***
Село Старая копь было местом, где Костя, как и множество его ровесников, проводил каждое лето детства. Когда родители оба работают в госорганах девяностых, у них не так уж и много вариантов, какой летний досуг они могут обеспечить. Костя не возникал, у деда ему нравилось. Даже сейчас, спустя лет пятнадцать-двадцать, он помнил шум поезда, в котором проводил несколько дней, пока не добирался до села. И каждый раз дни пути туда были протяжными, наполненные предвкушением, а обратно — глухой тоской по завершающемуся лету, любимому деду и солнечным дням, которых в Петербурге было не так и много. Дед жил один всегда, сколько Костя себя помнил. С бабушкой они или развелись, или она умерла — никто почему-то не хотел развеивать эту тайну перед маленьким Костей, а когда он вырос, его уже перестали интересовать детали. И помимо своего тотального одиночества (не считая тех трех месяцев, когда ему, как снег на голову, сваливался Костя) он никогда не покидал села. Костя помнил только один случай: когда хоронили отца. Тогда дед, взглянув на упрямое выражение Костиного лица, на злой блеск в его глазах и сцепленные мертвой хваткой зубы, которые не разжимались даже во время разговора, сказал: «Не делай этого. Дров наломаешь. Мстить будешь — грех на душу возьмешь, судьбу себе испортишь.» На Костю это не сработало. Уже через год он поступил на учебу в органы и до сих пор работал, как проклятый. Дед был тем человеком, который, как Костя думал, умел все и знал обо всем. Он помнил наизусть каждое растение, которое они встречали в тайге, пока собирали грибы и ягоды, мог рассказать о каждом лесном звере, объяснить любое природное явление, рассказывал наизусть Библию и при этом верил в приметы, подкармливал домового, просил Костю вести себя в лесу тихо, чтобы не злить лешего, умел чинить любой предмет в доме, держал кур и ходил на охоту, был заядлым рыбаком. Только одного дед не понимал: техники. Поэтому и бежал от нее подальше, закрывался, боясь признать, что чего-то не умеет. Костя с тяжелой и сладкой тоской вспоминал о нем, но не мог ни позвонить, ни навестить, и сейчас противное чувство вины поселилось под ребрами, ныло старой раной. Он приехал в Старую копь под вечер, уставший, как собака. Сеть ожидаемо плохо ловила, рядом не было ни одного магазина, поэтому Костя бережно припрятал несколько пачек сигарет, купленных еще в Красноярске. Пока они с возмущающимся таксистом пробирались через разбитые сельские дороги, Костя пытался вспомнить, как же дед забирал его с вокзала. Ну уж не ездил же он на телеге? Наверняка просил кого-то из сельчан, но это почему-то совсем вышло у Кости из головы. Таксист побыстрее схватил купюры, увидел, что щедрых чаевых Костя ему не оставил, угрюмо попрощался и смылся раньше, чем Костя успел осмотреться и понять, куда ему. Село изменилось, но при этом как будто и замерло во времени, не подвластное окружающему миру. Было в этом что-то приятное, родное, тоскливое до зубной боли. Знакомые пейзажи — покосившиеся домики, неровный деревянный забор, начинающие желтеть деревья. И грязь под ногами. Столько грязи, что Костя оказался в ней по колени. Ну да, в ночь его приезда дождь лил, как из ведра, все размыло. Дорогу к дедовскому дому он помнил наизусть, — хотя заблудиться в селе с населением в триста человек еще нужно умудриться, — Костя остановился перед домом. Тот снаружи выглядел ухоженным, приятным, пусть и с потемневшей от времени древесиной. Костя открыл скрипучую калитку, осторожно зашел, как будто его могли прогнать. Хотелось позвать деда, посвистеть, чтобы привлечь его внимание, и Костя сделал это, но остановил себе на середине — никто не придет. И не отзовется. По спине пробежал неприятный холодок. Дверь открылась с легким скрипом, в нос сразу же ударил теплый запах сельского дома — сушеные травы, которые дед выкладывал на стол, застланный газетой, немного пыли с золой, терпкий аромат грибов. В доме было чисто, убрано так тщательно, как Костя никогда не следил за собственной квартирой. Дед до самой старости поддерживал чистоту, несмотря на то, что, как сказала мама, под конец жизни ему стало тяжело передвигаться из-за артрита. Смахивая с глаз сентиментальные глупые слезы, Костя зажег лампу и разложил вещи, затопил печь — лето хоть и теплое, но уже август, ночи становились прохладными. Комнат в доме всего две — спальня и кухня, где печь и была. Еще пара кладовок, но попасть в них можно только снаружи, там хранились бесчисленные дедовские инструменты, на которые в детстве Костя смотрел, как на космический корабль — также непонятно, зачем и для чего эта фигня нужна. В дверь постучались. — Вы кто? — насупилась женщина, стоявшая на пороге. — Константин, — также недружелюбно ответил Костя. — О господи, Костя, ты!.. — удивленно воскликнула женщина. — Я, — он чувствовал себя дураком, потому что не очень-то мог вспомнить имя этой женщины. — Ой, жаль-то дед Борю, жаль! — запричитала тетка, прикладывая руку к груди и тут же отрывая ее то покреститься, то утереть слезы, — я ж его с самого детства знала, он меня постоянно Нюткой звал, даже когда мне сорок пять исполнилось. А сейчас вот… помер! Ой горе-горе, — Костю озарило воспоминанием. Да, в детстве он частенько заходил к тете Ане, то чаю попить, то поиграть с ее сыном на пару лет младше Кости. За те годы, что его тут не было, она сильно постарела, стала шире раза в два, поседела, но голос у нее остался таким же пронзительным, а говор бодрым. — Да, жаль его, — неловко кивнул Костя, не знающий, как теперь разговаривать на равных с человеком, который видел, как он еще под стол ходил. — Ну ладно, Костик, — она с материнской заботой погладила его по плечу, — отдыхай, мой хороший, с дороги ж! Заглядывай к нам, сто лет уж тебя не видела. — Обязательно, тетя Аня, — Костя захлопнул за ней дверь и с облегчением выдохнул. Спалось ему тяжеловато. В доме, окутанным тяжелым запахом, постоянно что-то скрипело, шуршали на чердаке мыши, стонали деревянные стены. Ему снились образы из детства, беспорядочным калейдоскопом шли перед глазами. Проснулся Костя на рассвете совершенно разбитым, размялся и приготовил себе завтрак. Он сразу же принялся за мелкую починку дома, содрал обои в спальне, где они уже отставали. Костя понимал, что отпуск у него не бесконечный, и за это время хорошо бы весь дом омолодить лет на пятнадцать. Он активно занимался ремонтом, дошел до починки стула в кухне. Выкидывать мебель, которую дед делал своими руками, ему не хотелось, и Костя надеялся, что отремонтирует как можно больше всего, поэтому сейчас он был занят изготовлением новой ножки из дерева. Костя долго пилил и не заметил, как попал по пальцу. Боль сразу же защипала, Костя поморщился, прижимая руку к себе, и понаблюдал за тем, как из ранки закапала кровь. — Хорошо, зараза, задел… — пробормотал он, когда по ладони побежала тоненькая струйка. Ни бинтов, ни перекиси или йода у него не было, поэтому Костя накинул футболку и вышел на улицу. Что там тетя Аня вчера говорила? Зайти к ней? Ну вот и нашелся повод. — Тетя Аня, добрый день. Перекиси с пластырем не найдется? — он показал руку с покалеченным пальцем. Тетя Аня впустила его в