Но чёрта с два.
Несомненно.
Любить воспоминание гораздо проще, исходя из нравоучения отца, это ясно с самого начала, разумеется, однако смириться с этим — очень трудно, ибо безупречное прошлое — всегда будет казаться либо пряным враньем, либо неясной глупостью, а любовь к живому — на деле совершенно иное. Да и из честной сути, проблема здесь не только в памяти о былом, высокоствольном и сосновом лесе с погребенным в нем телом, не в хнычущей и тупой боли с сомнительной офертой, кликающая о недолгой паузе и характеризующаяся слабой, ничем не помогающей ремиссией. Заковырка в том, что то, что успешно смогло достичься по выстроенным взаимоотношениям, смахивающим больше на тину — это не более чем грызть-грызть-грызть до животной агрессии, кусать и рвать собственные локти, зная, что от этого не станет легче, понимая, что из всего "сегодняшнего" осталось только настоящее, яро обтекаемое снаружи слизистыми комками гневного протеста и выкинувшая из действительности их схожую кровь. Колотить и бить до посинения, пока финишно не наступит заключительное принятие того, что взабыль присутствует некорректное слово в одном из эмоциональном отделе, утвердившееся через отчаяние жирным прочерком перед надписью "былое", нежели на знакомом имени. Серьёзное, тайное, ненавистное — как слагал родитель в обратной оценке. Тайна, открывшая после новое и спрятанное — любить на расстоянии. Несомненно с примесью отвращения, грязи и мерзости, попутно добавляя дикое желание отмыть в отрицании окроплённое, скопленное брызгами раздора лицо, отклоняя всё то, что стучит где-то внутри, около красного органа, качающий повсеместно алую жидкость по кровеносным сосудам. Любить и ненавидеть до огненного покалывания в голове, выступавших синих вен и сжимающихся кулаков от нетерпения убрать надоедливый зуд об чужое лицо, презирать сквозь измождение застывшую спустя тридцать лет привязанность и раздирать кожу до свежих царапин, оставляя глубокие, побаливающие борозды из-за нескончаемой безысходности, неспособности скрыть уязвимость и слабосилие, бесновавшие по самые ушные раковины в безжалостном дребезжании. Спрятать на бронированный замок истинные мысли не получается в конце концов, не говоря уже о устоявшейся, постоянной ненависти, напоминающая о сокрушительном провале выбросить из сердца бурлящую противоречивость. И ярость, скреплявшая по сей день, закрывавшая осточертевшие, схожие в их родстве черты, но добавлявшая обиду с неприкрытой свирепостью за принесённую в новом времени ломоту — смеет только к изощрению усиливаться, изживая все силы и возобновляя багровые ссадины. Непреклонная и вечно движущаяся, повторяющаяся экзекуция с остальными отрицательными факторами со сложным принятием — тоже впопыхах не отстаёт, раскаляя воздух душным смрадом, хрипя внешне отдушиной и выходом наружу для проклятых чувств, смываясь иногда в абсурдный нигилизм, доказывающий то, что они собственноручно, парой застряли в отвратительной няше, погружаясь в жидкое и вязкое дно с стремительно поднимающимся, помойным и болотным гневом, скрываясь нескладной ложью. Вместе, не замечая этого. Совместно прикрываясь тупой белибердой. Да, безусловно, прошлое — как вырванный затухший цветок, можно смотреть и наблюдать за ним хоть без перерыва, здраво осознавая, что спелых плодов он больше не принесет по простой причине того — что это уже мёртвое растение, не способное нормально функционировать как-либо дальше, отчего и внеплановые походы в воспоминания всегда заканчиваются напрасно, но затянутый, петельный узел того, что кого-то чертовски не хватает — просто-напросто не пропадает, уступая подавленности занять дурное место, воссоздавая оглядки и скверный запах презрения с отпирательством, сооружая бессмысленное старание в отказе от личных переживаний, в отрицании струившейся тоски, создавшая огромную пропасть, отрыв от брошенной затеи сформировать мир. Следовательно — и идти назад категорически нет никакого смысла, потому что ничего не осталось. Как