вселенская большая любовь

Изана морщится, заходя в комнату и видя, что по всей её площади разбросаны тут и там вещи, которые, до его недельной пропажи, лежали на полках. Он обходит кровать по периметру и поднимает с неё коробку, ставя на пол, и лишь затем присаживается сам, предварительно разгладив то место, где до этого стояла картонка, напичканная непонятным хламом, который, по его мнению, желательно выбросить, а не хранить и не таскать с одной квартиры на другую; матрас под весом юноши неприятно скрипит и прогибается. Молодой человек вытаскивает из верхнего кармана платок, вытирая об него после пыльной коробки руки, хмурится и косится на тебя, замечая, как ты начинаешь подгибать ноги и поднимать книгу на уровне глаз, явно пытаясь избежать зрительного контакта с ним. Изана осматривает коробки, глядит на собранные вещи, на открытые пустые полки, скользит по тебе и складывает два и два. Юноша поджимает губы и сквозь зубы выдаёт: — Нет. Ёмкое и очень пронзительное, разлетающееся по всей комнате и оседающее на макушке, оно заставляет тебя вздрогнуть и покрыться мурашками, но не оторваться от чтения книги, в которую ты так упорно смотришь и сжимаешь по бокам пальцами; костяшки на руке тут же бледнеют от силы, которую вкладываешь в свой захват. Ты прекрасно знаешь о том, что Изана просто ненавидит, когда его игнорируют, но страх опустить книгу ниже сковывает и не даёт тебе даже вздохнуть. Матрас вновь выдаёт жалобный скрип, юноша встаёт со своего места и подходит к столу, смахивая с него вазу, которая тут же летит на пол и разбивается на кучку маленьких осколков. Звук разбивающейся керамики привлекает тебя, заставляя рефлекторно повернуть голову в сторону угрожающего и резкого звука. Изана с жадностью ловит твой взгляд, гипнотизируя; серёжки в его ушах дёргаются и нервно качаются вперёд-назад. Этому человеку, главе Поднебесья, никогда не нравилось и не нравится, когда вот так вот в наглую кто-то смеет его игнорировать, отвергать, закрываться и прятаться, не объясняя причины подобного поведения — сказываются травмы прошлого, которые он не собирается лечить, но которые продолжают мешком с костями следовать за ним в настоящем и в будущем. Для него подобного рода реакции сродни предательству и погасанию чувств. В детстве так с ним поступили мать и отец, так сделала мачеха и такое с ним совершили его родные братья и сестра. И поэтому сейчас он просто не может допустить того, чтобы и ты отгородилась, пропала, исчезла из его жизни. Только не ты. Ведь ты — одна из немногих людей, которым он всё ещё способен доверять и показывать своё избитое и лоскутное сердце. Тебя он не отпустит, он заставит быть с ним через все не хочу и не могу. Ты сама согласилась на эту сделку, сама подписала контракт, навешав ему кучу ложных и липовых обещаний, которые, надо честно признать, были изначально искренними и честными. Ведь ты, правда, верила в свои чувства, которые показывала ему. Верила, что у вас всё будет хорошо и в порядке после каждой ссоры, в которой ты всегда оказывалась виноватой, даже если на деле виноват был он или кто-то другой. Изана говорил тебе о том, что он плохой человек, что он ужасный, что он зло в чистом виде, но тебя это не пугало и не смущало. Тебе казалось, что это всё чушь и бред, что он просто наговаривает на себя. Ты не слышала и не хотела слышать о том, о чём он прямо кричал тебе. Ты пыталась найти в нём то хорошее, что когда-то было истоптано, вырвано и безжалостно разорвано, надеясь на то, что можно исправить даже самое отбито и мерзкое. Слишком много на себя взяла, посчитав, что хватит сил для того, чтобы справиться с моральным уродством. Но ты не живёшь в сказке, в которой по