Миф о Царе Сизифе

      Афина о дерзости Сизифа узнаёт лишь из уст Афродиты, что чаще всех переговаривается с нимфами и чутко следит за всеми интересными вестями из мира смертных. Богиня Мудрости и вовсе не стала бы слушать бредни охочей до всяких сплетен Богини Любви.       Афина уже собирается уходить из чертогов своего благочестивого Отца и направляется в один из храмов в своём наипрекраснейшем полисе, но внезапно встречает в одной из широких зал Афродиту. Необычайно возбуждённая и радостная, она, одетая лишь в широкую полосу розовато-красной ткани, повязанной на бёдрах, подбегает к Афине и словно малое дитя принимается беспрерывно болтать о слишком уж явной дерзкой выходке какого-то смертного.       Богиня Мудрости уже хочет было отмахнуться от навязчивой девушки, что так и желает поделиться всеми раздобытыми сплетнями со всеми Богами на Олимпе. Вот только история Царя Коринфа оказывается настолько уж интересной и непредсказуемой, что Афина всё же остаётся в компании Афродиты немногим дольше, чем требовалось, и прислушивается к пересказанным с уст наяд рассказам.       Афродита ведает несведущей, что Сизиф смог обмануть самого Танатоса — шутка ли, обмануть Бога Смерти? — при том связать его и ещё целый день удерживать того в собственном винном погребе. Освободил Танатоса лишь Арес, заметивший неладное — на поле боя умершие вроде бы души отчего-то не желали превращаться в небольшие голубоватые огоньки и улетать в сторону Царства Аида, а оставались на поле боя и орали так, что из ушей водопадом лилась кровь. Арес же, узнав у Морфея, куда направлялся в тот день Танатос, разыскал угодившего в столь странные силки Бога и помог уму выбраться из заточения.       Уже через неделю Танатос вновь вернулся за душой Сизифа, на этот раз Царь Коринфа не стал сопротивляться своей участи и наконец-то отправился на берег реки Стикс, где его уже дожидался старик Харон. Вот только на Великом Суде Аида Сизиф воспротивился и не пожелал навечно задерживаться в Подземном Царстве. Мужчина сказал, будто бы его жена недобросовестно справилась с устройством его похорон, и, вымолив у Аида вольную, направился обратно на землю, откуда его низвергнул уже сам Зевс. Громовержец тогда был разгневан дерзостью смертного, решившего нарушить Божественный Порядок, и потому сам участвовал в его Суде и назначил Сизифу самое жестокое по своему мнению наказание — Сизиф обязан был денно и нощно катить на гору неимоверно тяжёлый камень, который, чуть достигнув вершины, тут же катился вниз по склону.       — Представь себе! Он ведь обречён! — слишком уж радостно восклицает Афродита, всплескивая руками. — Он всю свою загробную жизнь будет обязан вновь и вновь катить вверх по склону тяжеленный валун!       Девушка ничуть не стесняется своей неполной наготы, а широкий розовый платок, повязанный у неё на бёдрах, кажется, ничуть не стесняет движений Афродиты. Её вьющиеся рыжие волосы струятся по покатым плечам и бледной коже спины, лишь слегка прикрывают оголённую грудь. Прекрасные голубые глаза девушки сияют сегодня как-то особенно ярко.       — Представить такое нетрудно, — лишь кивает Афина, пытаясь отстраниться от слишком уж навязчивой Богини Любви.       — Ну, Афина, разве тебе не интересны истории смертных? — сладко тянет Афродита. — Я-то ведь вижу, как тебе нравятся подобные присказки! Ах, зачем же ты пытаешься скрыть свой интерес под маской напускной безразличности?       — Лишь затем, чтобы только ты, Афродита, могла разгадать мою увлечённость, — излишне поэтично отвечает Афина, выворачиваясь из чужих нежеланных объятий. — Прошу меня простить, но мне уже пора, я и так довольно долго задержалась в чертогах Отца.       Богиня Любви заметно расстраивается, но всё же затихает.       — Что ж, тогда могу лишь пожелать тебе удачи в твоём пути, — несколько грустно говорит девушка и уже чуть веселее добавляет: — Но ты всегда можешь возвратиться на Олимп и разыскать меня, чтобы услышать, наконец, свежие новости.       — Я буду иметь это в виду, — кивает Афина, стараясь побыстрее удалиться.       