Шаг в неизвестность

Богларка ненавидит их всех. Дико. Отчаянно. Молча. Она в кровь кусает губы, сдерживая рвущийся крик. Нельзя, нельзя, нельзя кричать. Она должна оставаться спокойной, хотя бы внешне. А внутри все плавится от бессилия и злобы. Как посмело это немецкое отродье коснуться Эникё, милой, светлой Эникё? Он выбрал именно ее, самую хрупкую и слабую. Трус. Трус и ублюдок, которого Богларка лично растерзала бы только за приставания к Реке. Эникё безостановочно плачет, свернувшись клубочком у нее на коленях. Богларка малодушно отводит взгляд, не в силах смотреть в ее глаза, полные животного страха и затаенной боли. – Девочка моя… – едва слышно выдыхает Богларка, вкладывая в эти слова всё, и крепче прижимает ее к себе. Прости, что не защитила. Прости, что не могу заставить их заплатить за каждую твою слезинку. Прости, что так бесполезна и беспомощна. Прости, что ты прошла через ад. Прости, прости, прости… Болезненная хватка на плече заставляет очнуться. Богларка вздрагивает и ловит на себе настороженный взгляд Пицур. Конечно, абсолютно пустой взгляд не может не пугать. И она понимает, даже в глубине души благодарит за боль, последнюю возможность не сойти с ума. Хотя и это почти не помогает против глухо-черной бездны, которая затягивает все сильнее. Богларка безучастно смотрит на глубокие царапины на запястьях, пытаясь вспомнить, когда нанесла их. Пицур опускается на колени рядом с ними, одной рукой обнимает ее, а другой гладит Эникё по волосам. Богларка на секунду позволяет себе чуть заметную слабость и кладет голову ей на плечо, прикрыв глаза. Наступившую тишину разрывают тяжелые шаги. Слишком знакомые шаги. Внутри будто что-то со звоном ломается. Богларка мягко, но настойчиво заставляет Эникё встать и поднимается на ноги. Шаги неумолимо приближаются. Нет, нет, нет! Она не позволит им коснуться тех, кого считает сестрами, вцепится в горло, уничтожит, убьет или умрет сама, но не подпустит ближе. Хотя кому она врет. Богларка рвано и горько вздыхает. Что она одна сделает против двух мужчин? В памяти намертво отпечаталась легкость, с которой Торда отлетел от удара того, второго, чьего имени она не знает. Теперь и Пицур слышит этот страшный звук. Богларка не позволяет ей встать и несильно толкает обратно. Как ни странно, обычно вспыльчивая и упрямая Пицур покорно остается на полу. – Не смей вмешиваться, – шипит Богларка. – Не смей! В воздухе виснет несказанный обрывок: не лезь, не вздумай, я не переживу, если и тебе причинят боль. Пицур притягивает к себе Эникё и обнимает ее, будто стараясь укрыть от реальности. Решетка с лязгом распахивается, и Богларка встречается взглядом с ненавистными черными глазами. Она едва не смеется от облегчения, когда Пазмань хватает ее за руку. Пицур подается вперед, но Богларка вновь останавливает и ласково касается ее лица. На секунды она видит перед собой не взрослую женщину, а четырнадцатилетнюю девочку, какой впервые ее увидела. Пицур прижимается к ее руке, как доверчивая кошка. Богларка не смотрит на нее. Они слишком долго прожили рядом, чтобы Пицур можно было обмануть. Она не вернется. Ее дергают назад, вынуждая отступить. Когда решетка возвращается на место, Эникё будто приходит в себя и протягивает руки ей вслед. – Богларка! – Этот крик еще долго звенит в ушах. Краем глаза Богларка замечает, как Пицур заставляет ее отвернуться, и прячет эмоции за гордо поднятой головой. Она вырывает руку из хватки Пазманя, всем своим видом демонстрируя, что пойдет сама. Пусть удивляется. Он не получит удовольствия видеть ее слабость, не узнает, что Богларка добровольно кинется в объятия каждого из этих ублюдков, если это защитит Пицур и Эникё. Бесконечные лестницы сливаются в одну серую муть. Богларка даже не пытается их запомнить. Бессмысленное