«Но вот стало тихо.
Я не спустил с тебя своих глаз; и те охраняли тебя наподобие крыл, если что-то брело в темноте.» Райнер Мария Рильке
Её пальцы слегка подрагивали, когда она распускала ленту на волосах. Эстер взглянула на себя в зеркало. Безучастная амальгама отразила её блестящие, точно в лихорадке, глаза, пылающие щёки и копну золотистых волос, непослушным облаком падающим на плечи. Геката. Что она делает? Что же она делает? «Идёшь предлагать себя мужчине, от прикосновений которого краснела, как гимназистка в морском порту, ничего удивительного.» Она чуть не заскрипела зубами: «Триадой тебя заклинаю, остановись, негодник!! Ты, надеюсь, не собираешься присутствовать?» «Чего я там не...» «Ясон!!» «...нет, конечно же. За кого ты меня принимаешь, ведьма?» *** Что-то упрямое и не поддающееся контролю шептало ей вкрадчиво, что она должна сделать это сама. Пойти к нему. И Эстер идёт, ступая по коридору босыми ногами, ощущая, как ноги предательски слабеют с каждым шагом к его спальне, а сердце колотится, кажется, уже в висках. Она чувствует, как магия беснуется у неё под кожей — и такого с ней было никогда. Пока светлоглазый сейдмад не привязал к себе её сердце и душу — и, вот что плачевно, для этого ему не потребовалось решительно никаких ритуалов, кроме, разве что, поцелуя в висок накануне вечером. *** Матрас чуть опускается под весом ещё одного тела, и, разбуженный вторжением, он медленно просыпается. Приподнимается на постели — ещё непонимающий, с восхитительно встрёпанными волосами и чуть затуманенными после крепкого сна глазами. Красивый. Какой же ты красивый. Она смотрит на него, склонив голову, почти выдергивая из темноты глазами абрис сильного плеча, крепкий торс, непослушную пепельную прядь, падающую на лоб. — Ты пришла. Его «ты» было оглушающе, почти непозволительно интимным в темноте спальни — и оно уже заставило её почувствовать себя обнажённой, пусть тело и всё ещё покрывала тонкая шёлковая камиза. И это всё, собственно говоря, что скрывало сейчас её тело от его взгляда, словно касающегося её, обволакивая, что было доступно взору — разлёт тонких плеч, беззащитно открытую шею, лодыжки, ступни. Он мягко обхватывает её сзади за тёплую шею под волосами, и Эстер замирает, будто он вновь наложил на неё контроль существа, как тогда однажды. — Моя храбрая девочка. Её начинает бить лёгкая дрожь — несмотря на отсутствие такого опыта, этот новый его полутон она считывает безошибочно, и с какой-то удивительно-мягкой покорностью подаётся вслед за его рукой. Он прижимается своим лбом к её, говорит глуховато: — Ты не должна, если... А затем проводит ладонями по её обнажённой почти спине — и она ощущает, какие же они горячие; ей кажется, что от них остаются зримые узоры, и, видит Геката, она бы удивилась, если бы не нашла их там сейчас. Ладони спускаются на поясницу, поглаживая — и желание иссушивает ей губы, незнакомо, но упоительно тянет внизу. Не должна. Она выдыхает, наконец — резко, рвано, сама не узнавая себя — а затем берёт его ладонь и перекладывает себе на бедро, ведомая сейчас ровно тем же, что и он сам. Эстер слышит его дыхание — оно становится отчётливо глубже, чаще — рука пробирается под тонкую ткань камизы, оглаживая и чуть сжимая бедро. Из горла вырывается непослушный стон, и она откидывает голову назад, потрясающе удобным образом открывая для него свою шею. Он почти мучительно медленно следует губами по тонким линиям горла. Не сдерживается, обжигает золотистую кожу лёгким укусом, вызвав очередной тонкий вскрик. Линия подбородка, уголок губ — медлит, словно спрашивая разрешения. Эстер поворачивает к нему до этого склонённую в какой-то бессильной истоме голову, позволяя горячим, чуть суховатым губам обжечь её собственные. Ворон понимает, что никто не касался её прежде так, никто не видел её обнажённой, никто не целовал и не слушал эти тихие, чуть гортанные стоны. Это осознание оглушающе и щемяще тянет под сердцем, причудливо переплетаясь с почти изощрённой собственнической ноткой — своей, он сделает её сегодня совсем своей. Конечно, кое о чём Эстер Кроу читала в книгах. О поцелуях, в частности. Но нигде, нигде ни в одном чёртовом литературном опусе стеснительные творцы не сочли нужным описать это, томительно растянувшееся внизу живота, и заставляющее её нетерпеливо обхватить его за шею руками, прижаться ближе, ещё ближе, почти требовательно, ощущая, как поцелуй — первый в её