Мурманов берег

Хмурым сентябрьским утром у конюшни при строительном правлении показалась двуколка с откидной крышей. Размякшая от недавних дождей грунтовая дорога баловалась с нею, как дитя с игрушкой — толкала на кочке то влево, по вправо, тянула с пригорка назад, — но упрямая коляска всё ж таки добралась до пункта назначения. С подножки спрыгнула маленькая бойкая женщина в пёстром платке. Её сапожки на невысоком каблучке с громким чавком увязли в грязи, но она этого будто не заметила и, бросив юбки, раскинула руки. — Тётя Арина! — Александровск влетел в радушно распахнутые объятия Колы. — Здравствуй, Сашенька, — отозвалась Арина Ивановна и звучно чмокнула его в макушку. Сашу овеяло лёгким шлейфом её туалетной воды. Кола душилась ландышем. Он украдкой втянул носом нежный аромат, напоминающий об ушедшем лете. Арина Ивановна, поднимая голову, упрекающе шепнула: — С дядькой-то поздоровайся! Александровск поспешил поклониться Архангельску. С их последней встречи прошло столько времени, что Саша уже и забыл, как тот выглядит, и, увидев пышную окладистую бороду, принял его за обычного извозчика. — Здравствуйте, Никита Иванович. Архангельск добродушно усмехнулся в усы: — Здравствуй, дружок. — Я решила, чего тянуть — поедем сразу вдвоём! — затараторила Кола, пока Архангельск, спрыгнув на землю, распрягал лошадь. — Коли наше дитятко взялось в прятки играть, так уж вместе мы лучше управимся. Где я не почую, Никита поглядит. — Погляжу, — деловито подтвердил Архангельск. У Александровска отлегло от сердца. Он страшно испугался, когда уездное правление велело ему отыскать воплощение Романова-на-Мурмане — он знать не знал, как это делается! Боялся, что его сочтут непригодным для службы, и ему придётся с позором сложить полномочия уездного города… Но если даже Кола сомневается в успехе и зовёт Архангельск на подмогу, значит, не так уж он плох — просто задача и вправду трудная! Преисполненный решимости проявить себя в поисках лучшим образом, он увязался за Архангельском в конюшню: — Никита Иванович, а как ищут воплощение? — Ну как… — отозвался Архангельск, обхаживая лошадь, и вдруг всучил ему уздечку: — На-ка, повесь! Саша послушно определил уздечку на стенку денника и поспешил вернуться, чтобы услышать ответ. Никита Иванович, глянув на его пустые руки, продолжил, будто и не прерывался: — У всякого воплощения душа таким же душам отзывается. Такая у нас натура. — А как она отзывается? — спросил Александровск. Он, кажется, ничего такого не замечал… — У всех по-разному, — пожал плечами Архангельск. — У кого-то еле-еле. Вот как звоночек в бубенчике на ветру елозит — и не услышишь, пока совсем близко не окажешься. У кого-то посильнее — как сам бубенчик. А у кого-то ещё сильнее, ещё звонче… Уже как колокольчик, значится. А то и как целый колокол. — А столица наша идёт, — прильнув плечом к переборке, добавила Кола, и Саше послышалась в её голосе какая-то новая, глубокая интонация, — так уж как целая колокольня звоном разливается. За версту эхо в сердце дрожит. — А я ничего такого не помню, — заметил Александровск. — Мальчик мой, тебе ведь всего три года было, когда мы ездили представлять тебя Петру Петровичу! — воскликнула Арина Ивановна. — Ты, небось, и его самого не помнишь? — Не помню, — кисло признал Саша. Его грызла обида: иным за всю жизнь столицу не доведётся увидеть, а он удостоился, но ничегошеньки в памяти не сохранилось! — Ничего, — подал голос Архангельск. — Ты уездный город. Ещё успеешь встретиться. Вот найдётся Романов-на-Мурмане — поедешь в Петроград показать императору его детище. Александровск воспрял духом. Уж эту-то поездку он не забудет! Архангельск, отряхнув руки, поднял на них льдисто-голубые глаза: — Ну что, отправляемся? Они вышли вместе на дорогу. Подол платья Арины Ивановны тяжело захлопал на ветру. Саша, зашагав рядом, беспокойно взглянул на небо; то хмурилось с самого утра, но сейчас с моря наползали особенно мрачные тучи — густо-синие и грузные, как переполненные жадным купцом баржи. — Как бы не полило! — вырвалось у него. Никита Иванович добродушно хлопнул его по плечу: — Не дрейфь! Отклик воплощения тебе никакой дождь не заглушит. — А какой он — отклик? — уточнил Александровск. — Вот вы с Ариной Ивановной бок о бок со мной идёте, а я ничего не слышу. Арина Ивановна обняла воспитанника за плечо: — Про отклик — это ведь, Саша, метафорически, — пояснила та. — Звука ты никакого не услышишь, но он непременно в тебе отзовётся. — А как? — настоял Александровск, согнув для неё руку в локте. — Как-то, — мягко улыбнулась Кола. — Это у всех по-разному бывает, и все по-своему описывают. — Но как же тогда я сам пойму, что во мне что-то отзывается? — отчаянно вопросил Саша. — Вдруг мне покажется, что я что-то чувствую, а на самом деле я это себе только внушу? — Не покажется, — подал голос Архангельск. — Ты это чувство ни с чем не спутаешь. Оно как маяк. Ты когда маяк видишь в тумане, сразу его узнаёшь, так? — Так, — подтвердил Александровск. — Но настоящий-то маяк я своими глазами вижу, а вы говорите про метафорический! — И метафорический увидишь, — заверил Никита Иванович, — внутренним взором. И узнаешь его так же уверенно, как настоящий маяк на берегу, даже не сомневайся. Сосредоточиться только надо. Они как раз поднялись на вершину холма. Саша окинул взглядом хмурый окоём. На море плясали пенные барашки. Волны окатывали опоры новеньких портовых причалов, стремясь вытолкнуть непрошенное строение на берег. С берега, противясь воде, напирали замшелые скалы. Их товарищи — большие серые валуны, поросшие сизо-голубыми и желтоватыми лишайниками, дремали среди зелёных сопок, дожидаясь, когда можно будет погреть спину на пока ещё тёплом северном солнце. Загадочно шелестели, склоняясь по ветру, травы. Немногочисленные домики членов правления и длинные бараки, в которых проживали строители и портовые рабочие, казались редкими рыбацкими лодками в этом зелёном, вздымающемся холмами море… Кола забрала у него руку и, склонившись к уху, поучительно заметила: — Воплощение, пока малó, к своему началу тянется. Стало быть, наш «маячок» где-то возле порта обретается. В ту сторону и смотри. Александровск внимательно осмотрел береговую линию: корабли, тюки и ящики с грузами, снующих меж ними рабочих. Принялся искать глазами укромные местечки, где могло бы затаиться маленькое воплощение — вроде тех, где любил играть в детстве он сам… Вдруг ему показалось, что он что-то почувствовал. Какое-то неведомое, доселе не испытанное ощущение присутствия. Как в тот раз, когда он пошёл собирать в лесу чернику и наткнулся на зайца. Зверёк таился среди листвы так умело, что он его не видел, пока заяц сам не выскочил, решив, что безопаснее будет совсем убежать, — но Саша помнил, как всё его существо захватило тогда ощущение, что он не один, и кто-то внимательно наблюдает за ним со стороны. Так это, наверное, Романов-на-Мурмане и есть! Охваченный воодушевлением, Александровск во все глаза уставился на гору тюков, при взгляде на которую его зацепило. Может ли быть, что там, в недре портового груза, зародилось воплощение? Но нет, тюки более не порождали никаких ощущений. Наверное, то было что-то, на что он смотрел раньше! Александровск взялся изучать порт в обратном порядке и вскоре с ужасом понял, что Романов-на-Мурмане чудится ему буквально везде и одновременно нигде. — Кажется, я что-то делаю неправильно, — решившись разоблачить себя, произнёс он. — Мне весь берег маяком кажется! Архангельск добродушно усмехнулся: — Это ты, Саша, перестарался! Слишком натужно сосредотачивался. Этак тебя любой куст манить будет, потому что всюду городская земля. — А как надо? — растерявшись, спросил Саша. Архангельск и Кола переглянулись и, кажется, озадачились. — Тут, брат, меру надо найти, — сказал наконец Никита Иванович. — Помнишь, как я тебя грести учил? — Александровск кивнул. — И как ты понимал, верно веслом работаешь или нет? «К чему это он?» — не понял Саша, но вслух спрашивать не стал и ответил как урок: — Если слишком низко опускать весло, грести тяжело. А если слишком высоко, весло за воду не зацепится и обрызгает. — Вот и с воплощением так же, — назидательно произнёс Архангельск. — Станешь слишком въедливо искать — тебе город во всей его полноте отзовётся. Станешь в облаках витать и о своём думать — проглядишь, даже если воплощение у тебя перед носом стоять