Lacrimosa

Все то время, пока Оливье бежал к контрольно-пропускному пункту, Орден вокруг бурлил, словно море в шторм. Всего несколько дней назад на задании в Альпах исчезли заместитель и двое капитанов — а сейчас один из них вернулся, да еще и привел с собой доктора Моро и обвинил Гано в измене, а другой… Оливье не хотел верить слухам, которые ползли по катакомбам, словно круги на воде, но слишком хорошо понимал: они могли преувеличивать, но не врать от первого до последнего слова. А затем он вылетел из-за последнего поворота, едва не сбив с ног спешащего навстречу священника, и понял: в том, что передавали из уст в уста охотники, не было и капли лжи. Роланда он увидел сразу: тот сидел на одной из скамеек у стены, держа на руках Астольфо, и охотники огибали их по широкой дуге. Небольшая группа возле контрольно-пропускного пункта о чем-то лихорадочно переговаривалась, то и дело бросая на них взгляды, один из священников заметил Оливье — и, сказав что-то другим, подошел быстрым шагом. — Вы не могли бы с ним поговорить, — кивнул в сторону скамейки, нервно крутя в руках крест на четках, — и попросить отдать тело? Неизвестно, сколько часов прошло с момента смерти, там уже могло начаться трупное окоченение, а его еще даже не осматривали… Оливье кивнул, но не смог произнести хоть слово. Он знал, что священник прав, что действует рационально и здраво, что это его работа — но… Казалось, все разговоры и шепотки стихли, когда он сделал первый шаг. Оливье спиной чувствовал прикованные к себе десятки взглядов и понимал, почему. Он никогда не видел Роланда таким. Лицо у того было белое, как бумага, губы сжаты в тонкую нить, а потемневшие глаза смотрели совсем невидяще. Огоньки ламп словно тонули во мраке его зрачков, покрытые шрамами руки крепко прижимали закутанного в сутану Астольфо. Кровь была повсюду: бурыми пятнами засохла на рукавах и штанах Роланда, насквозь пропитала ткань сутаны, мелкими брызгами застыла на лице, склеила волосы Астольфо. И хотя Роланд был без Дюрандаля, казалось, сделаешь к нему неосторожный шаг — и в следующее мгновение голова покатится по полу. Оливье медленно подошел и остановился перед ним. — Роланд?.. — позвал он тихо. Какое-то мгновение ему казалось, что его не услышали — а потом пушистые ресницы вздрогнули, и потемневшие глаза поднялись прямо на него. Оливье решил, что это хороший знак. — Ты в Ордене, ты это понимаешь? — он осторожно потянулся и коснулся плеча, на котором не покоилась голова Астольфо. На самого Астольфо он старался не смотреть: к горлу подступал комок, и становилось тяжело не только говорить — просто дышать. Охотники с бледными лицами рассказывали друг другу, что успели увидеть под окровавленной сутаной. За годы на службе в церкви Оливье был свидетелем многих зверств, но даже для него это было слишком. Снова никакого ответа, но Роланд не отрывал от него взгляда. Оливье сжал его плечо немного сильнее. — Роланд, ты привел Моро, — он пытался говорить ровным голосом — а сам панически искал хоть какой огонек в слепых глазах. — Сейчас его будут допрашивать. Но медикам нужно осмотреть тело Астольфо, чтобы зафиксировать все по протоколу. Можешь, пожалуйста, отпустить?.. — Нет! — Роланд отшатнулся назад, вырвав плечо, на его лице отразились такие боль и отчаяние, что сердце сжало, словно тисками. Для Оливье Астольфо всегда был просто коллегой. Наглым мальчишкой, слишком рано ставшим охотником. Паладином с прошлым, которого не пожелаешь даже злейшему врагу. То, что с ним случилось, было ужасным, никто не заслуживал такой смерти — но все же этого было недостаточно, чтобы горе затопило Оливье с головой. Но у него был Роланд. Оливье слишком хорошо помнил, как дневал и ночевал у его постели после того злосчастного задания, когда Роланд закрыл его собой. Как ненавидел себя за то, что не успел защитить его сам. Как