взмаху волшебной палочки люди вокруг становятся добрыми и милыми, а гниющие дыры в их грудине зарастают. Захлопываешь книгу, откидывая её в сторону хлама, что лежит буквально везде, встаёшь аккуратно с кровати, стараясь не задеть оставшиеся на ней коробки, и подходишь к столу. Изана, который всё это время лишь следил глазами за тобой, хватает тебя за руку и тянет на себя. Он проводит нежно рукой по твоей спине, ища ответную ласку. Тебя пугает его ненормальная переключаемость настроения, и, боясь того, как он среагирует на этот раз, пальцем проводишь по его скуле, очерчивая неровную линию, а затем выпутываешься из его объятий, приседаешь на корточки и начинаешь собирать в свои руки осколки от керамической вазы. Изана не садится рядом с тобой, не считая нужным помогать тебе в собирании, он лишь отодвигает стул и облокачивается на его спинку, наблюдая за тем, как ты корчишься, пытаясь достать до осколка, который улетел под стол. Убедившись, что всё собрала, встаёшь и складываешь то, что осталось от вазы, в целлофановый пакет. Несколько раз крутишь его вокруг оси, придерживая верхушку, и завязываешь на узелок, отправляя пакет с осколками в одну из коробок, что стоит на полу. Отходишь от стола, нервно загибая пальцы и щёлкая суставами на них. — Изана, — робко зовёшь, протягивая руку к его плечу, чтобы поправить собравшуюся там ткань чёрной рубашки. — Нет, — отрезает мужчина, негромко, но очень чётко отчеканивает каждую букву. Отмахивается от твоей руки и поднимает свою, чтобы поправить по привычке пальто, но осекается, вспоминая, что снял и оставил красное одеяние униформы Поднебесья в коридоре. — Я же тебе уже сказал «нет», зачем ты вновь поднимаешь эту тему? — Но я ещё ничего не спросила и не сказала! Топаешь ногой, пытаясь возразить ему, ведь его действия сейчас по отношению к тебе ужасно несправедливы. Однако Изана не позволяет тебе высказать свои претензии, он выставляет перед твоим лицом ладонь, показывая, что ему не особо интересно слушать твои разговоры. Закусываешь губу, обиженно скрещивая руки перед грудью — юноша даже не ведёт бровью на такой детский выпад. Он пинает коробку, опрокидывая этим и заставляя выплеснуть содержимое на пол. — Что это? — Изана кивком указывает на ёлочные игрушки и мишуру. — Ёлочные игрушки и мишура, — констатирует ты очевидное и явное всем, кто сейчас находится в этой комнате. — Это я вижу. — В голосе юноши проносится скрежет и накатывающее новой волной раздражение. — Тогда я не понимаю, что ты хочешь от меня сейчас, если сам всё прекрасно видишь. — Тц. — Изана цокает и закатывает глаза в попытке успокоиться и сдержать себя, чтобы не начать орать на тебя. — Что оно тут делает? — Лежит на полу, а до этого лежало в коробке, которую ты зачем-то пнул. Изана одаривает тебя злобным взглядом, громко выдыхая через нос. Он весь напрягается и сквозь стиснутые зубы выплёвывает: — Ты со мной в игры собралась играть? — В какие? — Ты дурочку решила включить? — Нет, я правда не... — Да всё ты понимаешь! Искреннее недопонимание отражается на твоём лице. Ты переводишь взгляд с Изаны на разбросанные вещи, понимая, что тебе вновь придётся все собирать самой. — Так в какие игры я с тобой играю? — Предпринимаешь очередную попытку, уже готовая к тому, что он окончательно выйдет из себя и начнёт уже бить тебя. Но Изана пропускает мимо ушей твой вопрос и отлипает от спинки стула, начиная нахаживать круги по комнате, насколько это позволяют коробки. Он проходит мимо опустевших полок, вспоминая, что на них стояло перед тем, как он исчез из твоей жизни на неделю. Ты смотришь на его спину, терзаясь вопросами о том, где он был, с кем он был и что он делал. Тебе так хочется расспросить