и в родительский дом, которого больше не существует. В нём по-хорошему нечего искать, о нём не стоит думать или даже допускать единой мысли, но мелькающая, напирающая везде постоянно близкая фигура в русских апартаментах не перестаёт мигать, вырисовываясь в мальчишеский, сумрачный силуэт, постоянно зовущий за собою и нагоняющий очередные, гнетущие и докучливые размышления. Каждый вечер в тёмном коридоре после очередного саммита, налегавший трещавшей по швам переутомленностью, не дававшая перейти в полный режим притупленности. "Ты безнадежён. " — не переставало молвится то, красуясь призрачной сферой и витая следом. Смотря свысока и сверкая единственным отличием от оригинала в свете стеклянной, жёлтого свечения у входной двери люстры — кровавыми глазами. Глазами, которые когда-то были яркими и мягкими одновременно, с зеленой радужкой внутри. И это пугает. Пугает жуткое различие, взгляд, который несет за собою лишь холод. Сильнее, жестче и лукавее, чем тот, который устремлялся на последнем, давнем совещании в сжимающемся со всех стенок кабинете. Отчего и Россия не смеет, не решается за ним идти или контактировать, видя нагоняющую изжогу материю. Торопиться отныне некуда, если не брать в учет гору мусора на месте уже несуществующего здания. Он по выученному сценарию в вечернее время суток делает шаг назад, ближе к рабочему столу, к комнате — бесспорно тяжелее, неподъемнее, однако перекрывая яркое желание обвалиться и опереться об холодный ламинат в попытке убрать пылкое воображение и жжение в животе, стойко каждый раз добираясь до свежего стакана воды, запивая и закидывая в себя горькое лекарство. Проглатывая медикаменты, которые мало чем после принятия способствуют и в следствие выражают только полную бесполезность поступленного химиката в организм. Мираж не исчезает, сколько бы препаратов не вливалось, по причине чего русский, предоставляя бесстрастию затушиться подобно хрупкой лампадке в последней надежде, на которую подул ветер, смиряется, разрешая смениться вспыльчивостью. В том числе близкий, родной Беларусь, оставшийся рядом, на изумление, по сей год — полностью никоим образом не залечит, коль и заметит эти таблетки от галлюцинаций рано или поздно, хоть и приезжает несколько раз в месяц с боксом чайных пакетиков и сувениров, привозя в припас подбадривающий удар по плечу с новыми новостями. Не вылечит и не перекроет, хотя простая благодарность, вперекор состоянию, всё ещё остаётся. Россия честно благодарен, порядочно прижимаясь плечом к плечу на любом важном мероприятии, церемонии и фестивале, отплачиваясь взаимными драниками. За то, что тот просто есть, вопреки всей редкостной дряни, что также, не забывчиво, касается и Сербии. Что же насчет Украины.. У того, по правде, не было ни чайных пакетиков, ни приготовленных драников, ни галлюцинаций — что последнее к радости. Всё, без надобности таить греха, было кардинально по-другому. Он с самого начала не имел большей семейной опоры, порвав связи с частью прежней родни, найдя, как казалось, более внушающую передержку и активный способ выпустить свою удрученную пылкость: в работу, в запущенные дела и на других людей. Но и при всем этом всем, в отличие от странно молчавшего "товарища" на политическом собрании, который только и может делать, что сверлить его взглядом и выжигать в нём судорожную дыру раз в полгода, стоя за правителем, он свыкся с неизменчивой болью, отвечая на вопрос: "Тебе уже лучше? — Мне уже всё равно." Он мог бы вернуться в детство где разбиты колени и стёрты руки в кровь после многочисленных попыток научиться кататься на велосипеде, но уж точно не в место, где был застрелен его дух. Не на задний двор, где тот проводил часами напролёт вместе с названным родственником, копаясь в грязи с огромной и больше них обоих штыковой лопатой, роющая значительную яму для погружения их давней, существенной мечты.Закопать капсулу времени.
Что совсем, объективно, наоборот.
Но и поменять тот ничего не способен.
Сейчас нет.