дом, сразу же засуетилась, начала искать по шкафчикам. Она посадила его за стол, хлопотала, как курица-наседка над птенцом, а Костя неловко улыбался и чувствовал себя ребенком, который пришел домой с разбитым носом. — Вот, Костик, держи, — тетя Аня протянула ему найденный бутылек с перекисью и пластырь. Костя попробовал убрать накапанную кровь, но только вымазал футболку. Он залил палец перекисью, та запузырилась. Из комнаты вышла высокая девушка. Она взглянула равнодушным взглядом из-под полуопущенных век на Костю, кивнула тете Ане и поставила чайник. Девушка хоть и была выше тети Ани на голову и отличалась худобой, но сходство в их чертах подсказывало, что они родственницы. Незнакомка забрала что-то из шкафа и ушла обратно в комнату. — Кстати! Серафимка ж есть моя, может, она тебе что и соорудит с твоим пальцем. — Да что тут сооружать, я закончил уже, — Костя показал на перемотанный палец. — Нет, она умеет такое вытворить! Колдунья настоящая, честное слово, заговорит — и через минуту пореза уже как не бывало. Серафимушка! Костя скептически относился к заговорам и колдовству. Дед как не пытался приобщить его к деревенской мистике, все равно не смог победить влияние городской рациональной матери, которая всегда скептически отшучивалась. — Что вы, тетя Аня, не стоит беспокоиться, заживет за неделю. — Цыц! — цокнула тетя Аня, и из-за двери снова показалась Серафима. Она была внешне и обычной, и странной — майка болталась на худых острых плечах, рыжая челка закрывала карие глаза, пестрели веснушки по всему лицу и уходили дальше, на плечи, ключицы, волосы небрежно собраны в пучок. Совсем обычная девчонка, но стоило ей посмотреть на Костю тягучим, чарующим взглядом, как он понял: не так и проста. Она молча взглянула на мать, дернула бровью, мол, что хотела-то? — душенька, Косте надо порез заживить. Покажи, как ты это умеешь. Серафима села на колени перед Костей, взяла его ладонь в свою, обдавая ее холодом тонких цепких пальцев, и зашептала, едва шевеля губами. Костя поерзал на стуле, не зная, как реагировать и почему он вообще в этом участвует. Но подыграть хотелось, ради интереса и погружения в детство. Девушка шептала на протяжении пары минут, после встала и бесшумно ушла. Тетя Аня проводила ее взглядом и тяжело вздохнула. — Вот же характер у девки! С чужими говорить отказывается. А замуж как собирается? Не сидеть же на мамкиной шее до седины! — она уперлась руками в бока и словно только сейчас вспомнила, что Костя еще тут, — ну ты разверни палец-то, погляди. Костя послушно снял пластырь, ничего не ожидая. Как какое-то бормотание, которое он даже расслышать не мог, повлияет на порез? Но палец действительно был цел. Костя с удивлением поднял глаза на гордую тетю Аню. — А говорила тебе! Серафимка-то моя умница, в тетку вся пошла, колдовству обучилась. — О как… — пробормотал Костя, рассматривающий руку. Он пощупал палец, надавил, но отрицать не получалось: порез сошел, как будто его стерли, — спасибо, тетя Аня, и дочери вашей тоже… А я пойду. Хорошего дня, — он вышел из дома, как ударенный обухом по голове. У себя Костя занялся работой, но мысль о Серафиме никак не покидала его разум. — Как это вообще вышло? — он снова и снова смотрел на руку. Появилось даже желание порезать руку заново, чтобы Серафима повторила свой фокус, а Костя убедился, что это по-настоящему, — бред, — он взъерошил волосы. Вечером, когда он закончил с делами и достаточно устал, чтобы позволить себе расслабиться, Костя даже не знал, а что делать. После городской бурной жизни деревенская казалась ему настолько размеренной и скромной, тихой, наполненной не ревом машин, а блеянием коз и криками петухов, что Костя был сбит с толку. Ни интернета, ни телевидения, ни банального радио не было. И он один. Сам с собой. Уже никуда от себя не убежишь. Костя сел к окну, распахнул его, впуская в дом свежий августовский воздух, и закурил. Дом тети Ани был прямо напротив, и Костя видел в окнах с включенным светом силуэт хозяйки дома, хлопочущей на кухне. Он заметил неяркий свет и в другой комнате. В тонкой тени узнал Серафиму. Она выглядела скорее как призрак, дух, вышедший из леса, с ее небрежно разложенными по плечам волосами, глазами, которых он не мог видеть издалека, но чей взгляд чувствовал. Это Косте нравилось. Как кикимора из дедовской сказки, которая заманивала в лес. Так они и сидели, смотрели друг на друга, а Костя медленно курил и думал. Когда Серафима слезла с подоконника, Костя затушил окурок и ушел спать. Сегодня спалось ему легко.***
— Здарова, Костик. Анька сказала, ты здесь обосноваться решил, — Костя улыбнулся дедовскому приятелю. Он отошел, позволяя гостю войти, и поставил чайник на печь. — Здравствуйте, Пал Саныч. Да я так, на время отпуска, дом в порядок приведу. — Аа, ну жалко. Я уж думал… А то обидно, дом такой пустует. — Может продам, — пожал плечами Костя и достал пакет с печеньем. Пал Саныч уселся за стол, сразу же взял пару печений и зажевал, иногда посверкивая золотыми зубами. — Ну как жизнь-то твоя молодая? Где работаешь? Жена-то есть? — Жены нет, — хмыкнул Костя. На протяжении года (или уже больше?) он был один, но не страдал от этого, — служу в органах, оперативник. — Ой ну в батька весь! Он ж горел расследованиями, — Костя легко улыбнулся, — и как тебе, нравится? Успехи есть? — Есть, хорошо работаю, начальство пусть и не хвалит, но не ругает, — он налил кипяток в чашки, куда запихал мелиссу с мятой. Костя сел напротив Пал Саныча, подпер голову рукой. — Ты не упахивайся, не бери все уж на себя. А то есть у вас, Вишневских, такая натура, как кони пашете, а счастья это не приносит. — Вы правы, Пал Саныч, — Костя хмыкнул и бросил взгляд в окно. Из соседского дома вышли тетя Аня и Серафима. Костя проводил девушку взглядом, и Пал Саныч это заметил. — Нравится девка? — Необычная она. — Очень, — он внезапно посерьезнел, — странная девчонка, неизвестно, что на уме у нее. Я от нее ни слова уже лет пять не слышал, думал, онемела может бедняга. А мать ееная сказала, что якобы Серафимка в колдовство ударилась, и потому ни с кем кроме матери и брата болтать не может. — Забавная, — усмехнулся Костя. Вот почему вчера тетя Аня возмущалась, — а сколько лет уж ей? Не помню ее, когда ездил сюда. — Не помнишь, потому что она и не родная Аньке. Сестры ееной дочь, из соседней деревни. Сестра то и померла, когда Серафиме лет семь было, Аня ее и забрала себе под крыло, — Пал Саныч хлебал чай с громким звуком. Костю это даже не раздражало, он с теплом вспоминал, как Пал Саныч иногда развлекал его, когда деду нужно было заняться делами. — Вот оно что… — пробормотал он, — а расскажите хоть, всегда она такая была? — Да всегда Серафима была замкнутой, странноватой девочкой, везде одна, только к приемной матери и приклеивалась, хвостом ходила. С братом иногда общалась. Я когда к Аньке заходил, она всегда глаза такие испуганные делала, будто под пытками со мной здоровалась. А после магии ее так вообще… Но умная, отличницей школу закончила, Аня все надеялась, что поступит в город крупный, хоть в Красноярск, хоть в Москву. А нет, тут осталась. — Про магию эту… — Костя прокашлялся, вспоминая