его о том, чем он таким занимался всю неделю, что не мог даже отправить короткое смс с банальным «в норме», но ты просто молчишь, больше не рискуя озвучивать любые предложения вслух. Мишура с ёлочными игрушками осиротело поблёскивают на полу, ожидая, когда к ним вновь прикоснутся и уберут обратно в картонный дом, к которому никто не будет прикасаться до нужного праздника. Изана тормозит около стеллажа, на котором раньше находилась стопка книг и парочка фоторамок. Он проводит рукой, подбирая пыль, которая липким и тяжёлым слоем прилепляется к подушечкам пальцев. Юноша недовольно и с отвращением морщится, поворачиваясь к тебе и выставляя указательный и средний пальцы, показывая пыль на них. Ты прищуриваешься, пытаясь разглядеть и понять со своего расстояния то, что он пытается тебе показать или то, на что он пытается тебе этим намекнуть. Изана, видя, что от тебя не поступает никакой ответной реакции, кроме прищуривания, цокает, подходит ближе, резко хватая тебя чистой рукой за шею и притягивая в вытянутым пальцам, позволяя тебе рассмотреть пыль. — Грязь и пыль с полок осела на тебя. Вижу я прекрасно, отпусти меня, пожалуйста, мне больно. Изана расслабляет хватку, но не отпускает тебя. Ты понимаешь, почему он так себя ведёт, но на твоих глазах начинают наворачиваться слёзы. Ты понимаешь, но тебе ужасно надоело смиряться с его вспышками агрессии и жестокости и оправдывать эти порывы травмой детства, что осталась у него от одиночества и чувств брошенности и беспомощности. Тебе хочется, чтобы он начал считаться с тобой, а не использовал тебя в качестве груши, на которую можно сбросить напряжение и гнев. — Ты целыми днями сидишь дома и ничего не делаешь, неужели так сложно прибраться? — Юноша встряхивает кистью, убирая пыль. Ему не нравится, что за время его отсутствия, которое он провёл, разгребая дела группировки, организовался такой беспорядок, и он не понимает, как ты могла так сильно запустить единственную комнату в доме. Он оглядывает коробки, откладывает самый наихудший вариант по их применению. Но пока предпочтительно выбирает наиболее нейтральный вопрос, зная, что ты вряд ли дашь ему нужный ответ: — И вообще, чем ты здесь занималась, что вместо комнаты тут образовалась мусорка? Настолько впечатлилась идеей уборки, что решила сделать всё наоборот? — Хотела переставить вещи, вот и решила для начала разобрать всё, разложив по коробкам, чтобы понять, что стоит выбросить, а что можно оставить. Недоговариваешь, уходишь от ответа, смотришь в пол, боясь, как бы твой обман не раскрылся и положение не стало ещё хуже. На самом деле ты начала собирать всё по коробкам, чтобы медленно и незаметно начать съезжать с этой комнаты, с этой квартиры, бежать от Изаны. Ты уже всё решила, но тебе не хватило буквально ещё несколько дней отсутствия юноши. Тебе пришлось пойти на это ухищрение, дабы безопасно и навсегда уйти из его жизни, не беспокоясь о том, что Изана найдёт тебя. Тебе надоела жизнь с ним, надоели его срывы на тебя, надоело то, что он обращается с тобой как с предметом, а затем делает вид, что этого не было и ластится к тебе, обнимает, целует, ласкает, но никогда не извиняется за причинённые увечья. Потому что он считает, что именной ты виновата в том, что он сорвался на тебя и избил. Ведь ты должна быть умнее и мудрее, ведь ты девушка, а это значит, что ты чувствуешь, когда не стоит открывать рот и показываться лишний раз на глаза. А ему не нужно сдерживать себя, ведь ему нужно расслабиться после очередного дня, проведённого в группировке. Тебе надоело просыпаться в страхе и не знать, какое настроение будет у него сегодня и не поменяется ли оно за день. Тебе страшно из-за того, что он