Золотые крылья

      Он подошел ко мне на улице. Взял за руку, стиснул крепко тонкими прохладными пальцами мою ладонь. Посмотрел снизу вверх прозрачными серыми глазами.       – Я пойду с тобой, – сказал он и я понял, других вариантов не будет.       Со мной это впервые. Они обычно ко мне не подходят. Совсем. Я смирился уже. Шарахаются в сторону,   едва завидев. Чувствуют что–то, не иначе. А этот  подошел. И я, честно, растерялся даже. Так, слегка. Но виду не подал.        – Ладно, – говорю, и повел его к себе домой.       Всю дорогу он молчал, только у калитки уже, опомнился словно.       – Меня зовут Тами, – и снова снизу верх посмотрел, так что у меня под ложечкой засосало. Нехорошо. Ой, нехорошо. Кто из них так сразу говорит тебе имя свое? И вообще,  называют ли они имена? Я задумался и немного испугался, поэтому свое имя не сказал. Промолчал, как дурак.       Во дворе старая груша роняла плоды,  над ними роились осы. В бочке, полной дождевой воды, плавал одинокий желтый лист и осенние облака.       Тами высвободил свою руку из моей, подобрал с земли грушу. Крупную, с темно–коричневыми точками на желтых боках.  Помял ее и принялся  снимать шкурку.  Отковыривал и бросал под ноги.  Потом впился мелкими острыми зубами в обнаженную мякоть. Сок липкий, прозрачный потек по пальцам. Я сглотнул. Зубы мне не понравились, как–то очень уж много их.       Грушу он съел вместе с косточками. Вымыл руки в бочке, расплескав облака.       – Спать хочу, – зевнул он,  и я послушно отпер дверь в дом. Впустил его в сумрачную прохладу  сеней. Заскрипели под ногами половицы.       Минут через десять он уже спал на диване. Свернулся, подтянул тощие коленки к груди.  А я стоял над ним,  совершенно не зная, что делать. Потом все–таки достал из шкафа плед, древний, с заплатками,  бабушкин, и накрыл его осторожно.  Он вздохнул, но не проснулся.       На цыпочках вышел я в кухню, взял телефон и позвонил Лерке.         – Лера, – сказал я, услышав в трубке ее прокуренный голос. – У меня тут это…       – Ага, – отозвалась она.       – На улице подошел. Сам. Представляешь?       – Давно пора, – Лерка там щелкнула зажигалкой, и я прямо через трубку словно ощутил запах сигаретного дыма. Сморщил нос.       – А что мне с ним  делать-то?       – Ты как маленький. Накормил?       – Ну, он грушу съел.       – Какую? Из тех, что во дворе у тебя валяются? – с оттенком негодования спросила Лерка.       – Они не валяются. Они зреют и падают, – вступился я за грушу.       – Так уж и зреют, – язвительно заметила она.       – Осы не жалуются, – не отступал я.       – Да ну тебя, – она помолчала. – Они сладкое любят. Только не перекармливай, а то все время спать будет.       – А чего?       – Чего, чего! – передразнила она. – Соберись уже.       – Я боюсь, – признался я.       – Тьфу! – выразила свое мнение Лерка.       – А можно его куда–нибудь? Отдать кому–нибудь?       – Ты дурак, и это не вопрос.       – Да понял я.       –  Конфет ему купи и не ной. Все нормально будет. Ага.       И отключилась. Зараза.       Я положил телефон на кухонный стол, заметил, что руки у меня дрожат. Никогда у меня руки не дрожали. Даже когда мама умерла, и внутри стало пусто, даже тогда у меня не дрожали руки. Я разозлился и пошел в магазин. Купил конфет. Разных. Я не знал, какие именно конфеты Тами любит.  Вернулся, а он еще спит. Я положил две шоколадные конфеты на журнальный столик – проснется,  увидит.  Подумал и одну убрал.  Мало ли, вон его с одной груши сморило.  Беда.         Сам я поужинал бутербродами с колбасой и чаем. Не удержался, съел тайком одну конфету. Так давно не ел сладкого, что  почти забыл вкус. Тами все спал. Ворочался иногда и что–то бормотал неразборчиво.  И я тоже лег. Оставил дверь в спальню  открытой, так, на всякий случай. Чтобы слышать, как он тихонечко сопит.       Думал, не усну, да куда там, как  под лед провалился. И не снилось ничего. Проснулся поздно,  солнце уже в окно заглянуло, исполосовало все, шторы–то я забыл задернуть. Давно так долго не спал.        