Ночной Каспар

Nox et solitudo plenae sunt diabolo.

Алоизиюс Бертран

Едва ли кто-то может по-настоящему понять, что чувствует солнце, с медным звоном касаясь края горизонта, напоследок с тревогой окинув взглядом мир, стелющийся перед ним лоскутным одеялом континентов и морей, ледников и пустынь, сонно шелестящих в преддверии ночи лесов и безмолвных, словно никогда не просыпающихся от своего вечного сна гор. Но каждый, кто не лишён толики воображения, может представить, с каким затаённым страхом солнце каждую ночь взирает на уплывающую вдаль землю, уволакиваемое за руку звонко смеющейся луной, рассыпавшей по плечам серебристый палантин звёзд. Каждый раз, как мир погружается в чёрную тишину ночи, солнце замирает в ожидании, и плывёт по небосводу, увлекаемое ветрами, сжавшись в предчувствии чего-то невообразимого, не поддающегося объяснению, но непременно ужасного. То ли прелестница-луна, заигравшись, пропустит рассвет, и забудет собрать свои чёрные волосы в косы туманностей, присыпав их пудрой звёздных скоплений, и мир погрузится в вечную непроглядную тьму, то ли демоны во главе с самим Люцифером прорвут тонкую земную кору, словно стенки яйца, и устроят весёлое гулянье, сея вокруг хаос и пламя. И вот, в один мало примечательный декабрь, когда ночь получила в своё распоряжение почти целые сутки, солнце решило не прятаться в холодном алькове космоса, наблюдая за планетой из своего небесного дворца, как раньше – оставив на троне свой сияющий золотой венец, оно спустилось в наш мир по лестнице гор, и нога его коснулась земли. Почувствовав под собой холодный, окоченевший камень мостовой, солнце отправилось бродить по городу, куда его случайно занесло шаловливым ветром. Раньше ему не было никакого дела до того, что происходит в людских домах, куда проникал его свет сквозь приветственно распахнутые занавески. Теперь же, превратившись в едва заметный днём, но такой яркий ночью зайчик на стене от света уличного фонаря в прорехе между занавесок, солнце, устроившись напротив окна, с наивным любопытством осматривало комнату. Впрочем мало что могло оно рассмотреть в темноте, поэтому солнце решительно скользнуло в светящуюся щель между полом и дверью. Но что же это? На кухне под холодным, неживым светом электрической лампы, нагло подражающей его, солнца, сиянию, сидел человек, опустив голову на грудь. Но человек этот не спал – взгляд его из-под опущенных бровей непрестанно шарил по комнате, словно боясь задержаться на месте хоть на миг. Солнце перепрыгнуло со стены в лампу, и стекло белым бликом в чёрную кофейную мглу кружки. Человек вдруг пошевелился – нервным глотком он забросил солнце себе в глотку, и тут же оно воплотилось в свете усталых, влажно блестящих глаз, засев в радужке. Часы над чёрным дверным проёмом казались непокрытой головой, ощетинившейся острыми, как пики, усами; полотенце, растянувшееся в этой пустоте на бельевой верёвке в казавшемся какой-то безумной рекурсией коридоре, выглядело не то как галстук, не то как петля, накинутая на шею. Солнце покачивалось в такт бегающим по комнате зрачкам. Стоило им остановиться на мгновение, как комната – немая, видевшая уже десятый сон, вдруг оживала, просыпалась от дремоты, и принималась ходить ходуном, заваливаться на бок, словно пытаясь перевернуться с пола на потолок, выпрастывала из-за шкафов и стульев щупальца теней, не истреблённых ярким светом лампы, и тянула их к человеку, подбираясь с каждым щелчком часов всё ближе, и ближе… «По ночам моя комната полна демонов…» - сумрачно процедил человек сквозь зубы, словно уловив присутствие невольного слушателя. Ночная тишина за окном вдруг тонко засвистела, загремела и зашуршала где-то вдалеке. Испуганное тем, что хозяин кухни заметил его присутствие, солнце