Равнодушное небо над Плюком

Пейзаж на Плюке не меняется, сколько ни лети над пустынной гладью. Пески горбятся барханами, кое-где торчат трубы подземных домов или наполовину присыпанные люки, но чаще всего — абсолютное ничего. Впрочем, Плюку повезло куда больше, чем Хануду. По крайней мере, на Плюке был воздух. И луц. И население, у которого завалялись чатлы в карманах. А Хануд после транклюкации пришёл в такое запустение, что Би даже во сне перестал его видеть, словно и в голову забрался треклятый луч, уничтоживший его родную планету. Его новой родиной стал Плюк, место, совершенно не созданное для пацаков. И, тем не менее, и тут можно было как-то выживать. Уэф пусть и был эгоистичен и заносчив, как и все чатлане, но прекрасно понимал, что один ни на что не годится. Такому отвратительному певцу просто необходимы были аккомпаниатор и подпевка, и Би, залезая в клетку, исполнял обе роли, наблюдая за очередной толпой, вылезшей из убежища, чтобы послушать бродячих артистов. Без специальной машинки и не разобрать, кто пацак, а кто чатланин — у всех одинаковые немытые лица и рваные нагромождения одежд цвета песка и грязи. Только по поведению можно было догадаться: чатлане смотрели надменно, а пацаки почтительно приседали перед ними. У Би порой ноги гудели от частых приседаний, когда они давали больше одного концерта в день. На Хануде бы такого точно не было, Хануд — пацакская планета, и там в лепёшку расшибаться приходилось Уэфу. «То-то сейчас он так доволен…» Стоило подумать об этом, как Уэф глянул на него, недобро сощурив один глаз. — Ку? — «Ты опять за старое?» — Ку, — «А ты на мысли мои не отвлекайся, пой лучше, а то вон, видишь, они уже за камни готовы схватиться. Я-то в клетке, а по тебе точно прилетит». «Не паясничай, пацак». Уэф поспешно перешёл к следующей песне, Би с нажимом дважды активировал бандуру, издавшую оглушительный немелодичный звук. Кажется, за камнями больше никто не тянулся. Да уж, даже думать, о чём хочешь, на Плюке было решительно нельзя. Поэтому Би думал украдкой. По вечерам, когда они приземлялись где-нибудь посреди пустыни вдали от поселений, он выходил на посеребрённый звёздным светом песок и устраивался где-нибудь неподалёку от пепелаца. Как только оттуда раздавался храп Уэфа, Би наконец выдыхал свободно. Запрокидывал голову к небу и думал о чём угодно. О том, что их репертуар выходит из моды и скоро их погонят со всех приличных территорий — и тогда нечем будет расплатиться с эцилоппами, а это чревато эцихом дней на десять-пятнадцать. Би уже знает, каково это, лежать в железном эцихе, и не собирается пробовать вновь. О том, что цены на луц повышаются, а это дополнительные расходы, и если они с Уэфом срочно что-нибудь не придумают, то будут вместо пластиковой каши жевать песок. О том, как здорово было бы раздобыть гравицаппу взамен сломанной и рвануть на другую планету, где публика ещё не так избалована и честно платит деятелям искусства. О том, как холодно ночью на Плюке, словно бы космическое небо проливает на его пески своё вакуумное равнодушие.