«Don't make me sad
Don't make me cry
Sometimes love is
not enough
And the road gets tough
I don't know why
Keep making me laugh
Let's go get high
The road is long
We carry on
Try to have fun
In the meantime
Come and take a walk
on the wild side
Let me kiss you hard
in the pouring rain
You like your girls insane, so
Choose your last words
This is the last time
'Cause you and I
We were born to die»
— Lana Del Rey
Очередную ночь Гаррати бредёт без снов в странно тягучей и одновременно зыбкой темноте. Не помня, где находится и что делает, ощущая только бессознательные инстинктивные движения, он продолжает идти, но, стоит задуматься о беспрерывном напряжении в мышцах, как колени подгибаются, он начинает петлять, делает шаткий шаг назад и окончательно просыпается, когда голос — слева или справа, сложно определить, — разрывает тишину: — Предупреждение! Первое предупреждение сорок седьмому! Веки распахиваются, голова поднимается; мгновенные процессы осознания и планирования необходимых действий, и вот Гаррати выпрямляется, ставит левую ногу вперёд, за ней правую — и начинает идти со скоростью, чуть превосходящей минимально допустимую. Всё снова под контролем. Желание дремать как рукой снимает, он вяло оглядывается по сторонам, на бредущих слева, не подающих признаков бодрствования Идущих и едва слышно катящиеся автофургоны справа. Во сне его унесло к самому бордюру; сейчас толпа бредёт у опушки леса, сквозь редкие деревья время от времени пробивается свет то скрывающейся за облаками, то показывающейся глазу луны. С привычным, но сомнительно приятным чувством поглазев на возвышающиеся над ним тёмные фигуры с карабинами, Гаррати начинает двигаться ближе к середине, осторожно обходя бледные с закрытыми глазами лица. Неритмичные глухие звуки шагов нескольких десятков пар ног, шорох шин, редкие колыхания застывшей в безветрии листвы — всё знакомо, всё обычно. Одно предупреждение — не повод для беспокойства. Он хорошо держится. Он полон сил. Глаза привыкают к темноте, деревьев становится всё меньше, а облака заслоняют луну всё реже. Гаррати всматривается в окружающие его лица, но не находит знакомых черт. Снимает с пояса флягу, делает глоток, прочищает горло. И тихим, но громко звучащим в ночной тишине голосом зовёт: — Пит? Никто не отзывается, Гаррати оглядывается назад, но большая часть парней обогнала его. Не торопясь ускоряться, он повторяет свой зов: — Пит? Ты рядом? Кто-то слева тихо покашливает, Гаррати резко поворачивает голову, но видит лишь очередные погружённые в дрёму не притягивающие его силуэты. Процессия продолжает движение. Нет повода для беспокойства. Хоть его дрёма и была глубокой, получи кто-нибудь билет, он бы точно услышал. Верно? Медленно, терпеливо, осторожно как никогда уменьшая скорость, Гаррати пропускает идущих позади вперёд, посматривает через плечо и минут через десять оказывается у конца толпы. — Эй. Не спишь? — Как видишь, — звучит в паре метрах позади безразличный ответ. — Никто... не получил билет? — Нет. Парней десять получили по предупреждению, в остальном ночка выдаётся спокойной. — Сам как? — Я? — В бесконечно отстранённом голосе слышится подобие усмешки. — К твоему счастью. — И тут же добавляет: — Он ряду в четвёртом спереди. По крайней мере, около получаса назад был. — Да? — Взбодрившись, Гаррати старательно всматривается в заслонившие дорогу спины, надеясь разглядеть знакомый рюкзак, но четвёртый спереди ряд слишком далеко, и слишком многие Идущие скрывают его от взгляда Гаррати. — И как тебе удаётся быть таким внимательным. — Это просто я, — вновь меланхолично прохладным голосом отзывается Стеббинс. — А теперь оставь меня. Убедившись, что твёрдо держится на ногах и отдых восстановил ему достаточно сил, Гаррати ускоряется, сворачивает к относительно свободному пространству у бордюра. Не смотря на солдатов, всматриваясь лишь в парней впереди, он идёт уверенно, а потом внезапная, нежданная и ни чем не обоснованная мысль «куда они девают тела?» вновь раскалывает разум, словно молния ствол дерева в парке, где он некогда гулял. Стискивая зубы, он идёт быстрее, ещё быстрее, чувство, подпитывающее его сердце и заставляющее биться его сильнее, вливается в сосуды, и резкий порыв, совершенно безумный если о нём задуматься, заставляет его сорваться с места и броситься бежать. Короткая пробежка оканчивается тем, что он выцепляет одного их крайних в колонне, приближается к нему и, не успев быстро сбросить скорость, вбивается в его плечом своим, едва не роняя обоих наземь. — Пит! — Твою мать! — По всем признакам крайне недовольный столь грубым вырыванием ото сна, Макврайс вскидывает голову и сквозь упавшие на глаза чёрные лохмы зрит на Гаррати огромными глазами. — Ты с дубу рухнул?! Чего