выскочило из глаза с густой усталой слезой, проступившей на ресницах, и скользнуло за стеклянную раму на улицу. Передохнув на углу, где скрещивались лучи фонаря с бледным сиянием окна полуночника, солнце невольно рассмеялось от того, как легко оно поддалось панике. Но тут гул вдалеке раздался снова, уже ближе – и солнце, ощутив в груди тревожный, и до странного сладкий холодок в груди, вдруг поняло, что это было. Это Ночной Каспар плутал меж домов. Когда на землю спускается тьма, и мир погружается в холодное ничто, называемое сном, когда мир словно умирает, с тихой, едва теплящейся надеждой ожидая первых утренних лучей, что поднимут его из могилы сонной неги, когда сознание сливается с подсознанием, впуская в разум самых невероятных созданий, каких только может породить фантазия, просыпается от тяжелого забытья он – Ночной Каспар, невидимый великан, и принимается бродить по городу. Нога его такой же ширины, что и самая узкая городская улочка – чтобы можно было беспрепятственно перешагивать с проспекта в переулок. Уткнувшись взглядом в землю, чтобы ненароком никого не раздавить, еле слышно ходит он по городу и, останавливаясь ненадолго, заглядывает он в открытые двери парадных и в печные трубы, удостоверяясь, что всё хорошо, и стараясь не тревожить столь чуткого сна горожан. Порой Ночному Каспару становится тяжело на душе от гнетущей тиши и пустоты вокруг – и тогда слёзы его капают на покатые крыши, что списывают обычно на скрежет птичьих когтей о черепицу. Это был бы настоящий потоп, если б слёзы его были водой – но они невидимы и неосязаемы для нас, как и сам великан. Порой одолевает его такая неизбывная тоска, что Каспар садится на мощёную камнем мостовую и воет от душевных мук, которые не могла бы утолить ни одна панацея. И тогда голос его разливается по городу монотонной колыбельной ветра, и холодное дыханье его становится леденящим сердце ночным ужасом, от которого стынет кровь в жилах, и всё теснее сжимается кольцо теней вокруг того несчастного, что не успел добежать до единственного на всю улицу горящего фонаря. Ни разу ещё солнцу не доводилось созерцать хотя бы краем глаза этого удивительного великана – оно слышало о нём лишь со слов луны, с наивной ребячливой жестокостью, смеясь, рассказывавшей ему истории об одном из своих самых чудных порождений. Ночного Каспара, и без того, едва различимого ночью, совсем не стало бы видно на ярком, слепящем обитателей тьмы, свету – поэтому с наступлением утра тот, боясь, что расстает, как только на него упадёт первый луч, прятался в чьём-нибудь подвале или винном погребе, и засыпал тревожным сном, ожидая, когда луна, укрыв солнце пёстрой шалью созвездий, задорно хохоча выволочет его из подвала в умирающий в ночи город. Но вот Ночной Каспар, забеспокоившись вдруг, начал крутить головой в поисках подземелья, ставшего бы ему на этот день склепом, и солнце поняло, что вскоре пора бы заниматься заре, свежей и розовой, словно вишнёвые лепестки; пора бы проснуться первым птицам; пора бы развеять ядовитое дыхание Гипноса, расстелившееся над городом и всем миром. Поднявшись по вздоху Борея в свой чертог, солнце вновь надело венец, напоследок взглянув на себя в зеркало океана. Снисходительно потрепав усталую от длинной весёлой ночи луну по смоляным волосам с осевшей на них звёздной пылью, солнце еще раз окинуло взглядом мир, и поднялось на небосвод. Успел ли Ночной Каспар найти себе прибежище на этот день, или в этот раз суждено ему было рассыпаться в прах от ослепительного света золотой короны? Что ж, это солнце сможет узнать лишь через год – когда ночь вновь будет достаточно длинной, чтоб оно, не боясь быть замеченным человеческим существом, могло спуститься на землю, и отправиться на поиски загадочного великана.