вчерашний фокус, — как это? Вы проверяли? — Проверял. Черт знает, что эта девчонка делает, но каждый раз пошепчет — и все само проходит. Я уж не раз к ней ходил из-за спины-то моей, немолодой уже, ноет, зараза. И всегда помогает. К ней часто ходят. Через Аню просят что-нибудь, то от болезни вылечить, то чтоб урожай получше был, то еще что. Но связываться с ней не смей! Злопамятна Серафима, жестока, порчу наведет и глазом не моргнет. — Я в порчи не верю. — А стоит, Костя. Предостережения Пал Саныча на Костю не подействовали. Его всегда тянуло к чему-то непростому, загадочному, такому, что зубы сломаешь, пока откроешь тайну, но сделаешь это. Поэтому каждый вечер он появлялся в доме тети Ани. Хозяйка была рада, кормила его, уставшего после ремонта и работ на огороде, ужином, болтала. Иногда Костя осторожно спрашивал про Серафиму и каждый раз, возвращаясь к себе, чувствовал на себе тяжелый пробирающий взгляд. В один из дней Костя постучался к тете Ане, чтобы надеяться, как школьнику, увидеть ту самую девчонку, от которой сердце прыгало. О нет, до влюбленности или симпатии он не докатился, был не настолько жалок, но услышать Серафимин голос хотелось до безумия. Стать единственным чужаком, с которым она заговорит, выбить себе особое расположение. — Тетя Аня! — позвал он, когда дверь долго не открывали. В доме заскрипели полы, щелкнул замок. На пороге показалась Серафима, — добрый вечер. Зайти можно? Она отошла. Костя воспользовался предложением и шагнул, скидывая с плеч олимпийку. — А что, тети Ани нет? — Серафима качнула головой, — в город уехала, что ли? — кивок, — ну ладно… Раз уж пришел, может, чаем напоишь? — она махнула рукой. Пока кипел чайник, они глядели друг на друга, как идиоты. Серафима скрестила руки на груди, сгорбилась, смотрела коршуном, словно ждала, что же Костя выкинет, а он держался расслабленно, легко улыбался ей, положив ладони на колени. — Я, кстати, сегодня правую ногу сильно ударил, там порез глубокий. Сможешь… вылечить, пожалуйста? — он наклонил голову набок, извиняюще улыбнулся. Серафима бесшумно, даже без шороха одежды, села на колени и положила ладони ему на бедро. Она зашептала, опустив голову, но уже через пару секунд перестала шевелить губами и разозленно взглянула на Костю. — Зачем? — тихо сказала Серафима, что Костя поначалу подумал, не ослышался ли. — Что? — Врешь зачем? Пореза действительно не было. Идея о нем пришла Косте минуту назад, при взгляде на четкие Серафимины ключицы, выглядывающие из-под тонкой голубой блузки. — Узнать хотел про твой дар, настоящий ли он. — Проверить меня решил! — угрожающим шипением полился ее голос. Костя кивнул. Он не раскаивался, только любовался, как она превращается в бестию, как ее карие глаза сужаются в презрении и губы кривятся, образуя изгиб, — ну что, убедился, что не вру насчет дара? — Убедился, — он кивнул, — ты и правда способная девчонка. Только молчаливая слишком. Серафима ответила ему грозным взглядом. — А почему ты такая, кстати? Людей боишься, что ли? — Не боюсь. Просто с людьми разговаривать — за зря силы тратить. А теперь иди, нечего тебе здесь делать. — Выгоняешь? — Серафима указала на дверь. Костя встал, в последний раз взглянул на ее нахмуренное лицо и вышел. Настроение у него было отличное. Он наконец-то услышал голос Серафимы и тот оказался именно таким, каким Костя представлял: низковатым, слегка хриплым от того, что она мало разговаривала, с резкими прерывистыми интонациями. Косте всегда нравились такие девушки — самобытные, с силой, которая ощущалась и во взгляде, и в поведении, немного выделяющиеся на фоне остальных своей серьезностью и резкостью. Неудивительно, что ему понравилась Серафима. К этому выводу он пришел спокойно. Костя не был идиотом, чтобы отрицать очевидное. Серафима ему нравилась, а еще больше нравилось чувствовать ответный, пусть и скрытый, интерес от нее. Даже сейчас он ощущал спиной ее пронзительный взгляд и слегка улыбался. Забавная. В середине отпуска Костя захотел вспомнить, каково гулять по лесу. Он взял небольшую корзинку, стакан, складной ножик, сигареты с зажигалкой, фонарик и запихал в карман олимпийки несколько маленьких шоколадок на всякий случай. Ночью капал дождь, поэтому в лесу было сыро и свежо, густо пахло травой и приближающейся осенью, легкий ветер щекотал шею. Костя застегнул олимпийку по самое горло и, что-то насвистывая, пошел по тропинке. После сибирской глуши он не понимал, как вернется в Петербург, с его бешеным ритмом жизни, и к работе, которая, несмотря на всю Костину любовь, делала из него зомби, а не человека. Костя с легким разочарованием считал, сколько дней осталось до конца отпуска, и усиленно наслаждался жизнью в селе. — А может, ну его, это все?.. Тут останусь, — больше в шутку, чем всерьез, произнес Костя под нос и хмыкнул. Нет уж, работой он жертвовать не готов. Половину найденной земляники Костя бросал в стакан, половину — в рот. Так набиралось совсем немного, ягода едва закрыла дно стакана. Когда он зашел так далеко, что не мог разглядеть и малейшего очертания села, Костя, среди лесного шума, различил едва уловимый голос. Дед рассказывал, что, если слышишь пение в лесу, будь осторожен и на звук не иди — кикимору найдешь. В детстве Костя верил, но сейчас он знал — никаких кикимор не бывает, поэтому смело зашагал к источнику звука. Чем ближе он подходил, тем лучше слышал и даже смог различить слова песни. Она была Косте незнакомой, но он сразу уловил народный мотив, а голос, который ее исполнял — женским, сильным и звучным, низким. — Чёрный ворон, чёрный ворон, Что ж ты вьёшься надо мной, Ты добычи не дождёшься, Чёрный ворон, я не твой. Костя замедлил шаг. Он старался быть потише, будучи отчего-то уверенным, что малейший шорох собьет девушку. Казалось, что поет не человек, не что-то физическое, а сам лес издавал звуки, которыми Костя был зачарован. — Ты добычи не дождёшься, Чёрный ворон, я не твой. Наконец-то он обошел огромный дуб и увидел. Под ногой неожиданно громко хрустнула ветка, и девушка развернулась. Не испуганно, плавно, словно Костю ждала все это время, и тот наконец-то пришел. — Ты прервал меня, — сказала Серафима. Костя, не чувствуя раскаяния, кивнул. Она долго смотрела на него перед тем, как начать петь снова, попутно собирая грибы. Костина же корзина была пуста — он ничего не искал по пути, очарованный звуками. — Что ж ты когти распускаешь Над моею головой, Ты добычу себе чаешь, Чёрный ворон, я не твой. Костя оперся на дерево. Серафима заглядывала под кусты, отодвигала ветви, собирала грибы и срывала ягоды, которые забрасывала в металлическое ведерко. Те не звонко стукались о стенки, а мягко падали. Улова у нее было явно больше, чем у Кости. Она закончила песню и глубоко вздохнула, переводя дыхание. — Что ты хочешь, черный ворон? — сказала она, обращаясь к Косте. Он не знал, что ответить. Чего он хотел? Серафима ответила сама. — Души моей хочешь, когти пустить в нее, сердце вырвать, себе присвоить. Вот что тебе нужно. — А ты позволишь? Серафима не ответила, даже головой не покачала. Поджала губы и отвернулась, продолжила напевать, но уже себе под нос, так, чтобы Костя не слышал. Он подкрался к ней и протянул руку, собираясь стащить несколько ягодок, но она остановила его, схватила за запястье. Серафима сжала руку и грозно посмотрела. Костя ответил улыбкой. — Уходи. Видеть тебя не хочу, — она резко отдернула пальцы, будто обожглась. Он не воспринимал ее злость всерьез, скорее, как скрытое влечение, которое Серафима неумело прятала. — Не хочешь? — переспросил он, как будто надеялся на другой ответ. Серафима неспешно ушла вглубь леса, и через минуту видно было только ее рыжую макушку. Костя тяжело вздохнул.***