будет. Тебе надо найти ритм, в котором он живёт и дышит, и попробовать к нему приноровиться. Тогда и отдачу почувствуешь. Поди, погуляй один. Может, без нас лучше дело пойдёт. Александровск глянул на Колу. Арина Ивановна ободряюще ему улыбнулась: — Никита дело говорит. Не всякое воплощение радо компании — наедине столковаться бывает проще. — Ты не думай, что мы тебя одного отправляем. Мы будем за тобой издалека приглядывать, — заверил Архангельск. — Но больно-то на нас не оглядывайся. Лучше с Романовым-на-Мурмане поговори. Непринуждённо, как если бы он рядом стоял. — Хорошо, — пообещал Александровск, — я попробую. И он с неуверенной медлительностью зашагал вперёд. О чём ему вести речи, он понятия не имел. Кола говорила, Романов-на-Мурмане будет как человеческий младенчик. А разве ж младенцы понимают, о чём с ними беседуют? Они же маленькие! Дорога, взбежав по пологому склону наверх, заворачивала вправо и кралась по более крутому боку сопки бочком, чтобы гружёным повозкам, следующим в порт, было легче спуститься. По земле тянулись длинные, глубокие рытвины, в некоторых из которых стояла вода. Ступив рядом с одной такой, Александровск едва не шлёпнулся в грязь — земля вдруг обмякла под ногой! Раскинув в стороны руки, Саша удержал равновесие и решительно свернул на крутой травянистый склон. Мокрая трава влажно забила по сапогам, когда он побежал вниз. Из-под ног брызгами разлетелись редкие белёсые мотыльки, таившиеся где-то под листочками. На душе от бега стало легко и лихо. — Э-ге-гей! — воскликнул он, по инерции взбегая на склон следующей сопки. Из-под приземистого кустика взметнулась в небо птица. Её пёстрые крылья захлопали едва ли не над самой Сашиной макушкой. Ладонь ожгло некстати попавшейся на пути крапивой. Будто кто-то невидимый одёрнул его: не балуй! Александровск потёр рукою о куртку, надеясь унять колючий зуд. Странным образом, задора это не приглушило. Наоборот, в нём разгорелся какой-то причудливый, незнакомый азарт. — Ты, значит, персона серьёзная, — обратился он к Романову-на-Мурмане. — Морской устав, наверное, лучше меня знать будешь, а? Говоря, он взобрался наконец на длинную сопку и, наметив примерный путь к берегу, бросил как вызов: — Догоняй! — и пустился к морю. В спину задул разом покрепчавший ветер. В ушах посвистывающе зашумело. Край куртки затрепетал, словно чьи-то вездесущие пальцы трепали его, намекая, что он нисколько не оторвался, и обогнать его ничего не стоит. И снова возникло то самое ощущение — рядом, кто-то рядом. Нет, не кто-то. Романов-на-Мурмане. — Ишь припустил, — хмыкнул Архангельск, следя глазами за неожиданно сорвавшимся с места Сашей. — Пускай побегает, — миролюбиво отозвалась Кола. — Они с Романовым-на-Мурмане молодые. В ребячьих забавах быстрее друг друга найдут. Архангельск усмехнулся себе под нос. Кола, помолчав, заметила: — Пора бы нам уже какое-то имя придумать. А то Романов-на-Мурмане, Романов-на-Мурмане… Язык сломаешь! — Ну, отчество уже есть, — отозвался Никита. — Его Величество мне отписали, что по себе пожалуют. — Высокая честь, — сухо обронила Арина. Она всё ещё хранила на императора обиду за Сашу. Сколько она, живя на берегу одна-одинёшенька, за сотни вёрст от брата, мечтала, чтобы появился поблизости новый городок! Сколько раз с тоскою провожала взглядом крестьянских баб с их полнощёкими детьми, думая, что хотела бы однажды тоже взять этакую кроху на руки… Сколько раз жалела, разграбленная и поруганная очередными «гостями», что нет поблизости никого, кто бы за неё постоял или, по меньшей мере, помог поставить новые срубы… Себя от счастья не помнила, когда граф Витте осмотрел побережье и постановил, что нужно строить в Екатерининской гавани новый порт, а покойный государь Александр Александрович это одобрил. Да ещё, благодетель, велел выстроить к городу железную дорогу и поставить электростанцию! Вот только осенью царь скончался, а воцарившийся после него Николай Александрович счёл строительство «несчастным и легкомысленным шагом». Их Сашеньку — легкомысленным шагом! Как будто мало тут шведы с англичанами хозяйничали, и они с Сергеем Юльевичем единственно по своей прихоти флотскую базу устроить захотели! Граф