Тами нашелся во дворе. Сидел на земле под грушей, складывал из паданок пирамиду. Груши все время раскатывались, но он упорно их обратно собирал. Смотришь, и  кажется, сидит обычный подросток, слегка чумазый, растрепанный, в рваных джинсах и оранжевой футболке с растянутым воротом. Шнурки вон на кедах развязались. А душа не на месте.  Увидел он меня, улыбнулся, обнажив россыпь зубов.  У меня сердце пропустило удар.       – Я конфету съел, – доложил он. – Есть еще?       – Есть.       Мы пошли в дом,  я выдал ему две конфеты.  Шоколадную и карамель.  Он слопал их, но спать и не думал.  Вместо этого принялся шарить по ящикам, в шкафы заглядывать, в холодильнике порылся.       – Скучно, – сказал он, и мысли мои лихорадочно заметались.       – Давай я тебе почитаю, – предложил я, не вполне уверенный, что это верное решение.       – Давай, – он уселся прямо на кухонный стол, подвинул в сторону сахарницу и пустой заварник,  стал болтать в воздухе ногами.       Книга у меня есть одна. Поваренная. Бабушкина тоже, старая.  С оторванной обложкой. Я достал ее сверху, со шкафчика, пыль сдул. Взял табурет. Читал, и буквы скакали перед глазами. Начал я с раздела десертов.  Подумал, что  ему будет интересно. Он, и правда, слушал внимательно.  Даже перестал болтать ногами.  Смотрел на меня  влюбленными масляными глазами. Когда я дошел до пирожных, он спрыгнул со стола,  забрал у меня книгу, бросил на стол. Уселся ко мне на колени и обнял. Я замер. Он прижался. Ткнулся носом мне в шею. Вздохнул. У меня волосы на затылке встали дыбом. Такая жуть  накатила, что я в табурет врос.       – Ты не бойся, – прошептал он. –  Мне тоже страшно.       Тоже мне, успокоил. У меня сердце сейчас  разорвется. Он погладил меня по затылку осторожно. Меня как током ударило. Зашумело в ушах. Кухня перед глазами помутнела.       «Уже? – подумал я. – Так скоро?»       Тами вгрызся мне в шею острыми зубами. Захрустело что–то. Кровь потекла по груди, окрасила рубашку. Теплая. Боли я не чувствовал. Слышал, как он жует. Рвет зубами мою плоть. Кровь выплескивалась толчками. Я смотрел в потолок кухни. В углу висела плеть пыльной паутины. Надо бы снять.       Очнулся я тремя сутками позже. Странно, но я не потерял ощущения времени. Чувствовал, как день сменяет ночь. А больше  ничего.  Солнечный свет пробрался в кухонное окно. Кокон, в котором я провел все это время, затрещал и посыпался, как истлевший мешок. Рвался, расползался множеством мелких прорех.  Я потянул и он разошелся.  С трудом поднялся я на ноги. Тело не слушалось, как чужое. Свербело на спине, я дотянулся рукой почесать, влажные скомканные крылья безвольно свисали. Странные ощущения. Это не со мной. Очень захотелось взглянуть на себя в зеркало.       А вид–то  у меня тот еще.  В размерах я как–то неожиданно уменьшился. Такая стройность поразительная образовалась. И глаза. Серые, не мои. Я сглотнул и позвал тихо, не надеясь, что он откликнется.       – Тами?       Но он откликнулся сразу.  Голос его звучал у меня внутри. Я вздрогнул.       – Конфеты еще есть? – спросил он.       Я засмеялся. Накатило. Не истерика, но что–то вроде. Когда долго чего–то ждал и боялся, а потом все случилось и меня отпустило. Я достал конфеты. Разворачивал, запихивал в рот. Жевал и хихикал. Стало легко и так вкусно. Сладко, как никогда. Крылья высохли. Конфеты кончились. Тами умолк в моей голове. Мы  стали одним целым.       Позвонила Лерка. Я только тогда увидел ворох ее пропущенных за все три дня.       – Ну как? – спросила буднично, будто между прочим.       – Нормально, – я пожал плечами, крылья зашелестели.       – У тебя какие? – Лерка хотела казаться равнодушной, но у нее плохо получалось.       – Золотистые, – сказал я, и обернулся посмотреть на свое отражение в зеркале. Крылья  мерцали тусклым золотом.       – Уу–у… – завистливо протянула Лерка. – Ну, вот почему дуракам так везет?       У Лерки уже четвертый год как  зеленые крылья, а хотела она золотые.  Ну что уж теперь.