боялся, что Роланд больше никогда не придет в себя — и, никогда не имея глубокой веры, впервые в жизни отчаянно молился, готовый дать Богу любые обеты, только бы Роланд снова открыл глаза. Тот наконец вернулся с того света. Астольфо — нет. И теперь Роланд смотрел так же, как мог смотреть Оливье. Он попытался осторожно протянуть руку — и Роланд мотнул головой из стороны в сторону. — Нет, — повторил он, и от того, насколько хрипло и надломленно звучал его голос, грудь словно резануло ножом. — Нет. Если я снова его отпущу… Его трясло, с каждым мгновением все сильнее, дыхание стало заполошным, а глаза смотрели совсем дико. И Оливье не сдержался: обнял, прижимая голову Роланда к груди, зарываясь пальцами в слипшиеся от крови и грязи кудри. — Я должен был постараться лучше, — голос Роланда сорвался. — Прийти раньше. Не подставляться под нож Гано. Сделать хоть что-нибудь. Я должен был его спасти — а теперь… Он всхлипнул — судорожно, загнанно, — и Оливье крепче его обнял. — Это должен был быть я. Лучше бы это был я. Он ведь почти не жил, он не видел почти ничего хорошего в этой жизни. Лучше бы это был я!.. «Не лучше, — промелькнуло в голове. — Что бы тогда было с твоими родителями и братьями? С Марией и Жоржем, со всеми, кто тебя любит в Ордене, кому ты нужен? Скольким бы людям твоя смерть принесла горе?» Роланда любили. Его ценили. Он был нужен. Астольфо же… Оливье до боли закусил губу. Ему стало противно от самого себя — и все же он никак не мог окончательно прогнать мысль, что жертва была бы неравноценной. Астольфо оплакивал только Роланд — да еще мог бы Марко, если бы не исчез на том же злосчастном задании, оставив после себя только окровавленную шляпу, которую нашла на второй день поисковая группа. У него не было ни родных, ни близких, это нельзя было сравнить с Роландом, которого ждала семья, которого искренне любила половина Ордена. Оливье стиснул зубы так, что заболели скулы, и на мгновение закрыл глаза. Эти слова он бы не позволил себе сказать Роланду никогда и ни за что. Он не знал, сколько так простоял — бездумно перебирая светлые вьющиеся волосы, гася рыдания Роланда у себя на груди. Время словно остановилось, застыло, как поверхность океана в полный штиль. Как будто не осталось больше никого — только сам Оливье, Роланд в его объятиях и мальчик, которого тот не смог спасти. Только когда всхлипывания стали стихать, Оливье отпустил Роланда. Опустился перед ним на одно колено, коснулся руками локтей, заглядывая в лицо. — Роланд, надо передать Астольфо медикам, — сказал так мягко и тихо, как только мог. — Чтобы составить протокол и подтвердить обвинения Гано и Моро. Чтобы наказать их за все содеянное. А потом… — продолжил он, потому что Роланд снова мотнул головой и попытался вырваться. — Потом будет заупокойная служба. Мы все вместе оплачем Астольфо. И помолимся за то, чтобы его душа обрела покой в ​​Раю — ты, я, Жорж с Марией, все остальные. Ты ведь сам знаешь: он не канул навеки в небытие. Теперь он там, где больше нет ни горя, ни боли. Какое-то мгновение Роланд смотрел так, словно хотел возразить, затем бессильно склонил голову. По его щеке стекла и сорвалась вниз слеза. — Я отнесу его, хорошо? — Оливье медленно поднялся, попытался забрать Астольфо из рук Роланда — и тот не стал сопротивляться. — Крестик, — сказал он тихо и хрипло тогда, когда Оливье хотел было уже отойти. — Гано сорвал его собственный еще в Альпах. Пусть у него останется мой, пусть его вернут после… всего. Оливье бросил взгляд на Астольфо — и только сейчас заметил на шее у того четки из зеленой яшмы; как оберег от всего злого, последнее, что мог сделать Роланд. Оглянулся. — Я прослежу. Клянусь. Роланд молча кивнул, затем сгорбился и закрыл лицо руками. Больше он не проронил ни звука. Оливье окинул его болезненным взглядом, затем развернулся и направился к священникам.