вновь может поднять на тебя руку, а затем через секунду начать целовать твои руки. Тебе надоело, что он пропадает на несколько дней, а то и на несколько недель, в своей группировке, не считая нужным сказать и предупредить тебя об этом. Ты устала, ты устала беспокоиться за него, не спать ночами, не зная, где он. Ты просто уже устала от этого всего, думая, что сможешь стать для Изаны заменой его семьи, что сможешь быть для него тем человеком, ради которого он изменится, станет мягче и не будет настолько жестоким. Однако люди не меняются, твои наивные и детские порывы оказались пустышками, та ответственность, что обрушилась на твои плечи, оказалась неподъёмной ношей. Изана не поменялся, не изменился, он остался всё тем же разбитым мальчиком, которым ты его нашла. Выдыхаешь, из-за неудобной позы и чужой руки на твоей шее, слегка сгибаешься. Ощущаешь, что он не верит в твои слова. — Врёшь же. — Изана подтверждает твои догадки, озвучивает это вслух и упивается тем, что поймал тебя на лжи. Знает, что будет дальше после этого. — Я не вру, — почти шёпотом. Ты пытаешься стоять на своём; хватка на шее всё такая же расслабленная, однако она всё ещё присутствует на твоей шее — один резкий поворот и можно её сломать, как карточный домик. — Ты же знаешь о том, что я не люблю, когда ты мне врёшь, — продолжает играть, ждёт, когда ты произнесёшь слова, за которые тебя можно будет швырнуть в стенку. Ожидает, как зверь, который углядел свою жертву. Изана умеет ждать, он знает, куда давить, чтобы ты сломалась и разбилась, как та керамическая ваза, что полетела ранее со стола. — Изана, — говоришь. Твой голос вздрагивает. Молишься, чтобы он не услышал этот сдающийся звон, и предпринимаешь ещё одну попытку. — Я просто хотела выкинуть то, что нам уже не нужно. — Ложь. — Нет. — Это всё просто наглая ложь, — продолжает. Свободной рукой юноша щёлкает пальцами перед твоим лицом, он отпускает твою шею и отходит немного от тебя, отворачивая голову к окну. — Хочешь сбежать от меня? Давай, вперёд. Сбегай и делай так же, как до этого делали все они, — Изана расплёскивает руки, очерчивая ими круг в воздухе. — Беги, бросай меня. Ты такая же, ты такая же мерзкая и лживая, как мои родители, моя мачеха, как Шиничиро, Майки и Эмма. Ты обещала мне, что всегда будешь рядом, что ты не бросишь меня, что ты понимаешь меня, и что теперь? Ты мусор, мне противно, что я позволил, — Изана делает паузу. В комнате становится тихо и неуютно; слышно только, как звенят серёжки на чужих ушах. Ты знаешь, что скажет юноша дальше. Тебе тошно и невыносимо больно за себя, за свои обещания ему, за него, за его разбитые вновь ожидания. — Позволил тебе поселиться в моём сердце. Убирайся, видеть тебя не хочу. — Изана... — Только попробуй сказать ещё одно слово, и я обещаю, что я разорву тебя на мелкие кусочки голыми руками. Убирайся! Делаешь шаг к нему, хочешь обнять и доказать, что его озвученные слова неправильны, но в глубине души знаешь, что это так, что это правда, что ты не смогла дать ему то, в чём он так нуждается, что ты не стала для него тем самым спасением. Утираешь мокрые щёки, подходишь к кровати, стягивая с неё свой собранный рюкзак, накидываешь его на плечи и подходишь к двери, ведущей в коридор и на выход. Изана молчит, на его лице расплывается дикая улыбка. Он приседает, практически падая вниз, и начинает хохотать. Ты не пытаешься остановить эту истерику, крутишь ручку двери и выскакиваешь в коридор, а затем быстрым шагом выбегаешь на улицу. На свободу, туда, куда ты так хотела сбежать. Но эта свобода мнимая, блеклая, ненастоящая. В грудине полыхает пожар и чувство неправильности, а в ушах стоит звук чужой надломленной истерики.