Той же ночью, когда Костя уже ложился спать после того, как съел весь небольшой улов, в дверь постучали. Костя не хотел подниматься с кровати, только провалившись в сон, и ждал, пока неожиданные посетители уйдут. Уже полночь. Если это тетя Аня что-то принесла, то она догадается, что дверь открыта (замка у деда никогда не было), и зайдет сама. Пока Костя полусонно мысленно ворчал, дверь едва скрипнула. Он перевернулся на спину и прикрыл голову подушкой, чтобы погрузиться в тишину. Когда Костя уже погрузился в сон, его оттуда вырвал чей-то вес, давящий на ноги. Костя дернулся, скинул с себя подушку и увидел Серафиму, наклонившуюся к самому его лицу. От неожиданности даже дар речи пропал, только улыбнуться смог, когда она начала быстро целовать его. Костю коснулись мягкие длинные волосы, щекотали кожу, в особенности лицо. Он убрал их, закрутил в жгут, чтобы не лезли, но тот быстро распустился обратно. У Серафимы была прохладная гладкая кожа, покрытая веснушками, которые Костя видел как мелкие точечки в темноте. Сама она была словно полупрозрачная, бледная, худая, с торчащими косточками ребер, ключиц и запястий. Костя коснулся губами их всех, пересчитал веснушки и родинки. — Я думал, ты хотела, чтобы я ушел, — он не удержался от едкого комментария, сжимая ее за бедра. Серафима угрожающе зашипела, сверкнула глазами и припала к нему обратно. Она вообще с ним не разговаривала ни до, ни после случившегося. Делала вид, что ничего не произошло. Только начала приходить так каждую ночь, когда время уже перевалило за полночь, и целовала его. А когда ей надоедало, молча уходила, оставляя Костю одного. Каждый раз она была похожа не на женщину, а призрака, ведение, которое Костя сам себе придумал. На четвертый раз это чувство не исчезло. Костя посмотрел на нее, мягко убрал волосы со лба. Серафима настолько красива, что быть с ней только в темноте невыносимо. Но днем она его игнорировала, даже если он заходил в гости, и на любые попытки завести разговор словно растворялась в воздухе. Кто бы мог подумать, что она, такая отстраненная и молчаливая, будет так горячо жаться к нему, пытаться запустить ладонь в ширинку и всячески соблазнять его, но Костя каждый раз ловил ее за руку и не позволял зайти слишком далеко. Правда, не в этот раз. — Хватит, я знаю, что делаю, — хриплым шепотом сказала Серафима, отводя его руку. — Развлекаешься так с каждым приезжим? — с иронией спросил Костя, как будто не знал ответа. — Ты первый, — она ответила с раздражением, словно он уже достал с глупыми вопросами. Костя успокоил ее поцелуем и позволил расстегнуть себе штаны, а сам снял с нее верх. Серафима казалась сделанной из серебра из-з света луны, и он залюбовался. А она, наоборот, теряла терпение и выглядела недовольной. Это казалось ему каким-то особенно очаровательным. Костя долго томил ее, нежил в руках, гладил и тем самым довел до бешенства. Серафима, которой хотелось попробовать все поскорее, уже чуть ли не рычала от злости, когда Костя наконец снял с нее последнюю одежду. Она резко вздохнула, стоило ему коснуться ее, и замолчала. Костя не делал ничего быстро или резко, он мягко трогал ее пальцами, вырывая едва слышимые стоны. Серафима лежала под ним, комкая простыню между пальцами, и совсем не сопротивлялась. Казалось, весь ее пыл исчез, как только Костя взял инициативу на себя. Серафима потянулась к нему, обхватила за талию ногами и придвинулась поближе. Она прошептала: — Сделай это. Пожалуйста. Костя покачал головой. Он не готовился к тому, что найдет здесь партнершу, и не брал никакие меры защиты. Он объяснил это Серафиме, и та потянулась к скинутым на пол штанам, вытащила оттуда презерватив. — Ты подготовилась, — хмыкнул Костя, слегка удивленный. — Купила, когда была в городе, — покрасневшая до ушей Серафима запихнула упаковку ему в руку и закрыла глаза. Не этим Костя планировал заниматься в дедовском доме.***
Он нашел Серафиму около небольшого озера. Костя понял, что разговаривать с ней в селе невозможно, и целенаправленно искал в лесу. Корзинка с несколькими грибами — всего лишь предлог. — Отдыхаешь? — Серафима, сидевшая к нему спиной, не дернулась и не обернулась. Как и не попыталась прикрыться. Она была обнаженной, с распущенными мокрыми волосами, завитками спускающимися по белоснежной спине. Костя подошел к ней, поцеловал в позвонок шеи. — Расскажи, что ты умеешь помимо исцеления. Заговоры делаешь? Или, может быть, порчи? Зелья готовишь? — Многое умею, — уклончиво ответила Серафима, рассматривающая собственные ладони. Пальцами она перебирала траву. — А гадать умеешь? Кивок. — По ладони. И по приметам. — Погадай мне. Пожалуйста, — он протянул руку. Серафима неторопливо повернулась, с легкой ленцой, будто не планировала удостаивать его вниманием, обхватила пальцами запястье. — Судьба у тебя тяжелая, но интересная, витиеватая. Не каждый человек таким похвастается, — ее тихий голос сливался с журчанием ручейка неподалеку, смешивался с пением птиц. Она сидела очень близко, Костя почти утыкался носом ей в плечо. От Серафимы, в отличии от городских девушек, ничем не пахло — ни духами, ни гелем, ни дезодорантом. Но был какой-то запах свежести, словно сам лес стал ее парфюмом. — Знаешь, ты похожа на ведьму, — сказал Костя, смотря на ее тонкий нос с горбинкой. — Я она и есть, — ответила Серафима. Прядь упала ей на лоб, — жизнь у тебя будет долгая. И удачи много, даже слишком, — она сделала небольшую паузу, — и вижу, что жена будет. Вредная, с противным характером, но любить будешь до потери рассудка. Он слегка улыбнулся. — Пока что на тебя похоже. Серафима отстранилась, посмотрела на него со всей серьезностью. — Глупости говоришь. Какая я тебе жена. — Ну что ты, не злись, — он погладил ее по плечу, — а сама себе ты погадать можешь? — Могу. Судьбу свою я итак знаю, — угрюмо ответила Серафима, откидывая волосы со спины на плечи. — И какая она? — спросил Костя, хотя хотел сказать «А со мной она связана?» — Туманная, — Серафима отвернулась, заканчивая разговор. Костя вздохнул. Как сложно вытащить из нее лишнее слово. На следующий день она привела его в лес уже сама. Серафима крепко сжимала его руку, словно боялась, что Костя сбежит. Но он не собирался, держался к ней поближе, наслаждаясь ее редкой инициативой. — Ты веришь в духов? — Я думаю, ты знаешь ответ. Серафима обиженно поджала губы. Костя старался не обижать ее своим отношением к мистике, но она все равно находила, за что зацепиться. — Ну конечно! Ты же такой умный, в науку веришь. А я тебе сейчас покажу… — она резко отпустила его и побежала. Костя замер, не понимая, следовать ли за ней. Но он сделал