священные травы — омелу и тысячелистник, зверобой и лаванду, фенхель и белые лилии — и брось в огонь. А следом отскреби со дна души страхи и сомнения, ярость и боль, и кинь-ка следом. Пусть горят вместе с травами и звездами, призраками и этой дивной летней ночью.       Гляди! Вот твои сестры-ведьмы. Головы их украшают венки из бузины и дубовых листьев, а глаза горят дикой июньской зеленью. Они прыгают через костер и смеются. Рыжий огонь, черный огонь, колдовской огонь Литы, в котором сгорает все, что накопилось за зиму, не задевает зеленого шелка, только тянется вслед. Пламя взвивается — ведьмы летят. На той стороне костра их ждут танцы и поцелуи, улыбки колдунов и благосклонность рогатого бога.       Из леса выходит мать ведьм: платье ее — багряные отблески огня, волосы — золото и рыжина поздней осени, глаза — лед, схватывающий озера в середине зимы. Дочери расступаются перед ней, а рогатый бог возлагает на ее голову тиару, усыпанную звездами. Мать ведьм улыбается и колдует, сплетая воедино аромат цветов первого сада, обжигающий жар пустыни и первозданную тьму. Славься, гордая Лилит, освещающая путь ведьмам!       В эту ночь мы славим долгое лето и плоды щедрой земли: тень орешника и завязь винограда, ветви терновника и ягоды бузины. Юная богиня танцует под луной: медные браслеты обвивают ее бледные руки, а под ногами расцветают асфодели. Стоит только коснуться земли — наклоняются ветви, наливаются соком ягоды, и трава расстилается мягким изумрудным ковром. Губы ее цвета граната, а на голове — корона из костей и сухих цветов. Славься, сияющая Персефона, королева подземного мира!       Прислушайся. Вот звезды срываются с неба и, звеня, разбиваются о землю. О чем они поют тебе: о мечтах падших ангелов, битве древесных королей, божественном гневе или истине, приходящей во снах? Вот трещит костер, взвивается пламя, а в нем сменяют друг друга лесные духи, сестры-ведьмы, тени прошлого. Духи-фамильяры следуют за хозяевами; их тела едва видимы, а мягкие лапы не приминают траву. Они говорят о силе и магии — уханьем, мяуканьем, карканьем. Ворон касается щеки черным крылом. Янтарем сверкают глаза дикого кота. Рогатый бог улыбается и растирает между ладоней цветок морозника.       Посмотри в глаза чудовищ. Услышь духов. Вглядись в собственную тень.       Подойди к костру.       В воздухе плывет аромат ладана и яблок. На той стороне ведьмы танцуют с богами, хохочут и пьют полынное вино. На той стороне — тьма и жар, обнаженные тела и колдовское лето в самой своей сердцевине.       Взгляни в огонь.       И лети.

XIII

Меня обрядили в зеленый шелк мягче птичьего оперенья и нежнее сна в летнюю ночь. Надели венок из ромашки и зверобоя, белых лилий и дубовых листьев.       Эбби выбирала между малахитовым и сердоликовым ожерельем и гляделась в зеркало, прикладывая камни к груди, но глаза ее теперь не горели предвкушением — к вечеру она вернулась в Дом с семью шпилями, встрепанная и злая, и ушла к себе в комнату, не обменявшись с сестрами ни единым словом. Пруденс сказала, что она долго бродила по лесу, не в силах выбраться из лабиринта и отыскать цветок папоротника, и насилу нашла дорогу к дому по асфоделям да теням. Лес не любит тех, кто так уж в себе уверен, добавила Пруденс, улыбаясь весело и темно. Лес играет с такими, заводит в чащу, и, вдоволь натешившись, бросает на границе между мертвым и живым.       После возвращения из леса я не рассказала ни о цветке, ни о фамильяре, ни о обретенных силах. Но сестры, казалось, увидели что-то неуловимое в моем лице: смотрели задумчиво, не расспрашивали, только сплели мне венок и помогли нарядиться к празднику. Даже Верховная ничего не сказала, столкнувшись со мной у лестницы. Лишь улыбнулась таинственно, и в изгибе ее красных губ мне почудилось удовлетворение.       Я вглядывалась в воду и зеркала: путешествие по лесу не оставило следов, разве что выражение лица стало чуть строже, да вспыхнуло зеленое пламя в глазах. Густели тени, в вышине уже проступали очертания звезд, а в воздухе дрожал дым костров. Огонь вспыхнул, взметнулся вверх, вился и опадал, оседал на землю искрами и золой.       Мне поднесли полынное вино в золотой чаше, и я сделала глоток. Жар прокатился по телу, согрел обещанием веселья. Сестры встали в круг, а на той стороне костра в сизом мареве мелькали хмельные, разгоряченные лица колдунов. Старые и новые боги вышли из леса: тени вились у ног триликой богини и вырастали в грозных черных псов, королева подземного мира танцевала в облаке белых и розовых цветов, и сама Верховная склонила голову перед рогатым богом, чтобы в следующий миг стать королевой Литы.       Мерцали звезды, зазывая подняться над землей, убаюкать ночь и лететь прочь от костров, до края света, где храмы из песка и розового мрамора скрывают древние знания, а жрицы с эбеновой кожей вызывают духов и плетут заклятия на неизвестном языке. Ведьмы и колдуны возлежали рядом, поили друг друга горячим вином и целовали, вплетали в волосы благословения, прятали заговоры в словах.       Я подошла к костру; веселился озорной ветер, раздувая пламя, в огне горели травы и звезды, призраки и тени, прошлые дни и прозрачная летняя ночь, и на миг мне показалось, что в дыму сверкнули болотные глаза с хитроватой искрой.       И я перелетела через огонь.