Витте, по счастью, этого так не оставил и добился-таки через Государственный Совет строительства. Поэтому она и записала Сашу вопреки традиции Сергеевичем — по истинному отцу-основателю, а не по правителю, который его существования-то и не хотел. А теперь царь, поди ж ты, сообразил что-то. Да назвал-то как — Романов-на-Мурмане!.. — И названье по августейшей фамилии, и отчество, — произнесла она вслух. — Не слишком ли заносчиво выходит? Чай не столица, чтоб во всём по государю быть. — Я тоже об этом думал, — ответил Архангельск. — Пришёл к мнению, что не слишком, если выбрать имя и фамилию поскромнее. Пусть будет как Саша — Поморский. Им расти вместе как братьям, так пусть и в глазах людей таковыми будут. Кола нашла идею прекрасной: — Отличная мысль! Так и сделаем. — А «Романова» тогда на имя употребим, — продолжил Никита и взглянул на неё, пытливо сощурив глаза: — Роман Николаевич. Звучит, а? — Звучит, — подтвердила Арина. — Но что если мы найдём девочку? У Архангельска вытянулось лицо. Кажется, он и не предполагал, что новый портовый город может уродиться девицей. — Что-нибудь придумаем, — пообещал он наконец. — Выкрутился! — усмехнулась Кола и, поискав глазами Александровск, встрепенулась: — Саша зовёт! Александровск пребывал в такой ажитации, что не смог дождаться их на сопке, с которой размахивал руками, и прибежал навстречу. — Тётя Арина! Никита Иванович! — сбиваясь после бега на отрывистые фразы, воскликнул он, — идите скорее! Там! Там!.. Я нашёл его! — Оно и видно, — заметил Архангельск. Его невозмутимый голос несколько отрезвил Сашу. Он вдруг вспомнил, что он, уездный город, находится сейчас перед городом губернским, и будь ему Архангельск хоть трижды дядей, не должен так громко говорить и жестикулировать. Стремясь исправиться, Александровск прочистил горло и постарался рассказать о своей находке как можно спокойнее: — Я сделал так, как вы велели, и предложил Романову-на-Мурмане поиграть. В какой-то момент я почувствовал его присутствие. Оно привело меня к берегу. Тётя Арина сказала, что воплощение тяготеет к своему началу, поэтому я хотел пойти к порту, но тут ветер задул в мне лицо! Так сильно, что стало неприятно держать глаза открытыми, представляете? — Ещё бы, — отозвалась Кола. — Я понял, что повернул не туда, — продолжил Саша, — и развернулся в обратную сторону. Отсюда не видно, но там гавань чуть-чуть закругляется и глубже вдаётся в сушу… Стараясь не слишком тараторить, он рассказал, как двинулся вперёд по сужающейся песчаной отмели, которая с каждым шагом становилась всё каменистее, переходя, наконец, в размытый волнами и щерящийся скалами отвесный берег. — Ветер тогда почти сразу ослаб. Как будто сказал: «Да, именно, так и иди»! Даже волны как-то поутихли и уже не растекались так далеко, как минуту назад. Саша сбился, не зная, как описать словами то, что было дальше. Момент, когда он стал слышать сладко-солёный, йодистый запах, который источали в воздух застрявшие меж камней пучки морской травы, и отдалённые крики чаек… и ещё странный, едва уловимый звук, который напоминал эхо порта, но эхом определённо не был. — Помните, вы говорили о бубенчике? — напомнил он Никите Ивановичу. — Точнее, о звоночке в бубенчике, который едва-едва елозит, и его толком не услышишь? Архангельск кивнул. — Вот я что-то такое и услышал, — заметил Александровск. — Сначала подумал, что мне чудится, но потом подошёл к скалам вплотную, и понял, что этот звук взаправду. Там есть расселина, откуда-то из неё и веет. Только она очень высоко, я не смог забраться! — Что-нибудь сообразим, — заверил его Архангельск. — Если Романов-на-Мурмане тебя на это место навёл, значит хочет, чтобы ты его нашёл. Значит, поблагоприятствует. — А… как? — растерялся Саша. Кола хихикнула: — Как-то! — но тут же, посерьёзнев, пояснила: — Дело в том, мой мальчик, что пока воплощение мало, оно ещё не вполне понимает, что оно — душа города, и пытается хозяйничать над землёй, небом, морем, лесами, зверями и птицами… В общем, всем, на что сил хватит. — Вы какое-то волшебство описываете, — удивился Александровск. — А это оно и есть, — невозмутимо отозвался Архангельск. Саша опешил. — Волшебство?! — Ага, — небрежно