это. Серафима вывела его к опушке и бросила, чтобы он дальше не ходил за ней. Так Костя остался один. Серафима скрылась среди деревьев, тут же исчезла за густыми ветвями. Послышался ее сильный громкий голос, удаляющийся с каждым мгновением Костя осмотрелся. Не было никакого понимания, куда побежала Сима и что она собирается делать. Но он понимал, что будет делать сам — ждать ее. И от скуки исследовать опушку. Костя нашел куст малины и потихоньку общипывал его. Серафима появилась минут через десять, а вместе с ней — тяжелые темные тучи. Косте это не понравилось. — Сим, ты где была? — Костя отполз от малины, встал, отряхиваясь от прилипшей травы. Серафима таинственно улыбнулась. Она редко улыбалась. Закапал мелкий дождь, с каждой каплей усиливающийся. Серафима продолжала петь. — Ччччто ты тут делаешшшь, молодец? Девкуууу стащить в город хочешшшь, а?! — шипение сзади заставило Костю резко развернуться. Он нахмурился, думая, что это глупая шутка, и косился на Серафиму. Но та не замолкала, только стала тише напевать. — Кто со мной говорит? — Я говорю, лесаааа этого ххххозяйка, — голос снова был сзади. Его обладательница подкралась ближе, Костя почувствовал ледяное дыхание на лопатках. Он повернулся и увидел ее. Невысокую, тонкую, как веточки вербы, с длинными спутавшимися волосами цвета мутной воды. Они лежали на тонких плечах, прядка пересекала лоб на половине, закрывала вздернутый пятачком нос. Тонкие, с острыми очертаниями губы были сжаты. — А как тебя зовут, хозяйка? — Киииикиморрррра, — прошипела она, обнажив маленькие острые зубки. От нее резко пахло болотом, торфом. Вонь била в нос, и Костя поморщился. Дождь забарабанил сильнее. Серафима наконец умолкла. — Она самая? Из сказок? — с легкой иронией спросил Костя. Не удержался. Серафима метнула угрожающий взгляд и покачала головой. И только сейчас Костя заметил у Кикиморы острые коготки на руках. — Дааа. Девкааа вытащщила позвала меня, на тебя посссмотреть, — она говорила словно нараспев, тянула гласные и шипела. Ходила вокруг Кости маленькими пружинистыми шагами. На удивление, тот не боялся. Она не внушала опасности. Крохотная, хрупкая, похожа на ребенка лет десяти, который измазался в зеленке, чем на чудовище. Но от нее исходил смертельный холод, несло тиной и гнилью. Костя удержался от порыва зажать нос. — Гггговорят, не веришшь ты в насс, считаешшь, что мы — выдумки. Правда? — Правда. «И я скорее поверю, что это Серафима попросила какую-то девочку поиграть в кикимору, чем в существование духов». — Ззззря, — зашипела над ухом. Костя дернулся, когда зубы щелкнули рядом с его лицом. Кикимора расхохоталась над его недовольным лицом, но тут же потеряла веселость и ткнула его пальчиком в грудь. Кожу вспорол коготь. — Твооой дед ко мнееее ходил, подарочччки носил. А сейчасссс перестааал, не нужнааа ему болеееее. — Он умер. — Аххх, вооот в чем дело. И ведь кромееее него-то и девкккиии не уважит меня никто. — Вот какая ты хозяйка, даже не знаешь, что у тебя здесь происходит. Громыхнул гром. Кикимора сверкнула глазами, вцепилась Косте в руку, яростно зашипела: — Я лесссса хозяйка, не людская! Этооо выыы, места мои забираетееее, лесссс мой крадете!!! — дождь забарабанил по земле, полил стеной, даже деревья не помогли от него спрятаться. Костя уже полностью промок, как и Серафима — ее тонкое платье теперь облегало фигуру, просвечивала нежная кожа. По Костиной руке капала кровь, смешиваясь с ливнем. Кикимора зашипела снова, как дикий зверек, и обернулась к Серафиме, — наглеееца привела, обдииичика. После этих слов она исчезла, словно растворилась — юркнула в кусты и как не бывало. Костя с сомнением посмотрел на Серафиму. Он не понимал, что думать. — И кто это был? — Кикимора, — ответила ему, как идиоту, Сима, — и ты ее сильно обидел. — Да быть не может, чтобы это была…кикимора… Не бывает их, — пробормотал Костя, задрал рукав. Кожа покраснела, вздулась возле раны, чуть ли не запузырилась. — Сам видел, бывают, — теряя терпение, Серафима дернула его за руку и потащила обратно, — нам больше тут быть нельзя, иначе… Иначе разозлится совсем. — Ты надо мной шутишь? — Костя неотрывно смотрел на рану. Она его пугала — краснела, пухла на глазах, следы коготков пульсировали, — Что она со мной сделала? Это яд какой-то? — Хуже, гнев нечистин. И от него нет противоядия, — Серафима взглянула ему в глаза перед тем, как он потерял сознание. Пришел в себя он уже дома, в кровати. Серафима сидела над ним, выглядела хмурой. Волосы у нее до сих пор были мокрыми, с них стекали струйки воды, заливая пол. — Ты как меня притащила? — Серафима, пусть и была высокой, около метра восьмидесяти, но его она сама никак не смогла бы вытащить из леса. Костя откинул голову на подушку. — Как-то, — она занималась его раной, прижимала к той ватку с чем-то. Судя по пощипываниям, с перекисью. — Спину не надорвала хоть? — он попробовал подняться, но Серафима толкнула его обратно. — Закрой рот, — обрубила она и убрала руки от раны. Та стала выглядеть совсем печально. Костя боялся туда смотреть. Может, у него заражение крови? Щеки горели, как раскаленные угли. А как быстро сюда можно вызвать врача? Что, если он умрет сейчас? Серафима приложила руку к его лбу. Она, наоборот, была спокойна как удав, только хмурилась. — Не помрешь, хватит переживать. Но теперь ты понял, что Кикимору обижать нельзя. — Да знал бы, вообще рот не открывал, — простонал Костя от жгучей боли в руке. Она распространялась по предплечью, как будто его ужалила оса. Костя быстро и неглубоко дышал, голова раскалывалась. Серафима гладила его по волосам. Вся постель пропиталась водой. — Печь затопи, все промокло, — с трудом пробормотал Костя и закашлялся. Серафима послушно встала, но ему захотелось потянуть ее обратно к себе. Мысль, что он останется один даже на минуту, вызывала у Кости панику. А если это миниатюрное чудовище придет, чтобы добить его? И Серафимы рядом не будет? Одолеваемый страхом, Костя закрыл глаза. Он погрузился в неглубокую, тревожную дремоту, его разбудил шорох шагов Серафимы. Она успела переодеться в его сухие вещи, убрала волосы в косу. — Ну что ты, урок уяснил? — Уяснил, — прохрипел Костя. По симптомам он словно заболел гриппом, только не хватало боли в горле. Но вместо нее было неутихающая, ноющая боль в руке, которую Костя не мог игнорировать. Серафима положила ту к себе на колени и начала мягко гладить, огибая место ранки. От ее нежных прохладных пальцев становилось легче. — Почему ты просто не вылечишь меня? — Не могу. Кикиморовы раны — не порез и не ушиб, тут мои заговоры не помогут. Только она сама может излечить тебя, — ее голос был неожиданно мягким. Костя с трудом стянул с себя мокрые вещи — Серафима помогала, бросил рядом с кроватью, забрался под одеяло. Он смотрел на нее мутным взглядом, голова кружилась от температуры. В горле сохло. — Я люблю тебя, — сказал Костя, как в бреду. Серафима даже не дернулась. Только подоткнула ему одеяло и быстро, словно не хотела, чтобы он почувствовал, поцеловала в лоб. Его слова остались без ответа. Костя быстро поправился. Ему хватило двух дней, чтобы полностью прийти в себя, и он не знал, чья это заслуга — его организма