Не в правилах Богини Стратегии сбегать с поля боя или из зала переговоров, но и слушать лепет Афродиты ей не слишком уж прельщало. Плещущиеся через край эмоции Богини Женской Красоты не всегда привлекали, а явное нежелание Афродиты узнавать что-то помимо новых сплетен и не совсем подтверждённых вестей слишком уж сильно сказывалось на кругозоре девушки, и потому её компания редко когда была достаточно интересна.       Афина проходит через длинные залы, потолок которым заменял бескрайний простор чистого неба, поддерживаемого неимоверно высокими колоннами. Вместо стен в этих Божественных чертогах были сплошные сгустки туманы, сквозь которые в ясную погоду можно было рассмотреть раскинувшиеся внизу благодатные земли. Ступая по громадным мраморным плитам, Богиня лишь мельком замечает раскидистые деревья и вьющиеся лозы винограда, что оплетали колонны.       Девушка идёт, кажется, слишком долго, но при том не встречает на своём пути не единой живой души — все нимфы, наверное, попрятались по комнатам, желая избежать гневного взора Зевса и стараясь не навлечь себя ярость и без того раздосадованных Богов. Но в одиночестве Афина остаётся не так уж долго — вскоре она замечает затаившегося в небольшом закутке за одной из колонн Ареса. И то ли Богиней движет неуместное любопытство, то ли общение с Афродитой настолько уж сильно влияет на её, но Богиня Мудрости всё же решает подойти к брату.       — Приветствую, Арес, — слишком уж громко в общей тишине звучит бесстрастный женский голос.       Мужчина, до этого стоявший к Афине спиной и вглядывающийся в чарующую туманную мглу, вздрагивает и оборачивается. Белый простой хитон его и красный гиматий взметаются вслед за его движениями. Сегодня Бог Войны пришёл на Олимп без своего привычного доспеха — значит, он собрался навестить самого Громовержца.       В карих глазах Ареса отражается неимоверное удивление — он явно не ожидал встретить здесь кого-либо ещё или конкретно Афину. Он несколько сконфуженно убирает со лба упавшие локоны растрепавшихся тёмных волос и расправляет съехавшее с плеча полотно гиматия.       — Приветствую, сестрица, — изображая излишнюю — даже насмешливую — почтительность и склоняя голову, говорит мужчина. — Вам что-то нужно от меня в сей конкретный момент? Обычно Вы не горите желанием вступать со мной в диалог.       — Переговоры с тобой, Арес, вовсе не диалог, — холодно констатирует Афина, вовсе не обращая внимание на эту напускную вежливость.       Мужчина тихонько хмыкает, но на сей раз не пытается как-то подколоть девушку, а вместо этого внимательно рассматривает Афину.       Богиня Мудрости, которой не прельщали слишком уж пышные наряды, даже на аудиенции к своему Отцу ходила в просторном и длинном белом хитоне, подпоясанном кожаным ремнём с пряжкой в форме головы Медузы Горгоны. Лишь широкая голубая лента, элегантно прикреплённая фибулой к хитону, выдавала в одеянии Афины некую торжественность. Тёмно-русые волосы девушки были забраны в низкий хвост, и лишь чёлка не так аккуратно ниспадала на лоб и прикрывала серо-голубые глаза Богини.       — Так чего же Вы тогда хотите от меня, сестрица? — вновь учтиво интересуется Арес, хотя в тоне его учтивость вовсе не слышится.       — Мне хотелось бы узнать о горестях Сизифа из первых уст, — коротко поясняет Афина, ничуть не стесняясь собственного любопытства — не будь у неё тяги к узнаванию нового, так Богиня не смогла бы победить ни в одной из всех тех войн, победу в которых приписывают её полису.       Арес тихо фыркает и показательно задирает голову, чтобы посмотреть на девушку свысока.       — Разве я обязан делиться с тобой, сестрица, всеми подробностями своих похождений на земле? — показательно усмехается Арес.       Афина не меняется в лице, взгляд её серо-голубых глаз выражает всё ту же свойственную Богине Мудрости холодность и беспристрастность, лишь уголки губ едва заметно приподнимаются в несвойственной девушке улыбке.       — За всё нужно платить Арес, — подозрительно мягко говорит Афина, будто разъясняет совсем уж очевидную вещь малому ребёнку, никак эту вещь не разумеющему. — Даже всё нематериальное требует платы. Будь то узда для коня или чары невидимости — всё имеет свою цену…       Арес хочет провалиться сквозь мраморные плиты и отправиться в полёт прямо до грешной земли, чтобы не испытывать всего этого позора; Арес остаться хочет на этих мраморных плитах, в этих чертогах, чтобы хотя бы раз вот так поговорить, противясь снедаемой изнутри гордости. И пока совсем уж противоречивые мысли съедают его изнутри, Бог Войны опускает вниз до этого задранную голову и кивает, соглашаясь.       