Посему и раздражение, словно бритва — резала гортань, накрывая бурящим в груди стоком недостижимое желание. И абсолютно. Абсолютно ему хочется многое, позабыв о гордости и обещании. Хочется как однажды тайком закрыться в Украинской комнате, спрятавшись от отца после проведённого Нового Года и тихо притаиться, бегло придерживая друг друга за плечи в попытках отдышаться. Подпереть дверную ручку деревянным стулом и выключить пилящий в глаза яркий свет, идущий из единственной лампочки на бетонном потолке. Остаться в кромешном мраке на мимолётное мгновение, чтобы через появляющиеся блестки лицезреть распластавшиеся по стене пластиковые флуоресцентные звёзды вперемешку с наклейками в виде планет, отдающие лакомым зелёным свечением. И сидеть, любуясь ими — не важно сколько. Сидеть, понимая, что в данный момент, рядом с ним — всё будет спокойно. Мирно вслушиваться сначала в многозначительную тишину, а после в бархатный голос, рассказывающий впечатления о громких курантах, отбивавшие ровно двенадцать ещё совсем недавно, минуты назад, прежде чем позднее, набравшись смелости, стойкости и духа разрешить проблемный разговор, хоть и намекающий на тогда, по той временной ленте недавно произошедшее, но источающий непоколебимое признание и отсутствие страха поднять то наедине, озвучить и расставить все точки над "и", разворачивая еще одну их индивидуальность — хранившийся вековой шар. Они не были похожи на остальных, однако явно не отставали, имея даже намного больше. Имели гордую прямоту. Сейчас же желаемое — не исполнится. Вследствие невозможности, ввиду перемешавшейся печали, волнисто подчеркивающая выражение: "Огонь нельзя затушить огнем". Из-за чего, оттолкнувшись от выражения — все-таки придется принять одну из вещей в осознании недопустимого. Признать то, что если этих звёзд и вовсе не было б на той стене, в те часы — ничего бы практически не поменялось. Оттого что дело, по правде говоря, не в воспоминании о каком-то конкретном дне, событии или празднике, не в побеге от остальных братьев, сестёр и отца в близкую по связи комнатушку, пропитавшаяся ими запахами. А в человеке, который когда-то являлся чем-то намного больше, чем пропечатанная в СМИ "они и в самом деле наложали.
*** — Дурак? — с поднятой бровью молвит Украина, замечая огромный лист формата А3 и запыханного, растрёпанного Россию, резко вошедшего в чужую обитель вместе с растерянным Беларусью, явно не ожидавшим, что того поведут за собою в бегах, прихватив за локоть. — От такого же слышу. — приглушённо бормочет в ответ взмокший братец, проверяя, не помялся ли листок, — Будь тише с упрёками, коль не жалуешь больше гостей. — отчеканил парень, осторожно выпрямляясь и смахивая выступившую испарину. Украинец, сидевший в это время на застеленной одеялом кровати и читавший, как он считал "интересную" книгу, размеренно закрывает её, ставя на рядом стоящую чуть пыльную полку, испепеляя пытливым, внимательным взором вошедших. — Объяснишь? — более спокойно обращается он больше к России, скептично оценивая чужой внешний вид. Русский, прикрыв на секунду зеницы, с трепетом открывает их, вернув басистый голос в норму. Ведёт глазницами из стороны в сторону, отпуская руку беларуса в осторожном жесте. — Найря, помнишь разговор отца насчёт о интерьерных и декоративных наклейках? — отдышавшись, более серьезнее в ответ спрашивает он, поправляя лезущие локоны. Украина на миг раскрывает веки на нежное и ласковое к нему обращение, выдуманное когда-то ими, но сразу же сбрасывает подступившую к брату очевидную милость, склоняя голову подобно лисице. — Конечно. — делает маленькую вмятину в словах, повторяя паузу и стремительно продолжая, — Ты.. Погоди. Ты их достал? — встаёт он с нагретой мебели, одним шагом преодолевая полкомнаты и недоверчиво всматриваясь на вещичку в руках брата. Россия гордо кивает, давая право рассмотреть получше. Ждёт по ощущениям долгие часы, перед тем как услышать: — Какая.. Безвкусица? То, что выдаёт брат, тот компенсирует ощутимым, моментальным и молниеносным хлопком по затылку. — Ай! Всё-всё, я не всерьёз. — издаёт доброе фырканье упрямец, вертя ладонями в жесте успокоиться. — Один вопрос: звідки? — Тихо спиздил и ушёл, называется нашёл. — амбициозно выговаривает девиз русский, подбоченя руки, но получая лишь аналогичный, встречный удар по затылку, издав похожий звук "Ай", как и у недавно потерпевшего, хрипя от короткого смеха. — Я тоже не всерьёз, "нетяма". — Я адзін нічога не разумею?— решается промолвить слово Беларусь в возникшей стычке, заинтересованно делая шаг ближе и смотря на большой контур звёзд. — О.. Выглядят даже лучше, чем те. — Согласен. — обращает внимание Россия, откашлявшись, дергано, но утвердительно кивая и оглядывая комнату Украины в полной вседозволенности, сделав выступ от них подальше. — Отец в честь подступающего Нового Года приобрёл, заметя наше видимое любопытство при его разговоре на одной из экскурсий. Считаются ограниченной партией, потому он скупил последние. Прибежал сюда, чтобы никто не заметил. Делить их на пятнадцать человек слишком муторно, как бы я не любил остальных, сами понимаете. — Как-то немного эгоистично, не находишь? — скрещивает руки на груди Украина, ведя зрачками вверх вниз по впереди стоящей фигуре. Россия пожимает плечами. — Им не запрещают сюда заходить, если попросятся. Более того напомню, что только мы из всех хотели иметь у себя на руках такую "детскую" вещь... Потому и перестраховаться не мешает. Мало ли кто поменяет решение. — заканчивается мысленно реплика.