или подношений Серафимы Кикиморе, как извинения за Костину грубость. — Я все еще не понимаю, как это вышло! Откуда здесь кикиморы, духи, домовые? Может еще и водяной есть? — Есть, — уверенно кивнула Серафима, которая зашивала порвавшуюся из-за гвоздя Костину футболку. — И откуда они взялись? Как? Почему никто про них не знает? — он допытывал Серафиму уже час, если не больше. Она лишь пожимала плечами: — Мне не нужно знать, откуда они пришли. Нужно только верить. И понимать, как с ними общаться, — Серафима глубоко вздохнула, — вот моя мать, например, не понимала. — Хочешь сказать, ее убили духи? — уже тише спросил Костя, придвинувшись к ней поближе. — Она начала отрицать их существование, хотя до этого служила им. Учила меня, как общаться с духами, — у нее задрожал голос. Костя поцеловал ее в шею, приобнял за плечи. До сих пор было непривычно видеть, как Серафима, которой на первый взгляд эмоции были чужды, трепетно ко всему относилась. — И что с ней случилось? — Костя попробовал отвлечь ее звучанием его голоса, немного переключить внимание. Серафима помяла в руках футболку. — Мама работала летом в огороде. И ее убила Полуденница. В наказание за то, что не верила, за то, что работала в полдень, не уважала ее. Маму нашли в огороде, она была с разбитой головой. Говорят, что нашла ее именно я, но этого вспомнить не могу, — Серафима пожала плечами и ловким движением вытащила сигареты у Кости из кармана. Она стала перенимать у него привычки. — Мне жаль, Сима. Очень сочувствую, что ты потеряла маму, — Серафима посмотрела на него с благодарностью. Она затихла, а Костя не настаивал. Было немного стыдно, что он затронул эту тему, но уже ничего не поделаешь. Вместо сожалений Костя наслаждался ощущением уюта, которое Серафима дарила. Его месячный отпуск подходил к концу. Через несколько дней Костя должен был уехать в город, и Серафима становилась все более отстраненной, почти как в самом начале. Она много молчала, а когда уходила к себе, то Костя чувствовал долгий пристальный взгляд на себе. На это он реагировал спокойно: махал ей в окно и слегка улыбался. Злиться на Серафиму не было никакого смысла, она все равно не изменится. — Тебе нравится жить в городе? — спросила она за три дня до его отъезда. — Нравится. Люблю Питер. — А почему? — Он очень красивый. Там много замечательных мест, много людей. Много жизни. Здесь тоже хорошо, но временно, всю жизнь я бы тут не выдержал — совсем нет движения. — То есть, лесная жизнь для тебя хуже, чем городская? — с толикой обиды спросила Серафима. Она всегда близко воспринимала любые Костины слова, которые не восхваляли село. — Я не говорил, что хуже. Просто мне нужна активность. И моя работа. А здесь-то что делать, что расследовать? Кто у кого курицу спер и дрель не вернул? Серафима надолго замолчала. Наконец, когда Костя уже разлил чай по кружкам, она произнесла: — Как думаешь, а мне… понравится в городе? Костя улыбнулся. — Почему бы и нет. А ты хочешь уехать? — Хочу, — Серафима подняла голову, задрав подбородок. Костя стоял прямо над ней, она заглянула ему в глаза, — с тобой. Костя поцеловал ее, стукнувшись своим носом о ее. Это было лучше, чем услышать какие угодно признания, говорило о чувствах Серафимы сильнее. — Ты поэтому такая мрачная? — Сима кивнула. Костя хмыкнул. Глупенькая. Он поцеловал ее в лоб, — думаешь, я тебя не возьму? Оставлю тут, одну? — Еще кивок. — Ты тот, с кем я должна быть. Я знаю это. Хорошо знаю. — Тебе это подсказали? — не удержался Костя. Серафима не оценила его подколку. — Сама догадалась. Так ты меня возьмешь? — Возьму, — в этом Костя не сомневался. Месяц, который он провел рядом с Серафимой, казался Косте невероятно длинный, словно прошло не меньше полугода, и за это время он влюбился в нее до беспамятства, — тетя Аня в курсе? — Еще нет. Я ей скажу сегодня. Не могла же заранее пообещать, что уеду, — на губах у Серафимы расцвела счастливая улыбка. Открытая, яркая, солнечная. Костя чмокнул Симу в нос. — Хорошо. Тогда беги, заодно подумаешь, что надо взять с собой. Тетя Аня отреагировала спокойно, она даже была рада. Может, от того, что нашла кого-то, кому можно доверить странную и замкнутую Серафиму. Помогла собрать вещи, благословила их с Костей, да и все на этом. Серафима выглядела крайне счастливой, но Костя не знал, из-за чего — городской жизни или того, что он был рядом. — Чтобы ты хотела делать в Петербурге? — Гулять, — с придыханием вздохнула Серафима. Сегодня она была крайне мечтательной, — хочу обойти весь Питер пешком! Костя хмыкнул. Пока он будет на работе, у Серафимы окажется достаточно времени, чтобы сделать это. — А еще? — Потом… Может, учиться пойду. У меня до сих пор действительны результаты экзаменов, но я никуда так и не поступила. Костя одобрительно кивнул. Серафима продолжила болтать о том, чем хочет заняться в будущем, а он внимательно ее слушал, подмечая, как пролезли амбиции, стоило Симе уехать. Словно село ограничивало ее, не давало раскрыться. Наверное, Косте стоило переживать. Испытывать тревогу, что они не уживутся вместе, что Серафима не сможет обустроиться в городе, что его работа помешает отношениям, как уже бывало. Но он был абсолютно спокоен и уверен. Серафима, несмотря на возраст, обладала мудростью и пониманием, хотя иногда ее поведение ставило Костю в тупик. Зато она необычайно много знала про тот мир, в который Костя уже забыл дорогу. Прошел уже месяц, как они жили вместе. Серафима оказалась несносной хозяйкой: не умела и не любила готовить, без особой охоты следила за порядком и была погружена в собственные дела. Но Костя не злился, сам такой же. Единственное, с чем он управлялся, так это с готовкой, а в остальном его квартира от нехватки времени на быт выглядела как самая настоящая холостяцкая берлога. — Привет, — он чмокнул Серафиму в шею, — как у тебя дела? — Все супер, — ответила Сима, не поднимая головы от книги. Она перебрала все Костины шкафы, выбрала оттуда классику и неотрывно читала целыми днями. Ее планы обойти весь Санкт-Петербург пешком не задались из-за страха потеряться и нестабильной питерской погоды, — а у тебя как? — Как всегда, — он тяжело вздохнул, — у меня новое дело. — Да? И какое? — Серафима заинтересованно посмотрела на него. — Серийный насильник. — Оу. И много тут таких? — Достаточно. Серафима, выросшая в замкнутой атмосфере небольшого села, явно не понимала, какие опасности могут ее ждать среди множества людей. Она не знала ни о маньяках, ни о насильниках, ни даже о наркоманах, который следовало избегать. Нетронутая криминалом душа не осознавала, что с ней сделают в случае чего. И это уже вызывало у Кости тревогу. Он купил Серафиме телефон и просил всегда предупреждать, если она куда-то уходит. Та слушала, кивала, но, привыкшая к свободе, редко считала нужным отчитываться перед кем-то. — Знаешь, я нашла работу сегодня. — Какую? — Официанткой в ближайшее кафе. Завтра иду на собеседование. Как думаешь, меня возьмут? Костя слегка напрягся. Может, ему стоило сходить с ней и проследить, как бы ее не одурачили? Но это уже будет слишком. — Конечно возьмут, — Костя потрепал ее по волосам, — как первая работа это неплохой вариант. Не