жизни — оседает горьковато-сладким в горле, пока он чуть прикусывает её нижнюю губу, словно созданную для этого, и только для этого. Поцелуй этот не мог быть иным — всё равновесие мира бы обвалилось в Геенну, будь на месте Ворона кто-то другой. Она откидывается на спину, тянет его за собой — и он приглушённо смеётся, чуть скалится в полутьме, вновь обнажая грешные эти резцы — и Эстер понимает, что бежать ей поздно; и некуда, вернёт и утянет в этот потемневший от желания пасмурный омут глаз, в эти руки, избавляющие её от ненужной сейчас тонкой ткани на теле. Ей кажется, что магия плавит изнутри кости — но собственная нагота заставляет её снять руки со словно высеченных из мрамора широких плеч в попытке прикрыться, и он убирает волосы с её лба, вглядываясь своими невозможными глазами с такой любовью, что ей отчего-то хочется всхлипнуть. — Эстер... Он ведёт тыльной стороной руки, до груди; и её имя резонирует с этим касанием, заставляя нетерпеливо вздыбить простыню ступнями. Он улыбается уголками губ — чуть торжествующе, возмутительно-лукаво — и прежде чем она успевает что-то понять, уже ощущает, как волосы, в которые она, целуя его в первый раз, имела наглость нетерпеливо запустить свои тонкие пальцы, сейчас касаются кожи её живота. Триликая Геката — вот уж о чём совершенно точно не писали в романах, которые стояли на полках её книжного шкафа. Он прижимается губами чуть ниже выступающей подвздошной косточки, и Эстер поражённо выдыхает, щёки горят так, что их начинает покалывать, и она бы даже стыдливо закрыла лицо руками, возможно. Если бы не жгучее желание видеть его сейчас. Он смотрит на неё чуть дразняще, и Эстер в очередной раз забывает, что вообще умеет говорить. — Что с тобой нужно сделать — так это как следует покормить. Ей каким-то чудом удаётся выдохнуть: — До чего же ты... мерзавец, негодяй, бесстыдник Договорить ей не достаёт сил — острые зубы задевают нежную кожу на внутренней стороне бедра. Потом чуть выше. И ещё. Она пытается вырваться — не должно быть так непозволительно и бесстыдно хорошо; попытка не оканчивается успехом, слишком крепко он придерживает её, исключив эту совершенно ненужную сейчас возможность. Эстер кажется, что её спина не выдержит — человеческому позвоночнику не полагается изгибаться так сильно. Желание принадлежать ему целиком прорастает через марево почти непереносимого уже удовольствия и Эстер зовёт его — шёпот неверный, срывающийся, голосовые связки слушаются её лишь отчасти и крайне неохотно. — Иди ко мне. Ворон опирается предплечьем по правую сторону от её подушки, склоняясь над ней — и светлая прядь легко касается её лба. Никогда он не мог даже подумать, что увидит её такой покорной, почти плавящейся под его касаниями, будто воск ритуальной свечи — и это нравится ему, пожалуй, даже слишком сильно. Что ж, метод усмирить её нрав оказался удивительно прост — как проста в своей сути самая сильная древняя магия, что сейчас пульсировала, казалось, в каждой клетке уже теперь смертного тела. Он ощущает, как руки, прежде блуждающие по его спине, впиваются в его кожу лёгкой звенящей болью — знал всегда, что у Эстер острые коготки; но тут же слышит, что эта боль сейчас стала лишь терпким финальным аккордом, и сам глухо вторит ей низким гортанным стоном, оставляя взамен её полулунных меток повыше лопаток следы от собственных пальцев на её бёдрах. *** Ворон притягивает её к себе, обегая рукой почти клавишно-гладкий контур спины, и Эстер слегка вздрагивает от удовольствия, не забывая разыскать тёплое уязвимое местечко за мочкой уха и мазнуть его губами, мгновением позже устроившись на его груди так, как будто делала это всегда. Он что-то тихо говорит ей — она не узнаёт языка, но безошибочно понимает суть, вслушиваясь в его негромкий голос. Чувствует, как он зарывается в её волосы — безотчётно тянет руку вверх, желая коснуться лица, и он ловит тонкую ладонь, припадая губами. И Эстер замирает, забыв про весь мир, всю планету, Вселенную, любое пространственное измерение. …пока он не изрекает, вновь чуть обнажая при улыбке кончики острых зубов. — Надеюсь, вы не пожалели, что решили нанести мне сегодня визит, синьорина Кроу. Она хохочет — звонко, влюблённо — и смех этот отдаётся под сводами комнаты и его собственной памяти, запечатлеваясь там навечно — и это, пожалуй, было единственным, что могло бы оправдать прежнюю его горькую участь, будь он вынужден принять её снова.