подтвердил Никита Иванович. — Пока воплощение со своим городом не срослось и себя к его процветанию не направило, ему много что подвластно… Ничего хорошего только от этого не бывает. — Почему? — уточнил Александровск. — Мне кажется, это наоборот здорово. Сколько можно было бы своему городу пользы принести, если бы можно было, например, сказать морю: «Выплюнь моим людям двести пудов рыбы!» И раз! — каждому по хорошей рыбине достанется! — Если б всё так прекрасно было! — печально усмехнулась Кола. — Люди ведь не зря учат, что если царство в себе разделится, запустеет, а если град, то разрушится. Мы с тобою по натуре города, должны оберегать наших людей и помогать им во всём. А природная стихия совсем другой интерес имеет! Ей человек — враг. — Так разве не проще людей сохранить, если сам повелеваешь стихией? — возразил Саша. — А кто тебе сказал, что ты ей будешь повелевать? — усмехнулся Архангельск. — Стихия, брат, больше тебя. Ты — пятнышко на карте, а море и некоторых стран крупней. Ты ему прикажешь — оно раз послушается, два… Подождёт, пока ты нос задерёшь, а потом сожрёт тебя, и фундаментами не подавится. Это уж дело доказанное: Атлантида знаниями чар кичилась — на дно ушла, Китеж-град вообразил, что Светлояром может от татар укрыться — не дало ему озеро всплыть… И себя погубили почём зря, и людей своих. Так что не надо нам, Саша, никакой ворожбы. Чем стихиям сердце открывать и размывать свою натуру, лучше делом себя занять. Хороший совет человеку куда полезней. — А Романову-на-Мурмане твой пригодится, — добавила Кола. — Нужно только сначала его у стихии забрать. Она выразительно посмотрела на показавшиеся впереди скалы. Архангельск, окинув местность взглядом, решительно зашагал к каменистой гряде со стороны сопок: — Оттуда надо было подбираться, Саша. Там камни меньше, по ним залезть труда не составит. — С берега было не видно, — смущённо оправдался Александровск. После рассказала Архангельска и Колы о волшебстве карабкаться на камни к Романову-на-Мурмане было немного боязно — вон он как с ветром управляется! — но Саша напомнил себе, что брат маленький и без него не справится. Карабкаться наверх не пришлось: подойдя ближе, они нашли маленький прибрежный грот. Во время прилива его, очевидно, заливало: на дне было много свежих водорослей и бегали туда-сюда мелкие рачки, а в низких местах стояла вода. Сквозь крупную щель в потолке падала полоса тусклого, пасмурного света. У крупного камня посередине свет почему-то становился явственнее и как будто ярче… Привлечённый этим парадоксом, Александровск первым подошёл ближе и невольно вскрикнул: там лежал ребёнок! Младенец от звука его голоса заулыбался, загулил, радостно сжимая крохотные кулачки. Вторя его радости, свет засиял жемчужным перламутром и окутал его, будто кукольное облачко. А морская вода, вдруг зажурчав, начала стремительно подниматься к Сашиным сапогам. Нужно было отскочить, выбежать прочь, но Александровск не мог — его охватил такой трепет, что из головы напрочь вылетело всё остальное. К счастью, старших это не впечатлило: Архангельск дёрнул его за руку к себе, не позволяя замочить ног, а Кола, выхватив малыша из его каменной «колыбели», строго потребовала: — А ну-ка, не тащи море! Не тащи, не то Саша с тобой играть не будет! К немалому изумлению Саши, Романов-на-Мурмане не только понял, чего хочет Арина Ивановна, но и послушался: вода схлынула так резко, будто невидимые ножницы обрезали тянувший её аркан, а окружавшее малыша перламутровое сияние, заискрившись, сжалось до малюсеньких звёздочек и вдруг провалилось ему в глаза. Арина Ивановна, торопливо развязав одной рукой узел под подбородком, сдернула с себя платок и принялась закутывать в него Романова-на-Мурмане: — Извольте-ка одеться, Роман Николаевич! Малыш закряхтел, не слишком радуясь соприкосновению своей нежной младенческой кожицы с плотной шерстяной тканью, завертелся. Их с Сашей глаза встретились; в туманных серых глазах крохи маяками сверкнули путеводные северные звёзды. Страх испарился: звёздам Александровск всегда доверял. Шагнув ближе, он улыбнулся: — Ну здравствуй, маячок. Романов-на-Мурмане широко улыбнулся беззубым ртом в ответ.