хочешь сидеть дома? — Не хочу быть на твоей шее. — Умница. На работу ее действительно взяли. Костя узнал об этом по смс и отправил в ответ эмоджи большого пальца вверх. И ближайшие несколько недель все было в порядке: оба работали, по вечерам Костя, если оставались силы, выводил Серафиму в город, несколько раз она уговорила его съездить за город. И оттуда уезжала с дикой тоской во взгляде. После этого Костя стал замечать странности: Серафима то и дело повторяла что-то себе под нос, несколько раз сыпала соль на пороге квартиры, оставляла подношения домовому. Костя списывал это на безобидные привычки деревенской жизни, пока это не стало пугающим. Серафима сидела на кухне. Время едва перевалило за пять утра, Костя проснулся от дурного сна и выполз из постели. Он налил в стакан воды, сел на соседний стул. Разговаривать как-то не хотелось, чтобы не сбрасывать с себя сонливость окончательно. Серафима тоже молчала, только губы у нее почему-то двигались. Костя заметил это краем глаза, но не предал значения. Потрепал ее по волосам и пошел обратно в постель. Проснувшись снова через два часа, он застал Серафиму на том же месте. Взгляд у нее был застывший, руки — ледяными, а губы не переставали двигаться. Костя нахмурился, попробовал обратить внимание на себя, но Серафима не поддалась. — Ты чего? — Ночница, — пробормотала Серафима, словно это все объясняло. Больше Костя не вытянул из нее ни слова. Он ушел на работу, напоследок с тревогой обернулся. Она даже позы не меняла. На работе он долго не мог сосредоточиться, отвлекался, погружался в мысли о Серафима. С ней явно что-то не так. А Костя ничего не может с этим сделать. Хотя… почему не может? Он вбил в поисковик запрос про запись к психиатру. Наверное, без согласия Серафимы так нельзя делать, но ей очевидно нужна помощь (а Косте — успокоение, что она ничего не натворит). Он записался на прием в ближайший выходной Серафимы. В его графике найти такой не смог, но он точно что-нибудь придумает, чтобы они пошли вместе. Домой Костя пришел с надеждой, что ситуация стала получше и Серафима уже отошла от того странного транса. Раздеваясь, он слышал журчание воды в ванной. Постучался в дверь. Зная Серафимину любовь к долгим ваннам, он понимал, что выйдет она только через полчаса-час. — Сима! Я дома. Ты как? Ему никто не ответил. Костя постучался еще раз, ощущая, как неприятно закололо пальцы от дурного предчувствия. Снова тишина. Тогда Костя дернул ручку. Серафима никогда не запиралась, а Костя никогда этим не пользовался. До этого случая. Она лежала в ванне с головой. Журчащая вода уже переливалась за бортик, заливала пол, образуя огромную лужу. Костя вытащил ее из ванной. Серафима уже посинела, то ли от недостатка воздуха, от ли от ледяной воды, Сам не помня как, Костя вызвал скорую, а пока они ехали, пытался привести ее в сознание, как учили на курсах первой помощи. Даже получилось. Медики приехали быстро, Костя встретил их бледный, испуганный, настолько не соображающий от стресса, что его пришлось увести в другую комнату, лишь бы не путался под ногами. — Вам валерьянки дать? — безучастно спросил флегматичный врач, смотрящий на то, как трясущийся Костя пытался успокоиться. Как хорошо, что он успел. Что сегодня он решил не задерживаться на работе. Если бы он опоздал хотя бы на две минуты… — Лучше сразу спирту, — он горько усмехнулся. Юмор возвращался к нему, а значит, все уже позади. Но воспоминания о пережитом ужасе прилипали, как промокшие рукава рубашки. Костя порылся, достал коньяк, который ему когда-то подарили. Не глядя плеснул в кружку и залпом выпил, словно могли отобрать. Врач наблюдал за этим с выражением полнейшей иронии, как будто в Костиных суетливых движениях было что-то смешное. — Мы привели девушку в сознание, но ей лучше всего будет пару дней полежать в больнице под присмотром врачей. Судя по всему, это была попытка самоубийства, а не несчастный случай, поэтому следует проявить особую осторожность, — второй медик зашел на кухню. Костя покивал, будто понимал, о чем речь. На самом деле в голове у него был только стук собственного сердца и мысль «успел, слава богу, успел». Больше ничего сформулировать не получилось. — Мне поехать с ней? — Это не будет лишним, — Костя быстро собрал документы, какие-то случайные вещи, ключи, телефоны, зачем-то положил даже Серафимины игральные карты, на которых она иногда гадала. Отчета себе он уже не отдавал. В больнице Костя выбил для Серафимы отдельную палату. Пришлось заплатить сверху круглую сумму и знатно поскандалить, но он не хотел, чтобы им кто-то мешал. Им — потому что Костя не планировал выходить из палаты дольше, чем на пару минут. Она очнулась через час. Костя сразу это заметил, хотя Серафима даже не шелохнулась. Только открыла глаза. Она помолчала, оценивая обстановку. Невесело хмыкнула. Звук получился больше похожий на бульканье, отчего у Кости дернулся глаз. — Я жива. Круто, — произнесла Серафима отчетливо. Глубоко вздохнула. Обратилась к Косте, продолжая лежать неподвижно, — надолго здесь? — Несколько дней. — … — она снова замолчала. Лицо у нее было сосредоточенным и серьезным, вовсе не напуганный, какое бывает у людей, пытавшихся покончить с собой. Костя знал, как такие люди выглядят. Серафима и здесь отличилась. Она прокашлялась. — Пить хочешь? — Костя потянулся к бутылке. — Уже нахлебалась. — Ты пыталась покончить с собой? — Может быть. — Почему? — Мне так сказали, — Костя насторожился. — Кто? — Водяной. Сказал, что под водой мне будет лучше. Это звучало, как оправдания нашкодившего ребенка. Костя разозлился на нелепые небылицы, но остановил себя, как только открыл рот. — Я за тебя испугался. — Вижу. До сих пор бледный, как снег. Прости, не хотела, чтобы ты так переживал. Было что-то особое в том, что они не сталкивались взглядами. Серафима разглядывала потолок, замечая Костю лишь боковым зрением, а тот следил за ней неотрывно, пристально, боясь даже моргать. — Ничего. Я записал тебя к психиатру. — Хорошо. Но я не пойду, — Серафима впервые пошевелилась: сложила руки на груди и сцепила пальцы. — Почему? — Пустая трата времени. Со мной все нормально. — Разве? — с легкой угрозой. — Да. Это была случайность. Глупость. Больше не повторится. — Я за тебя переживаю. — Знаю. Еще раз прости. Но к мозгоправу я не пойду. — Я люблю тебя, — Костя надеялся, что это сработает, как аргумент. Серафима повернула голову. Глаза у нее были серьезные, сухие, с покрасневшим белком. — Я тебя тоже, — будто сдаваясь, произнесла она. Костя поднялся с пола, пересел на больничную койку и стал целовать Серафиму, не зная, кого хочет успокоить больше — ее или себя. К психиатру она все-таки согласилась пойти. Костя постоянно капал ей на мозги, и Серафима окончательно сдалась. Он был упрямей. — Если хочешь, я схожу с тобой. — Сходи, — пожала плечами Сима. Она полусидела на кровати и ела чизкейк, который Костя ей заказал. Врачи поворчали, но особо протестовать не стали: не было повода. Ей уже стало гораздо лучше. — Я не хочу тебя потерять. — И не потеряешь. Даже в загробном мире я буду помнить про тебя. И преследовать, — хмыкнула Серафима. Костя не оценил ее юмора. — Давай пока