На несколько мгновений в просторной белой зале повисает гробовая тишина, но вскоре мужчина прерывает её своим басовитым голосом.       — Я ушёл с поля боя ближе к закату, когда Гелиос уже клонил свою колесницу к самому краю мира, а прекрасная Эос открывала врата для его колесницы. Сделал я это из-за совсем уж невыносимого крика умирающих, но так и не направляющихся в Царство Мёртвых душ, — нехотя начинает Арес. — Долго ходить мне, если честно, не пришлось — Гипнос, к тому времени уже выбравшийся из Царства Аида, подсказал мне дорогу, потому к дому Сизифа я подобрался к самому цвету заката.       Афина лишь устремляет на мужчину свой невероятно цепкий взгляд и едва заметно кивает, призывая Бога продолжить.       — Найти место заточения Танатоса не составила труда — в доме Сизифа просто не было каких-то потайных комнат, зато, как и у любого уважающего себя аристократа, наверняка должен был быть погреб. Там и нашёлся Танатос, — продолжает мужчина. — Он сидел в самом тёмном углу, закованный цепями…       — Разве есть цепи, способные сдержать Бога? — интересуется Афина, как только Бог Войны на мгновение замолкает.       — В том-то и дело, что нет, — невесело усмехается Арес. — Это была простая золотая цепочка, которую на шее носят знатные дамы или те же гетеры, разве что эта цепь была намного длиннее, даже кулон с агатом был на одном её конце — на вид простая побрякушка. Не знаю даже, почему Танатос дожидался моего прибытия — он и сам вполне мог разорвать эту цепь, но зачем-то просидел в погребе до самого заката, ожидая чьего-то прибытия, и попросил меня распутать эту цепочку, а вовсе не разорвать или разрезать.       Афина медленно кивает и переводит задумчивый взор в сторону стены из тумана, будто бы именно там она может рассмотреть ответ на эту интересную загадку — чья же эта цепь, раз она столь ценна для Танатоса?       — А дальше-то и рассказывать нечего — Танатос просто ушёл из своего недавнего заточения, прихватив с собой цепочку, ну, и я за ним, — пожимая плечами, говорит Арес.       Девушка вновь слегка заторможено кивает, но взора на мужчину не переводит — всё смотрит в сторону сгустившейся белой дымки.       Арес неловко поправляет снова съехавшую с плеча полу гиматия и лохматит недавно расправленные волосы. Он не осмеливается прямо рассматривать Афину и смотрит как бы исподтишка — слегка поворачивает голову в сторону, а взгляд всё же косит в сторону девушки.       — Больше ничего? — уточняет Богиня, ненадолго переводя взор своих голубых глаз на Бога перед собой.       — Нет, больше мне сказать нечего, — встрепенувшись и неловко отведя взор, говорит мужчина.       Афина вновь кивает, как делает во время немногочисленных судов над Богами, молчаливо выслушивая при том все претензии спорщиков. И Аресу остаётся лишь гадать — он ли подсудимый на этом тихом суде, Танатос или же Сизиф.       Богиня Мудрости особенно прекрасна в минуты размышлений. Арес уже сотни раз видел сестру на поле боя подле своих солдат или генералов, видел её в залах переговоров позади своих лучших дипломатов, видел в громадной зале Отца, где та вместе с самим Зевсом выслушивала препирательства Богов и судила их вместе с Астреей и Фемидой, но никогда до этого Арес не видел Афину во время размышлений так близко.       А ведь так интересно, как именно Богиня Стратегии придумывает все свои планы, как может так легко и просто разгадывать самые сложные загадки, как так непринуждённо распутывает весь этот клубок интриг Богов и смертных. Но гордыня и мнимая вражда между Аресом — Богом Крови и Бойни — и Афиной — Богиней Стратегии и Войны во имя Мира — никогда не позволяли Аресу приблизиться к сестре ближе, чем полагалось.       — Благодарю, Арес, я узнала всё, что мне нужно, — внезапно говорит Афина, выводя мужчину из его размышлений. — Как плату за все знания я дозволяю тебе без стыда пользоваться моими чарами.       