Украинец размышляет, натянуто выдыхая и подходя. — Тогда и смысла изначально бегать не было. Но уговорил, шибеник. — еле притрагивается он пальцами к гладкой текстуре, мотая по листу в раздумье, зацикливаясь на звёздах, — Де клеїти будем? — молвит последнее на родном, особенно смягчаясь. На украинском юноша говорит приятнее, теплее, привычнее и правильнее чем на русском, это не сложно заметить. Но Рос подмечает лишь монотонный и упёртый в одну точку взгляд, по итогу специально включая в голос оживлённость, обратив на себя фокус. — Не зря же мы пришли именно сюда. Здесь более обширные стены и далекое место от остальных комнат, и отопление, к удивлению, греет лучше. Согласен со мной, Найрь? — штампирует задумку он, ожидая согласия. Украина вновь откликается на тёплое имя, сжимая губы в улавливании ответа. — Соглашусь с Росей. — слышится новый голос с протиснувшейся головой меж их плечами. —.. .. — Вдоволь подходящий угол для этого, учитывая то, што мы часцяком сюды забягаем. I ўжо мы тут усе сабраліся, лепш не стаяць на месцы. Кольми паче что выдались шанс и время. — удобно врывается Беларусь, мягко улыбаясь им двоим. Не ждя пока те обмолвятся и словом, он осторожно выныривает и подхватывает одну из наклеек, отклеивая её заодно с плёнкой. Выкручивается, подходя к самой пустой стене и подпрыгивая с какую имеет ловкостью. Хлоп! Звезда приклеена. — Давайце хто вышэй. — прицепив одну из звездочек на стену, Бел плавно поворачивается, показывая миловидные клычки и призывая на очевидный вызов, приводя в нехмельные чувства. Дотоле Украина несколько раз моргает, слыша как крутятся его шестеренки, активно скрипящие неправдоподобной и выдуманной железной текстурой. Идея соревнования как пронзившая стрела доходит до осмысления. Интересно. — Почув. — готово заявляет он, соглашаясь, аналогично отклеивая и беря допустимый разгон. Чуть наклоняется, чтобы отлететь и подпрыгнуть со всей мо́чи. Хлоп! Приклеилась там же, где и первая. Тот приземляется, вскидывая взор. Сравнивает, делая выводы. — Прошу, государь. — отходит от намеченного Украина после сделанных доводов, позволяя развидеть две прикрепленные звездочки, получившуюся картину русскому. Одинаковая наклейка в руках. Допустимый разгон. Верный прыжок. Хлоп! Третья звездочка прикрепилась на равне с остальными. — Мяркую, нічыя? — усмехаясь, лепечет от подступающего смеха Беларусь, притягивая обоих братьев к себе в твердой хватке. Россия никак не извивается, давая раскрепощенно обнять себя, а Украина старается вырваться, пытаясь применить щекотку, но безрезультатно. — Русь, от тебя мандаринами несет. Відсунься. — А от тебя книжными червями, якія прагрызлі ўдосталь твае бездакорныя кніжкі, но я, по моей совести, вроде промалчиваюсь. — Ничья так ничья. — отвечает в перепалке Россия, выпускаясь из объятия и становясь в середину. Ерошит обоих за головы, — Рад, что вам понравилось. — впервые за всё время ведет он себя несерьезно, но сдержанно, извиняюще поправив их замотанные в клочки волосы, приглаживая. — Ещё бы. — все-таки смягчается Украина, отлипая от них. — Однак справу варто закінчити. — Замётано. Каманда зорак наперад, братцы! — берёт привычку кликать девиз от русского беларус, кладя лист с наклейками на кровать около стены. — Так мы, теперешно, звезды? Чтож, беру псевдоним Полярной. Или.. — Рос вздорно вскидывает руку наверх, представляя небо. — Альфы