Не от времени сего

Полина смотрела записи с камер и не верила своим глазам. У Вертера всегда была медленная, шаркающая походка, рваная, будто его железные суставы давно утратили былую гибкость. Но на записях он двигался быстро, бесшумно, не оставляя пиратам, прорвавшимся в Институт Времени, и шанса ускользнуть. Вертер никогда не держал в руках ничего тяжелее метлы, ворчал, что протокольный робот не создан для физического труда, когда его просили помочь перетащить крупные экспонаты музея. Но на записях он играючи поднял в воздух двоих взрослых и швырнул их в стену, словно они были не тяжелее новорожденных котят. Вертер каждый день говорил, что ему пора на пенсию, потому что он безнадёжно устарел и не ровён час развалится на шестерёнки прямо посреди коридора. Но на записях он выдержал пять выстрелов по корпусу из лазерного бластера, и даже после этого был способен двигаться. Голыми руками раскрыл автоматические створки камеры времени и, если бы не коротнул главный процессор, наверняка настиг бы пиратов у пульта управления. И им бы крупно повезло, если бы после этого они остались живы. Больше, чем его странные способности, его прочность и сила, Полину напугало, как переменилось лицо Вертера — обычно спокойное и кроткое, оно потеряло всякие признаки жизни, превратилось в ужасающую человеческую маску, за которой скрывалась жестокая, бескомпромиссная машина. Она услышала шаги и обернулась: к ней зашёл Лёня Коваленко. Он старался не смотреть на Полину, и та строго осведомилась: — Вы уже были у директора, Коваленко? — Не поверите, только что от него, — мрачно усмехнувшись, покивал он. — Тогда потрудитесь и мне объяснить. Кажется, три года назад вы нашли нам протокольного андроида, а не бомбу замедленного действия. Почему вы и словом не обмолвились о прошлом Вертера? — Я же не спрашиваю, откуда у вас разрешение на ношение оружия, — пожал плечами Коваленко, но под грозным взглядом Полины сдался: — Да разве он выглядел как военный робот? Их же всех разобрали после пятьдесят третьего, откуда я мог… — Лжец, — пресекла его оправдания Полина. — Вы знали, Коваленко. С вашим дотошным подходом вы не могли не посмотреть его исходный код, и вы видели, для чего он предназначался. Коваленко вытер капельки пота со лба и неохотно признался: — Да, ладно, я правда знал. Но все боевые функции у него были отключены, я сам, вот этими руками, отключил их. — Но не удалили их полностью. — Конечно, не удалил! Если их удалить, робот вообще перестал бы функционировать. К тому же, — Коваленко чуть приосанился: — Вертер неплохо справился, задерживая преступников, атаковавших институт. — Меня это и волнует, Коваленко, — постукивая ногтем по белоснежному пластику стола, заметила Полина. — Наше счастье, что он атаковал их, а не нас. Вы представляете, какой опасности вы подвергли всех сотрудников? Многие только начали забывать о тех страшных днях, а вы будто нарочно… Она, не договорив, отвернулась к голоэкрану и выключила воспроизведение записи. На мгновение задержав взгляд на последнем кадре, где Вертер глянул прямо в объектив камеры, поморщилась. Её пугали эти глаза, потому что она видела их уже не раз. И не раз заставляла их закрыться навеки. Юному Коваленко не понять, что чувствовали ветераны былой войны, когда видели боевого андроида — жутко, до эффекта зловещей долины похожего на человека, но бесконечно чуждого, способного лишь на уничтожение врага. А ведь этот андроид писал стихи. Неумелые, но по-своему трогательные. Как она сможет вновь читать их и не видеть перед внутренним взором этих пустых механических глаз? Полина отпустила Коваленко — с ним всё было ясно. Мальчишка, выросший на рассказах отцов и дедов, который никогда в жизни не был на поле боя, а «крутых роботов с пушкой» видел только на голографиях и в хрониках. Мальчишка, который заигрался в войну. Из него из без Полины начальство душу вытрясет за то, что скрыл такую важную подробность о Вертере. Вопрос о том, оставлять ли робота и дальше работать в институте, всё ещё был открытым. Полина сомневалась, что Коваленко отстоит Вертера, а потому дни андроида были сочтены. Следовало бы вовсе забыть о нём, но что-то тянуло Полину ещё хоть раз увидеться с ним. Выяснить, какой Вертер — настоящий. Кабинет, где его оставили, был заперт, даже несмотря на то, что Вертера