Девушка уже успевает повернуться и, кажется, собирается уходить, когда Бог Войны с немыслимой для него покорностью цепляется за полы длинного хитона Богини, призывая её остановиться. Афина смотрит на брата с заметным удивлением, но ничего не говорит — она, в отличие от самого Ареса, никогда не насмехается над оступившимся или даже павшим перед её мощью врагом.       — Ты что-то хотел, Арес? — мягко спрашивает девушка, и в голосе её не слышится даже намёка на насмешку или пренебрежение.       Мужчина стоит перед ней, опустив голову и как-то слишком уж почтительно склонившись — так впору только рабам склоняться перед своими Господами. Но медлить Арес не решается, ведь неизвестно, сколько ещё будет Афина стоять так на месте, и потому всё же говорит:       — Раз уж ты поняла всё, сестрица, не могла бы ты разъяснить и мне кое-что?       — Если тебе захочется слышать мои простые догадки, — кивая, отвечает Богиня Мудрости.       — О судьбе Сизифа после того, как я освободил Танатоса, я имею лишь довольно смутное представление. Но Афродита говорила, будто бы Сизифу удалось обмануть ещё и Аида, — шепчет Арес, наконец-то выпрямляясь и отпуская край чужих одежд. — Почему Аид выпустил Сизифа из своего Царства, позволяя второй раз избежать смерти?       — Потому что хотел обратить внимание Зевса на беспредел, сотворённый простым смертным, — поясняет Афина так, будто бы это было очевидно.       Аресу остаётся лишь внимательно вслушиваться в её объяснения.       — Дядюшка не настолько глуп, как… — девушка внезапно осекается и отводит в сторону взор, полный волнения и одновременно презрения.       Но Бог Войны кивает, призывая её продолжить — они оба и так поняли, о ком она говорила и с кем сравнивала Правителя Царства Мёртвых.       — Дядя наверняка одним из первых заметил исчезновение Танатоса, но поделать ничего не мог и надеялся лишь на волю Всемогущего Зевса. Но Отец ничего не сделал, а Танатоса освободил ты, Арес. Отец же даже не обратил своего внимания на пропажу одного из Богов, — продолжает Афина. — Тогда Аид, скорее всего, решил привлечь внимание Зевса несколько другим способом — не мог же Отец не заметить, что кто-то из смертных нарушает установленный им же самим порядок.       Арес кивает, принимая этот ответ, который, кажется, вмиг расставил всё по своим местам. Ещё до этого всё в душе Бога противилось тому, что благочестивый Дядя мог бы так оплошать и довериться столь хитрому смертному, но утверждение Афины всё разъяснило. Аид никогда не уподоблялся и не будет уподобляться своим братьям — он добросовестно исполняет все возложенные на него обязанности и допускает подобные ошибки только для того, чтобы добиться какой-то определённо благой цели.       — И тогда второй вопрос: зачем Сизиф всё это сделал? — спрашивает Арес.       — Ты мог бы спросить это всё у самого Сизифа, — с неким укором говорит Богиня Мудрости.       — Для этого необходимо будет близко подойти к землям Тартара, — мрачно цедит мужчина, явно не желая следовать чужому совету.       — Если честно, я могу лишь высказать предположения, — склоняя голову в сторону, говорит Афина. — Сначала я подумала, будто бы Сизиф желает, в самом деле, избежать смерти. Но теперь я в этом очень сильно сомневаюсь: не помогал бы ему даритель цепочки, если бы тот решил просто так пойти против Божественного Порядка. А потому я склоняюсь к версии, что Сизиф совершил свою дерзость лишь для того, чтобы оставить свой след в памяти Богов и смертных.       — Так ты поняла уже, кто на самом деле этот загадочный даритель цепочки? — слишком уж сильно удивляется Арес.       — Не думаю, что я ошибаюсь в своих суждениях, но и раскрывать его личность всё же не буду, — улыбаясь, отвечает Афина. — Ну, что же, мне уже пора идти, да и Отец наверняка давно заждался тебя.       Девушка лишь почтительно склоняет голову на прощание перед тем, как развернуться и быстрым шагом прошествовать вперёд по коридору — на выход из чертогов Зевса.       Аресу не остаётся ничего, кроме как вновь расправить свои одежды и направиться прямо к Отцу, силясь забыть этот совершенно неуместный миг слабости.