творишь-то?! — Я не знаю! — запыхавшись, искренне отвечает Гаррати. Шатаясь на ногах, он внезапно сгибается и начинает дышать быстрее, вцепляясь пальцами в бёдра. — Чёрт... как больно... — Ты сумасшедший, Гаррати. — Потирая лицо ладонями, Макврайс тяжело вздыхает, после зевает. — Ну кто так делает? Желание побегать может стоить тебе чёртовой жизни, болван. — Все мы сумасшедшие. — Растирая мышцы, Гаррати удаётся сохранять скорость и держаться близ друга, слава всему святому, ровно контролирующему свои ноги. — Но ты — особенно, — непреклонно заявляет Макврайс. — Чего хотел-то? — Я... — «Куда они их девают?» — Потерял тебя. — Господи Иисусе, Рей. — Тяжёлая рука Макврайса треплет его по волосам, и чувство, не дающее Гаррати покоя, ненадолго отпускает его. — Видишь это? — Он указывает куда-то за спину, Гаррати смотрит, но не находит ничего примечательного. — Баркович ещё на ногах, так куда я денусь? Клянусь, этого сукина сына я переживу. — Ты никогда не задумывался, куда они девают тела? — выпаливает Гаррати. Он внимательно всматривается в опалённое лунным светом лицо, в горящий яркой полосой рассекающий щеку шрам, но Макврайс не отвечает, и Гаррати повторяется: — Куда они их девают? Почему никто никогда не спрашивал? Все ведь об этом думают, да? Каждый год, девяносто девять тел, куда они их девают, Пит? — Успокойся, Рей. — Голос Макврайса звучит расслабляюще мягко, но бушующее в груди и мышцах чувство снова охватывает с ног до головы. — Но куда?.. — В тихом, бессильном отчаянии Гаррати испытывает порыв вгрызться ногтями ему в руку, но разум берёт верх. — Почему никто не говорит? Что они делают с ними? — Рей. — Стараясь придать интонации твёрдость, Макврайс находит в накрывшей дорогу темноте его глаза. — Нам это неважно, ясно? Понимаю, любопытство, все дела, но это неважно. Телам уже всё равно, что, где и кто с ними делают. А мы — не они. Так что и нам всё равно. Сейчас тебя должно волновать только одно. Что сейчас единственно важное? — Продолжать идти, — запрограммированно отвечает Гаррати. — Точно, — похвально кивает Макврайс. — Передвигай ноги. Левую, правую... давай. — Левую, правую, — механически повторяет Гаррати, опускает взгляд на свои ботинки. То одна, то другая нога отрывается от асфальта и приземляется на него в паре футов впереди. Никогда в жизни это зрелище не было настолько зрелищным и завлекающим. — Левую, снова правую... — Отлично. Продолжай в том же духе. Просто не переставай идти. — Макврайс опускает голову на грудь и закрывает глаза, снова оставляя Гаррати в тишине при тусклом серебристом свете. Двадцать минут Гаррати прилежно исполняет задачу не переставать идти, сосредоточенный только на том, чтобы переставлять левую и правую, снова левую и правую ноги вперёд, и вновь начинает погружаться в славную, чуть тёплую на ощупь дрёму, предварительно убедившись, что Макврайс всё ещё шагает рядом, когда «куда же? зачем? что они делают с ними?» снова выбивает его из равновесия. Гаррати поворачивается боком, до напряжения в шее и рези в глазах всматривается в темноту позади толпы, озабоченный тем, чтобы увидеть «кого?» «Почему они скрывают это? — выпрашивает разум, вопрос застывает в воздухе, и Гаррати вдыхает его в лёгкие. — Почему никто не говорит? Их нельзя даже похоронить? Родственникам нельзя? Куда можно деть так много тел? Они сжигают их? Скидывают их в огромную могилу? Огромный кратер, где-то на окраине страны, с сотнями гниющих подростковых тел и костей... как чумная яма». Левая, правая, он всё ещё прилежно шагает, четыре мили в час, но «что они делают с ними, чточточто» — Пит? Продолжая оглядываться назад, Гаррати подаёт голос. Ему кажется, сердце начинает биться со странной аритмичной скоростью. Слишком быстро или слишком медленно? — Пит, не оставляй меня. Они где-то там, далеко позади? Никто их никогда не видел, но они движутся за ними, всё время, днём и ночью, они «кто они?» только и ждут, когда кто-то получит билет и упадёт. Ждут, как стервятники добытую чужими зубами добычу, ждут, чтобы подобрать тело и «чточточто» — Пит, кажется, я снова схожу с ума. Пит, поговори со мной. Если он ляжет на дорогу, он наконец увидит их? Он ляжет на дорогу, все пройдут мимо, и он наконец с ними встретится. Они заберут его, и он наконец узнает. Он наконец узнает. — Пит, прошу. Он всё ещё здесь или они уже добрались до него? Кажется, здесь, но как сказать наверняка? Это помехи на роговицах, или он действительно видит — где-то там, далеко-далеко, в оставленных позади деревьях — тёмные фигуры со светящимися глазами, они смотрят на него и предвкушают их встречу. Да, они высматривают именно его, они так хотят встретиться с ним. Чтобы показать ему, что же чёрт возьми они делают со всеми грёбаными