Там, где её покой

Она осекается, и уверенный взгляд вмиг становится растерянным, почти детским. Мысли путаются, Нова поспешно отводит глаза от собеседника, слушающего ее напряженно и настороженно. Все это неправильно. Все это – встречи на отшибе города под покровом беззвездной ночи, вдруг зародившиеся в душе сомнения, робкие надежды на счастливый исход. И стоящий перед Новой священник – Ренато – смотрящий на нее с нескрываемым сочувствием. – Простите. Честность, порожденная отчаянием, предательски вспыхнувшие щеки и желание оказаться как можно дальше отсюда – от медовых глаз, от искреннего беспокойства и участия, от радости, вызванной ее приходом. Взгляд лихорадочно мечется по комнате, цепляется за подрагивающие на стенах тени, за потертый ковер и одинокую тумбу у кровати. Нова сжимает лежащие на коленях руки в тщетной попытке обрести былую непоколебимую уверенность. Уверенность, закалявшуюся годами, но вмиг рассыпавшуюся от одного-единственного вопроса. «Вы в порядке?» Она вздрагивает, когда Ренато, присаживаясь перед ней на корточки, ласково сжимает ее ладони. Отблески пламени пляшут на усыпанном веснушками лице, путаются в светлых волнистых волосах, очерчивают тонкие морщинки на лбу. Они оба замирают, глядя друг другу в глаза и греясь теплом чужих рук. Ренато, мысленно сражаясь в ему одному известном бою, рвано выдыхает. Медлит лишь мгновение, напряженный, как струна, будто ожидающий сиюминутной небесной кары за содеянное пусть пока только в мыслях, а потом начинает говорить. И Нова тонет. Впервые не в горе и отчаянии, а в бесконечной нежности медовых глаз и тепле сжимающих ее руки ладоней. Раны и порезы затягиваются под взглядом, полным живого участия, под словами, полными искренней заботы и беспокойства. В захудалом мотеле, в окружении обшарпанных стен, на границе двух враждебных друг другу миров, они создали свой собственный мир. Мир, заключённый в бережных, ласковых касаниях, переплетении рук, тихом дыхании и бьющихся в едином ритме сердцах. Мир, залитый отблесками пламени из печи, полный тишины и спокойствия, невыразимой нежности и чего-то еще, пока никем толком не осознаваемого, но уже трепетно хранимого и оберегаемого растревоженными душами. Они поднимаются вместе. В едином порыве, не до конца осознающие своих действий, движимые глубоко запрятанными мыслями и поддающиеся так усердно подавляемым чувствам. Тонкие пальцы сжимают плотную ткань пальто, Нова чувствует, как Ренато горячо выдыхает ей в волосы. Под ногами разверзается пропасть, но он держит ее так крепко, что сомнений не остается – скорее умрет, чем отпустит. Падет вместе с ней, примет удар на себя, но не разомкнет спасительных объятий, не позволит ей, почти ослепнувшей от слез, даже на мгновение остаться одной, под грузом собственного отчаяния. Нова растворяется в горячих слезах, в голосе, стихающем до успокаивающего шепота, в руках, прижимающих ее к Ренато с удивительной силой и нежностью. И даже скрытый под одеждой крест не может помешать Нове почувствовать удары его сердца, быстро, взволнованно бьющегося под её ладонью. Если оба мира отвергнут ее, у Новы всегда будет место, в которое она может вернуться. Если обе стороны отвернутся от нее, Нова всегда может прийти сюда и найти того, кто выслушает ее, осторожно вытрет слезы, заключит в спасительные объятия и простит. За все сделанное и задуманное, за мысли, слова и предательские слезы. Простит, даже если она сама себя возненавидит. И пусть Он совсем не слышит ее, Нове все равно. Для нее, заблудшей души, потерявшейся в собственных страхах и сомнениях, погрязшей в отчаянии и одиночестве, важно лишь то, что ее слышит Ренато.