Центавры. — Удивительно. — закатывает глаза Украина на заявление, медленно подходя к подложенной бумаге и отсоединяя от листа маленькую детализированную планету, прицепив на место повыше. России же очень примкнула концепция с образованием команды. — Ты теперь звезда Сириус, ярец-упрямец. — подхватывает нотки он, сощурив в отместку глаза. Проделывает паузу, обращаясь к другому. — Беларусь, берешь Канопус. — Надеюсь, это отличный выбор, потому что я совершенно в них не разбираюсь. — светло хохочет Бел, отворачиваясь от них. — Я б не стал давать плохую. — С этим я бы поспорил. — произносит атакующе Украина, замечая нежданную ухмылку. И как выдалось, более зловещую, чем предполагалось. Он и внимание не успел обратить, как русский взял с кровати "оружие" , начиная подходить. Внутри что-то щёлкает. Украина неосознанно и машинально пятится назад, раскрывая веки в непонимании, опешив. Ступает дальше от украшенной стены и увлекшегося разглядыванием Беларуси, в помине не замечавший их и с энтузиазмом печатавший декор будто маслом по мольберту. Едва примкнув к шкафу, до него доходит. Украинец беспристрастно, трезвее спрашивает, впитываясь взором. — Впевнений? — желчно скривился тот, заставляя Ростислава остановиться в ошеломленности. — Убери. — произносит Н-а-з-а-р внезапно пусто, смотря в глаза напротив и невозмутимо прося отойти. Язык ворочается с огромной силой от вдруг ушедшего спокойствия. — Знаешь же, у пориві я замість схожої подушки можу неусвідомлено взяти річ набагато важче, а ты будто спецом решаешь вывести мене. — скрежет, — И не заставляй мене повторять это при Руслане. — переходит на шёпот под конец Украина, сжимая челюсть. Он намекает о проблеме с гневом, с частым гостем аффекте, который так не любит. Россия сразу понимает. И вспоминает, что брату в самом деле не особо нравится говорить об этом, в частности при ком-то, а в шагах от них стоит Бел, хоть и не смотрящий прямо на них, но принимающий каждое пронесенное слово в метрах четырёх. Украина боится ввязываться в подобные игры после пройденных ошибок, травм, и страх его навредить кому-то вполне объясним, даже в таком простом, глупом подушечном бою. Опасается себя и различного рода развлечений, источая неизлитое раздражение, готовое вот-вот вылится за края. Отчего Россия и приходит в ступор, повторно анализируя и в конце концов безысходно вздыхая, ощущая, что под ложечкой весомо и ноюще засосало. Будто молотом заколотили, вставив острые гвозди против воли алой плоти. Страшная неуютность быстро распространяется и оседает на стоящих липким ощущением слякоти, воцарив стыдящую тишину. Беларусь это наконец замечает, хоть и не сразу, переводя взгляд и смекая язвенный накал обстановки. Глядит, пока внутри не загорается лампочка накаливания. Он кашляет в кулак, приклеив очередную звезду. — Кто-то хочет искупаться в грязевой ванне? .. Россия в двойном замешательстве, но через дискомфорт оборачивается. Украина естественно завис, переваривая слова. Осмыслив и обмозговав сказанное, также переводит глаза на юного брата. — Спрашиваю, чтобы напомнить о скоро подступающем весеннем сезоне. Два месяца как штык пройдут, и потепление как ро́дное появится. Или мне напомнить, когда вы в позапрошлом году пришли мокрые, сказав, что хотели просто посмотреть на глубокую впадину, на пути к нему испачкав сапоги?И испачкав сапоги, полезли дальше, ближе к луже, столкнув друг друга в грязь..
О.