ограничимся миром настоящим. — Ты очень смешно избегаешь обсуждения мира умерших. С твоей-то работой это несерьезно. — Потому и избегаю, — буркнул Костя. Иногда Серафима раздражала его излишней мудростью, попытками влезть под кожу, как сейчас. Костя уверен, что уж за двадцать восемь лет он разобрался, как жить и относиться к работе. Серафима смотрела со смешинками в глазах. За последний день она значительно повеселела, что было хорошим знаком. — Глупый ты. Бегаешь, бегаешь, а оторваться от них никак не можешь. Преследуют тебя мертвецы. Ты думаешь, что запрещаешь себе хранить их здесь, — Серафима коснулась его лба, — но на самом деле, они оказываются вот тут, — она дотронулась груди. Костя поджал губы. Ответа не находилось. — Я тебя понял, — наконец-то произнес он. Серафима, желая поднять ему настроение, протянула ложку с кусочком десерта. *** — Я буду коридоре, — сказал Костя, когда усадил Серафиму в кресло кабинета психиатра. Он ободряюще погладил ее по спине и вышел, чтобы не смущать. Прикрыл дверь, но что-то все равно немного слышал. Не специально, просто звукоизоляция говно. — Вы пришли не одна, — Костя услышал голос врача. — Да. — А с кем? — С Костей. — Он ваш молодой человек? — Он моя судьба, — невозмутимо ответила Серафима. Костя слегка улыбнулся. Она относилась к их отношениям со всей серьезностью, иногда это было забавно. — Хорошо. С чем вы ко мне пришли? На что жалуетесь? — Ни на что. Но Костя захотел, чтобы я к вам сходила. — А из-за чего? — Я попыталась утопиться на прошлой неделе. Почти получилось. Костю пробила очередная волна дрожи. Он сглотнул, сцепил пальцы мертвой хваткой и убедил себя, что все самое плохое уже позади. После приема Костя отправил Серафиму в машину, а сам сказал, что хочет ненадолго задержаться. Она не сопротивлялась, только скользнула взглядом по ключам. — Что можете сказать? — Ну, вы же понимаете, что это медицинская тайна, которую я не могу разглашать. — Можете, — надавил Костя, — я не прошу выкладывать мне все детали приема, мне просто хочется узнать, что с ней. — Я не могу поставить диагноз за один раз, — пробурчал психиатр, — но единственное, что могу отметить — вы вовремя обратились. У Серафимы есть очень тревожные симптомы, советую вам продолжать лечение. — Сколько это будет стоить? Несколько месяцев ваших консультаций. И таблетки. Врач назвал круглую сумму. Костя мысленно подготовился к этому, поэтому не был удивлен. Он достал из кошелька часть денег, которые отложил на покупку новой машины. Ничего, на старой поездит еще годик. Уже через два месяца Серафиме стало значительно лучше. Костя пристально за ней наблюдал, даже излишне, пугая этим самого себя. Они завели дневник, где Серафима писала о собственных чувствах. А позже подключила к этому и Костю, хотя тот не особо горел желанием оставлять всю душу на бумаге. Но так стало проще. Костя узнал, что когда раз двадцать после рабочего дня выписываешь слова «ненависть» и «чтобы вы, мрази, все сдохли», то становится легче. Хотя бы на часик. От Серафимы он эти записи не прятал, хотя хотелось — узнает его со стороны не парня, не домашнего человека, который любит посмотреть с ней сериалы вечером и вычесывать их общую кошку, а как следователя. Весьма неприятного и раздражающего. Но Серафима на его опасения только улыбнулась. — Думаешь, я не видела, что ты та еще заноза в заднице, с самого начала? И у Кости отлегло. Он подпихнул дневник в ее сторону. Серафимины записи он тоже иногда читал, с опаской и осторожностью, украдкой, будто она может выскочить из-за угла и начать скандалить, хотя с самого начала она не скрывалась, оставляла блокнот на видных местах с открытыми страницами. Она пила таблетки. Они были, как Косте казалось, везде, хотя он пытался поддерживать в квартире порядок. Насколько это возможно, когда работаешь по висяку, а свободное время пытаешься помочь человеку с шизофренией вылезти из психоза. Да, Серафиме поставили параноидную шизофрению, которая все предыдущие годы медленно развивалась в селе, а в городе от перемены обстановки скакнула до масштабного рецидива. Таблетки хранились на кухне — лежали на микроволновке, в спальне — в недрах тумбочки, в ванной — на раковине, в гостиной. Иногда Костя находил инструкции от них на полу или в шкафах, заложенных среди вещей. Каждый раз убирал, но они возвращались обратно, словно их приманивали магнитом. А Серафима никогда не объясняла их местонахождение. Пожимала плечами. «Так удобнее. Выпила там, где была, и не надо искать по квартире.» Костя с этим смирился, только следил, чтобы кот не порвал упаковку и не нажрался таблеток самостоятельно. Костя также убедил и себя, и Серафиму, что никакой мистики никогда не было. Она никогда не умела колдовать, а все видения, создания, странные ситуации — плод воображения, которое подпитывалось от сельских баек про домовых и леших. Часть фольклора, и ничего больше. Только почему-то шрам на руке у Кости не исчез. — Спишь уже, родная, — Костя легонько толкнул Серафиму в плечо, но она не проснулась. Он усмехнулся, поставил сериал на паузу и осторожно встал с дивана, стараясь не тревожить ее. Но Серафима уснула крепко и даже не заметила, что он выпутался из ее объятий. Костя мельком взглянул на часы — 21:38. Из-за терапии Серафима вырубалась гораздо раньше, чем Костя. Он стянул с Серафимы плед и поднял на руки. Костя отнес Серафиму в спальню, сел рядом на кровати и какое-то время перебирал ее волосы между пальцев, пока она не остановила его руку. — Прекрати, итак грязнятся быстро, — пробормотала Серафима, переворачиваясь на другой бок. Костя, сдерживая смех, поцеловал ее в лоб и ушел обратно в гостиную, к чипсам и томатному пиву. В гостиной Костя сидел, листая мемы и поглаживая улегшегося под бок кота. В какой-то момент глаза будто сами собой закрылись, и проснулся он уже от странного шума, не характерного ни для Серафимы, ни для кота. Костя поморгал, пытаясь прийти в себя после сна в неудобной позе, начал разминать шею и тут же притих, когда услышал скрежет. Будто кто-то царапал ногтями паркет. Костя выглянул в коридор. На него практически в кромешной темноте смотрела она. Кикимора. Костя проморгался, протер глаза, думая, что все еще находится в полусне. Включил лампу. Кикимора медленно приближалась, шаркая по полу ногами. Костя почувствовал холод и знакомую вонь болота. — Да твою ж мать… — пробурчал Костя, — что ты хочешь? — Ты…. девку мою ззззабрал, — прошипела кикимора, щурясь от электрического света. Она подобралась уже достаточно близко, чтобы коснуться Кости, — увезззз к сссебе в город. Лишииил меня ее! А ктооо обо мне заботитьссся будет? Кто мне помогать ссстанет? Отдай назад, не твоооя она! — Она сама уехала, — ответил Костя. Сам он не мог понять, какого черта вообще разговаривает и почему старается быть логичным. Неужели он, как и Серафима, сошел с ума? Кикимора нечленораздельно зашипела, — отвали от Серафимы, дай ей пожить спокойно. — Неееет! Мооооя девка, моя, моя!!! Отдааашшшь мне ее! Я заберу, не отдам, моооое!!! — взвизгнула кикимора, бросаясь вперед и запрыгивая Косте на грудь. Он попытался сбросить ее, но не успел, — острые когти вонзились глубоко в шею.