трупами. — Пит, Пит... — Гаррати накреняется вбок, слабо толкает его, и Макврайс с громким вдохом поднимает голову. — Рей, — хрипло-сонно произносит он. — Чего ты? — Почему они не рассказывают, Пит? — Больше не в силах смотреть назад («Стеббинс наверняка видел их, точно, он же всегда позади, он точно видел их»), Гаррати ищет единственное утешение в его лице. — Пит... — Не думай об этом. Если... — Макврайс отрешённо оглядывается по сторонам. Его веки то и норовят закрыться, но он держит их открытыми. — Не получается просто не думать, думай... о чём-то другом. Думай о приятном. — Приятном? — Словно впервые слыша столь странно звучащее слово, переспрашивает Гаррати и тут же запинается, резко заваливается вперёд, но Макврайс мгновенно подаётся к нему, хватает под руку и выталкивает вперёд. — Второе предупреждение шестьдесят первому! — звучит роботизированно безразличный голос от ближайшего автофургона. — Второе? — Глаза Гаррати в ужасе расширяются. Макврайс продолжает вести его. — Когда успел? — Сохранять определённую скорость во сне проблематично, знаешь ли. — Макврайс закатывает глаза. — Да не парься. Пара часов прилежной ходьбы — и я чист как отпудренная задница младенца. Оценивающе оглядев Гаррати и решив, что больше падать он не собирается, Макврайс распускает свою хватку, цепляется пальцами за лямки рюкзака. — Я устал, Пит, — говорит Гаррати; потеряв ощущение ставшей за пару дней совсем родной руки, вновь оставленный в окружающей его пустоте, он начинает падать духом. — Нет-нет, — убедительно насколько может возражает Макврайс. — Ничего подобного. Ты полон сил идти ещё очень долго. Но тебе стоит покопить их и закрыть глаза. Закрой глаза, но не забывай идти, Рей. Гаррати послушно закрывает глаза, но видит посреди одной черноты другую, словно оставленный неаккуратным мазком свежий слой подсыхающей чёрной краски. Чьи это силуэты? Живых или мёртвых? — Думай о приятном, — разливается, освещая пустоту и прогоняя мрак бархатный голос совсем рядом. — О чём? — растерянно уточняет Гаррати. Он уже не помнит, когда в последний раз видел что-то приятное. Не помнит, существовало ли приятное когда-нибудь. — Ну... — Задумчивый голос на время замолкает, но, не успевает сердце Гаррати установить ритм выше допустимого, продолжает: — Ты любишь парки развлечений, да? Вокруг разные аттракционы, киоски с вкусностями, воздушными шарами... — Парки развлечений... — вторит Гаррати и напрягается что есть силы, старательно прорисовывает в голове смутно знакомые очертания. Аттракционы, киоски, воздушные шары... да, он знает, что это. Когда-то он это видел. — Славно было бы сейчас оказаться там, верно? — ласковый, с уловимым привкусом нежной печали, продолжает звучать голос Макврайса. — Прокатиться на американских горках, поглазеть на всё с высоты колеса обозрения... Одно удовольствие идти и смотреть на всё это, да, Рей? — Да, Пит. — Вы заткнётесь там когда-нибудь? — шипит откуда-то сзади приглушённый незнакомый голос. — Продолжай идти. — Слова Макврайса укладываются в голову словно мантра, всё, на что Гаррати способен — слепо внимать им. — Иди и смотри. Гаррати идёт, Гаррати смотрит и видит почти чётко, почти ясно — видит восходящее над залитым солнцем парком колесо обозрения с кабинками самых ярких цветов, видит шатер с одним аттракционом («Там какие-то машинки, да?»), видит другой аттракцион для стрельбы дротиками по воздушным шарами, видит бассейн с лодками в форме лебедей, а вон там, за лавкой со сладко пахнущими попкорном и сахарной ватой, американские горки. — Только будь со мной. — Он не уверен, кому принадлежит этот доносящийся из его слабо и неконтролируемо двигающихся губ голос. — Будь рядом. Иди со мной. — Я рядом, — честно отвечает Макврайс. — Я буду с тобой. А если перестану... помни о единственно важном. Продолжай идти. Не смотри назад. Левой, правой. В личном парке Гаррати вырисовываются дети. Фантазии на проработку линий лица не хватает, но он видит, как дети развлекаются на его аттракционах. Смутные голоса звучат со всех сторон. — Продолжай идти. Со скрипом пружин очередная группа счастливых детей поднимается на самый верх американских горок. С радостным визгом они летят вниз, но поворачивают ровно по рельсам дальше, ведь в парке развлечений всегда безопасно. Гаррати продолжает идти, лежащие веки расслаблены, ноги беспроблемно шагают, сначала левая, потом правая, всё по новой, точно зацикленный круг. Он собран и спокоен, и, когда позади раздаётся заглушающий весёлые голоса фейерверк, он лишь протягивает левую руку, находит на другой стороне узкой, ведущей к уютной алее с красивыми скамейками тропинки пальцы Питера, сжимает их своими. Чувствуя тепло его кожи, он помнит о единственно важном. И продолжает идти.