действие. Просто в один момент ее толкают в какую-то комнату и захлопывают дверь. На считанные мгновения её ослепляет солнечный свет, а вновь обретя возможность видеть, Богларка отчётливо различает глубокие царапины на лице Пазманя. Умница, Эникë. Сердце бьётся почти в горле, болезненно и часто. Ей необходимо время, хоть немного. И в глубине души Богларка давно уже нашла решение. Отвратительное, неправильное, невозможное. Но границы невозможного стираются так же быстро, как она чувствует руки Пазманя на своем теле. Ну же, просто не смотри на него, не думай, вспомни, как танцевала для Коппаня. Богларка отступает на шаг и разводит руки в стороны. Она сыграет эту роль до конца. Даже если придется вывернуть душу наизнанку и позволить втоптать себя в землю. Шаг. Поворот. Шаг. Присесть. Опустить руки. Пазмань наблюдает за ней с интересом дикого зверя к своей добыче. Богларка заставляет себя представлять вместо него Коппаня. Ложь. Слишком откровенная, чтобы хоть немного поверить. Коппань никогда не сделал бы больно. За фальшивой улыбкой не видно ничего. Хорошо. Правильно. Богларка кружится в танце, отмечая каждую мелочь, способную оказаться спасительным крючком. И чуть не спотыкается, разглядев над камином рукоятку кинжала. Дурак. Надо было быть осмотрительней. Она делает последние шаги и встает спиной к камину, отведя руки назад. Он оказывается рядом так быстро, что Богларка едва успевает это осознать. И прежде, чем она стала бы сопротивляться, Пазмань хватает ее за волосы, не давая пошевелиться. Безмолвный крик стынет в горле, когда его губы касаются ее губ. Богларке перестает хватать воздуха. Она задыхается, тонет в злости и отвращении. Мир сжимается до единственного отвратительного ощущения и боли от намотанных на кулак волос. Она была готова к этому, но все, чего ей хочется, это потерять сознание, отключиться, перестать существовать. А что чувствовала Эникё? Эта мысль действует, как пощечина. Богларка судорожно водит руками по полке над камином и беззвучно всхлипывает, когда пальцы сжимаются на холодной рукояти. Давай. Оттолкнуть. Замахнуться. Пазмань не успевает среагировать прежде, чем на него обрушивается страшный удар. Он медленно сползает на пол, машинально зажимая рукой перерезанное горло. Тонкие ручейки крови стекают между пальцев. Богларка смотрит с мстительной радостью, отчаянно пытаясь отдышаться. – Ненавижу, – она сама не узнает свой голос, больше похожий на рычание. Дыхание перехватывает. Богларка замолкает, не в силах произнести всего, и смотрит в стекленеющие глаза Пазманя. «Ты сдохнешь за все, что сделали ты и твой поганый народ. За то, что посмел тронуть мою сестру. За то, что приставал к моей дочери. За то, что моего мужа четвертовали. За то, что мой друг мертв по твоей милости» Она отворачивается и делает несколько шагов в сторону. Со звоном роняет кинжал. Ноги подкашиваются, и Богларка медленно оседает на пол. Пустым взглядом смотрит на окровавленные руки. Она смеется. Дико. Зло. Ненормально. По лицу стекают слезы, а Богларка продолжает смеяться. Ее просто убьют. А что станет с Пицур и Эникё? Им еще жить в этом аду, а она не сможет их защитить. И это страшно. Намного страшнее, чем поцелуи Пазманя. Бесполезная. Беспомощная. Никчемная. И Реку она тоже не сможет уберечь. Пусть духи услышат молитвы и защитят ее солнце, ее дочь. Да, дочь, к чему маски и ложь. Река ее ребенок, пусть и не по крови. Смерть просто и нестрашно. Ее ждут. Ждут те, кто был ей дорог. Пирошка. Коппань. Торда. Богларке кажется, что она сходит с ума. Она готова поклясться: она чувствует ладони Пирошки на плечах, слышит ее голос, такой родной. Для Пицур и Эникë она значила то же, что для нее самой Пирошка. Богларка ничего не видит от слез. Она не смогла. Не защитила. Простите.