Следы белого человека

— Хуан… Диего… Хосе… Мария… Альфонсо… де лос Ривера… Франсиско… де ла Круз… Пабло… де Руис… Анна… Патрисио… да Веласкес... – пересохшие губы, запинаясь, бормотали имена, пытаясь впечатать каждое в угасающую память. Одно имя – один шаг. Снова, снова и снова по кругу… Он потерял счет шагам, часам, дням. На ногах, обутых в сапоги из когда-то блестящей черной кожи, вздулись и лопнули кровавые волдыри. Потом стерлись шляпки гвоздей, и прохудились сами подошвы, сквозь прорехи проникла пыль и мелкие острые камни… Каждый шаг оставлял кровавый след. Цепочка следов расчертила пыльную рыжую землю, приминала острую сухую траву. Он давно уже не чувствовал истерзанных ног. Боль заполнила собой все его существо. Он не знал, сколько дней прошло, не осознавал, ночь сейчас или день, забыл, кто он и откуда, и почему бредет все вперед и вперед. Только имена… Его собственные имена. Он повторял их снова и снова, словно пытаясь этим зовом удержать остатки того, кем некогда был. Хуан… Диего… Хосе… Мария… *** — Давай, давай, давай, хватай его! — Души! — Вмажь! Сильнее, ну! На вытоптанном пятачке серовато-рыжей земли, огороженном невысоким забором, рыча и поскуливая, боролись два щуплых полуголых тельца. Когда-то, всего одну луну и вечность назад, они жили в соседних типи и были почти как братья. Еще слишком юные, чтобы идти на охоту с воинами, они подбирали птичьи перья, красили их глиной и соком ягод и втыкали друг другу в тоненькие косички. Боролись, чтобы помериться силой, гадали, кто раньше станет достаточно взрослым, чтобы получить настоящее имя и первое оружие… Всего одну луну назад их не держали на цепи, вытаскивая раз в день из вонючей ямы, чтобы стравить друг с другом за плошку мутной воды и кусок плесневелого хлеба, от которого болели кишки. Сначала они отказывались бороться – и не получали даже этого. А сейчас яростно катались по земле, молотя друг друга и вопя, чтобы ночью разделить воду и хлеб, которые доставались победителю. *** — О, великий Виракоча, услышь, услышь нас, - плачущий шепот разбудил Ахану. Он привстал, подтягивая поближе цепь, чтобы меньше сковывала движения, и всмотрелся в темноту. — Вапи, ты опять? — Он услышит меня! Он всегда отвечал моему отцу и меня услышит, — горячо пробормотал Вапи. — Где был Виракоча, когда вырезали наши семьи? Нет его больше, бог белых людей изгнал его, — проговорил Ахану, упираясь спиной в земляную стену и с тоской глядя в звёздное небо. — А может, и не сам бог, а его слуга, дон Веласкес, — мальчик с ненавистью выплюнул имя того, кто приказал пощадить его и Вапи. Не из милосердия. На забаву. — Мне бы хоть на миг вырваться, добраться до него, вцепиться ему в глотку… — Проси Виракочу, проси, — схватил его за руки Вапи. — Проси вместе со мной. Проси, чтобы покарал, — Ахану посмотрел на темный силуэт друга, вздохнул и его голос, сначала еле различимый, стал вторить голосу Вапи: — О, великий Виракоча, услышь нас… *** Дон Веласкес проснулся от пронзившей его резкой боли. Легкие жгло огнем, как от быстрого бега, сердце колотилось, а в голове звучал высокий, пробирающий до зубовного скрежета звон. Он схватился за голову, но звон не умолкал, а все его существо охватил необъяснимый ужас. Бежать! Он нашарил сапоги, стоявшие у кровати, и как был, в одной рубахе и штанах, выбежал из комнаты, скатился кубарем по деревянной лестнице и, дрожащими руками отперев тяжелый замок, бросился вон из дома. *** — Хуан… Диего… Хосе… Мария… Альфонсо… де лос Ривера… Франсиско… де ла Круз… Пабло… де Руис… Анна… Патрисио… да Веласкес... — он давно потерял счет дням, не помнил себя, каждый его шаг липко отпечатывался в пыльной рыжевато-серой земле пампы. И из каждого следа вырастали округлые с выпуклыми прожилками листы, и тонкий цветонос, будто молебная свеча, устремлялся в небо.