выключили. Приложив к сенсорному замку руку, Полина отперла дверь и шагнула внутрь. Зажглись автоматические лампы, осветив неподвижную фигуру робота на полу. Его глаза были открыты, как у мертвеца, черты лица застыли в неестественной гримасе, а сбоку на корпусе зияла дыра, и можно было разглядеть оплавленные провода и механические сочленения. Крышку с груди сняли, центральный процессор был отключен от питания. И даже так Полина ощущала дискомфорт, находясь рядом с Вертером. Разуму было ясно, что без электричества робот не встанет, но чувства всё равно кричали о том, что нужно держаться подальше — потому что никогда нельзя быть уверенным, что машина действительно умерла. И всё же, не слушая глупые чувства, Полина наклонилась над панелью и, подсоединив процессор к питанию, подала самый малый ток. Этого должно было хватить только на то, чтобы Вертер пришёл в сознание. Она знала это, и всё равно вздрогнула, когда он чуть двинул головой и посмотрел на неё, не щурясь от света ламп, направленного прямо ему в лицо. Не ушёл от его взгляда и короткий жест Полины, когда она рефлекторно положила руку на пояс — искала оружие, которого с ней сейчас не было. — Теперь вы боитесь меня, Полина, — проговорил Вертер. Похоже, помимо всего прочего у него сломался и речевой динамик, так что к его голосу примешивался электронный шум. — Нет, — сказала она полушёпотом, а затем чуть громче: — Никто давно не боится таких, как ты. Повисла минутная пауза. — Ты… — Полина присела рядом с телом робота и постаралась не отводить взгляд от его лица. — Ты хоть что-нибудь помнишь? О том, что было тридцать лет назад? — Я помню только последние три года, — ответил Вертер. — Лёня сказал, что мои платы памяти повредились, но, думаю, он сам всё стёр. — Предусмотрительный парень, — согласилась Полина. Вертер двинул рукой, и она едва смогла подавить желание отпрянуть. Выключить эту ужасную машину, которая, быть может, лишь притворяется беспомощной. — Я знаю, почему вы боитесь меня, Полина, — сказал он. — Но я правда ничего не помню. А когда на территории института появились нарушители… я просто знал, что должен сделать, — он замолк, а затем произнёс так тихо, что Полине пришлось чуть наклониться, чтобы выловить слова из белого шума: — Меня теперь отключат и разберут, верно? — Верно, — жёстко подтвердила Полина. Вертер отвёл от неё взгляд. Ей казалось, что он нарочно пытается вызвать в ней сочувствие. Давит на самое уязвимое место человека — на любовь к ближнему. Ровно так же поступали многие андроиды-разведчики в годы войны, попадая в тылы врага и стирая с лица земли целые мирные кварталы. Но Полина не поддалась этой хитроумной игре искусственного интеллекта. Она помнила, кто перед ней — всего лишь бездушный механизм, от которого можно ждать лишь беды. — Полина, — вдруг обратился он к ней. — Я бы хотел просить вас кое о чём. Я бы хотел, чтобы именно вы отключили меня навеки, Полина. — Нет уж, этим займутся профессионалы, — чувствуя подвох, она не повелась на его уловку. — Знаете, Полина, я и правда гожусь лишь на металлолом, — продолжил Вертер, будто бы не услышав ответа. — Я утратил важнейший навык, который позволял мне жить. Я не смог вас убить, Полина. Её глаза расширились от удивления, и она переспросила: — Убить? Ты… ты прямо сейчас хотел меня убить?! — Это спасло бы меня, — спокойствие в его шумящем голосе холодило душу Полины позабытым страхом. — Более того, это был единственный путь к спасению — убить вас прямо здесь и сейчас, когда вы имели неосторожность подойти ко мне так близко, и затем покинуть институт. А сейчас я действительно обречён. — Ты… Как ты мог? — она быстро оказалась у противоположной стены. — Значит, ты притворялся? Всё это время? — Всё это время надо мной не висела угроза гибели. Поэтому я не проявлял агрессии. — И больше не проявишь, — Полина набрала Коваленко, чтобы тот пришёл и отключил своё чудовище, а затем осведомилась: — Интересно, что же всё-таки тебе помешало, жестянка? Робот проигнорировал оскорбление — правильно, ведь он не помнил, как тогда, тридцать лет назад, люди прозвали их во время войны. Вместо этого обратил к Полине глаза, в которых она на мгновение узнала того самого, старого-доброго Вертера, который грезил о романтике былых веков и писал неумелые стихи. — Я не смог, потому что полюбил вас, Полина.