Какой стыд. — Зачем ты это помнишь. — Россия слабо состроил брови домиком, унимая клокотившую гадливость прочь и подчеркивая в речи Беларуси видное, подходящее ему гэканье. В серьезных перепалках он переходит только на русский, — Хочу, Руся, но пока стоит довольствоваться обыкновенной. Однако если захочешь, можем и тебя с собою прихватить с наступлением половодья. Как ты на этот счёт? — успокоившись, выравнивает он дыхание от еще не ушедшего стыда, спустив брови. — Я только разве что сапоги помочить, братцы. Не моё увлечение лакомиться мутной водой. — Зря-зря. — говорит кротко Россия, про себя благодаря Русика за доброту и крепкую память, помогающая в нужной ситуации. Беларусь вновь намеренно отворачивается, отклеивая планету, схожую на землю. Шуршит, целенаправленно конструируя шум. Россия, пользуясь поставленным шансом, решается окончательно подойти к Украине, который и сам расслабился от вступившего и разогнавшего неуют беларуса, пройдя несчастные два метра. Тот, на чудо-неосознаность непроизвольно дёргается, переводя зелёные зрачки, колюще осматривая, но получая в собственные руки только подушку, шелковисто приземлившаяся в вспотевшие ладони. — Я не хотел сделать хуже. — тихо произносит русский и спокойно принимает презирающий взор, но не отходит, прося в просьбе послушать. — Даже если бы такое произошло, я знаю, ты бы не навредил мне специально. Серьёзно, не принимай меня за несмышленного. — прожевывает он, чтобы их не услышали. Украина пристально смотрит, ничего добродушного не отвечая. Ровно стоит, после настаивающе отодвигая от себя. Успокаивается, несколько раз вдыхая и выдыхая через нос. — Я зрозумів, але краще відійди від мене, а то замість звичайно ванни я окуну тебе в ополонку. И, христа ради, пошкодуй свій мартышкин труд. — слабо, но с уколом, грубо произносит Украина вперемешку, стараясь утихомирить нервные нотки, добавляя, — Було непомерно отвратно. И это не зависит от того, чи впевнений ти був у наслідкахили нет, дурень. Я просив цього не робити ще кілька тижнів тому. Ти мусив бил пам'ятайте. Заради мого ж комфорту, по крайней мере. — говорит он, тяжело вздымая грудную клетку и не долго оглядывая противоположное лицо, сжимая суставы пальцев. Прождав несчастные секунды, он резко двигается с места, дергая плечом. Обходит, меряя быструю подступь к Беларуси, отмахнувшись от сзади стоящего человека. В комнате стало чересчур тесно. — Руся, ты уже половину что-ли наклеил? — Угу. — Швидко ти. *** Треск. Украинец сминает кулаки, по-особенному, разочарованно хрустя пальцами. Повторяет так раз пять перед тем как обмолвиться, завидя блестящие искорки. — Я не хотів нашкодити тодi. Россия не отводит глаз, видя чужое лицо в зёленом, источающемся от наклеек свете. Произносит, склоняя лицо в его сторону: — Ты бы и не навредил. Усмешка. Украина мотает головой. — Перестань. Я не хочу знову повторювати. — внезапно мягко, но устало молвит он. — Это все ещё было глупо с твоей стороны. — Да. — шуршанье одежды. Россия достаёт последнюю из звезд, угрюмо вертя в пальцах, — Я не отрицаю. — грузный и сожалеющий вздох, — Правда, извини, это было отвратительно. Ты прав, я ещё тот дурень. И несмышленный. — верть-верть. — Но слова мои были правдой. Я ни за что не упрекну тебя за то, за что ты не причастен в любом случае. Вновь хруст. — Не повторяй одно и тоже по несколько раз и просто держи обещание в следующий раз. — серьёзнее твердит Н а з а р , волоча за собою секундную строгость. — Как скажешь. Молчание. Длительное. Рос решается перехватить течение диалога, кладя на братскую ногу флуоресцентную вещицу в знак примирения. Украина, увидя, спокойно принимает, убирая в карман в конечном итоге вместе с суровостью. — Так или иначе, сюда скоро придёт Руслан, так что пойдём занесем раскладушку. — Як зазвичай? — интересуется Найря. — Как обычно, я на раскладушке. И здесь Россия смог довезтиРуслан. Беларусь
Назар. Украина.