Наши воспоминания становятся звёздами

      Под ногами сдавленно, словно с невообразимыми мучениями, скрипят деревянные ступеньки, пока Сынмин неторопливо поднимается все выше, медленно, но верно приближаясь к чердаку, на котором не был уже много долгих, слишком тяжелых во всех планах недель. Его окружают холодная темнота, пыль и воспоминания. Если к присутствию первых двух спутников, извечно встречавших его, стоило только переступить порог старого дома, он давно привык, от воспоминаний он до последнего пытался убежать. Теперь Сынмин понимает, как наивно было полагать, что это вообще возможно.       Дверь, ведущая на чердак, цепляется за петли из последних сил и надрывно стонет, когда Сынмин отталкивает ее от себя, чтобы войти. Воздух здесь спертый и тяжелый, чего он и ждал. Света принесенной масляной лампы хватает для того, чтобы осмотреться. Здесь ничего не изменилось, все ждало его на своих местах. Он замирает у входа, прикрывает глаза и позволяет первым, самым безобидным воспоминаниям коснуться его израненного сердца.       Когда Сынмин привел сюда Нари, стояла теплая летняя ночь. С его лица не сходила улыбка, пока он, шагая за ее спиной, плотно закрывая ладонями ее глаза, старательно вымерял каждый шаг и шептал ей на ухо, куда нужно повернуться или поставить ногу. Так они миновали узкую лестницу и вошли на чердак. Сынмин был невероятно взволнован сразу по нескольким причинам. Во-первых, им впервые за долгое время выпала возможность провести наедине целую ночь. Во-вторых, Нари, не раздумывая, согласилась, когда он предложил ей уехать за город и посетить летний домик его семьи, который в последние годы навещали довольно редко. В-третьих, она очаровательно улыбалась и игриво кусала нижнюю губу, послушно шагая в указанном ей направлении. В-четвертых, Сынмин собирался показать ей кое-что особенное, надеясь, что ей это понравится и произведет на нее такое же сильное впечатление, как на него в свое время. И, наконец, в-пятых, он невероятно сильно любил ее.       — Тут уже не так душно, — включив «сыщика», Нари хихикнула, радуясь даже крупинкам информации. — Мы вышли на балкон?       — Ты же знаешь, что я все равно не скажу, — проворчал Сынмин, но в его голосе она явственно слышала улыбку. — Почти пришли, потерпи еще немного.       Взгляд Сынмина опускается на темную кучу тряпья, сваленную в центре чердака, который кажется пустующим, если не присматриваться к разномастным коробкам со всякой всячиной, укрывшимся в тени вдоль стен. Он подходит ближе, носком кроссовка пинает уголок старого одеяла, поднимает в воздух маленькое, едва различимое облачко пыли и поджимает губы.       — Здесь можешь опуститься на колени, — мягко сказал ей Сынмин.       — Молиться будем? — казалось, Нари не переставала веселиться, но он знал, что на самом деле она тоже взволнована происходящим и заинтригована тем, что он для нее подготовил.       — На самом деле я хочу, чтобы ты легла на спину, но для этого нужно делать все медленно и осторожно, так как глаза открыть я тебе пока не разрешаю, — терпеливо объяснил он, продолжая стоять у нее за спиной.       Нари повернула голову в его сторону, словно могла видеть его лицо.       — Ты ведь в курсе, что ведешь себя странно?       — Ага, — Сынмин мимолетно чмокнул ее в губы, — но ты не отвлекайся.       Вздохнув, она повиновалась, вместе с ним медленно опустилась на пол и застыла на мгновение, голыми коленками ощутив под собой что-то мягкое.       — Одеяло? — вырвалось у нее.       — Не отвлекайся, — напомнил Сынмин.       Нари что-то тихо проворчала себе под нос и села, после чего, перенеся вес на выставленные за спину руки, медленно легла.       — Сейчас я уберу руки, но ты откроешь глаза только на счет «три», хорошо? — тихо произнес Сынмин.       Он знал, что ей хочется возразить, хочется получить все здесь и сейчас, поэтому не мог перестать волноваться, желая, чтобы все прошло идеально, именно так, как он задумал.       — Хорошо, — пообещала Нари уже не таким веселым тоном, словно чувствовала его волнение.       Сидя рядом с ней, он убрал ладони с ее лица и улыбнулся, увидев, что Нари, как и обещала, держала глаза плотно закрытыми. Сынмин поднял взгляд наверх, убедился, что все идет по плану, и шепотом отсчитал:       — Раз, два, три.       Она медленно подняла веки, и с ее губ сорвался судорожный вздох, а глаза расширились от потрясения. В них отражались звезды, прекрасные, но в глазах Сынмина уступающие ей в своей красоте.       Сынмин ставит лампу на покосившуюся, но все еще крепкую деревянную полку, отходит от нескольких сложенных вместе старых одеял, отыскивает у себя над головой тонкую, но крепкую веревку и тянет ее на себя, не поднимая взгляда к давно прохудившейся крыше. Раздается неприятный скрежет, но он продолжает удерживать веревку, натягивая ее все сильнее, что приводит в действие старый механизм. Большой квадратный кусок брезента постепенно скатывается в рулон, и вскоре до его носа добирается мягкий запах влажной после дождя земли.       Разобравшись с механизмом, он возвращается к одеялам, резким, почти болезненным рывком опускается на колени, после чего разворачивается и укладывается на спину, совершенно не думая о том, что лежит на пыльных одеялах. Боязливо и нерешительно Сынмин поднимает глаза вверх. Разочарование огромной ледяной глыбой обрушивается где-то внутри него, и он смеется, совсем не испытывая веселости. Пока он справлялся с чувствами и воспоминаниями, невероятно медленно добираясь сюда, небо вновь заволокло тучами.       Сынмин лег рядом с ней и молча, в ожидании, наблюдал за малейшими изменениями на ее красивом лице. Глубоко дыша, Нари жадно рассматривала кусок неба над их головами и, казалось, не могла поверить в то, что видит. Он заставил себя оторвать взгляд от ее лица и тоже поднял его вверх.       Над ними распростерся лоскут чернильного неба, испещренный россыпью бриллиантовых звезд. Когда взгляд его привык к полумраку, Сынмин смог рассмотреть очертания довольно большой дыры в крыше, которая и позволяла изучать звезды. Около года назад он приладил к крыше специальный механизм, скатывающий и раскатывающий под крышей довольно большой кусок брезента, чтобы укрываться от дождя, и любил в ясную погоду (не важно, день это или ночь) устраиваться под почти что открытым небом. Сынмин мог часами наблюдать за тем, как плывут облака или как на медленно темнеющем небе зажигаются звезды. И теперь ему захотелось подарить это ей.       Нари заговорила не сразу. Сначала она взяла его за руку, крепко сжав пальцы, тихо всхлипнула, а потом шепнула:       — Спасибо. Это невероятно красиво.       Сынмин заметил, как из уголка ее глаза скатилась по виску и затерялась в длинных темных волосах слезинка, наклонился к ее лицу, оставил на бледных губах новый, невероятно нежный поцелуй, после чего лег обратно на спину, продолжая держать ее ладонь в своей. Они потерялись во времени, изучая небесное полотно, угадывая знакомые созвездия или придумывая свои собственные, и сердце Сынмина было наполнено ликованием.       Он путается в ощущениях и не сразу понимает, почему его лицо мокрое. Возможно, он плакал. Однако сейчас он совершенно точно уверен в том, что на него капает дождь. Мелкий, холодный и неприятный, он насмехается над Сынмином, который так долго укрывался от него под брезентом. Наконец-то дождь достал его здесь, в его когда-то любимом убежище.       Одежда и волосы постепенно намокают и липнут к коже, принося холод и дискомфорт, но Сынмин далеко не сразу заставляет себя подняться и убраться из-под дыры в крыше. Злясь на свою медлительность и упущенное время, он раскатывает брезент обратно. По чердаку тут же начинает разноситься мягкий убаюкивающий шелест. Сынмин отходит к старому столу, на котором пылятся чистые и исписанные листы бумаги, а также несколько простых карандашей. Смотреть на зачеркнутые строки почти так же больно, как и на одеяла, на которых когда-то они лежали вдвоем, и он тогда испытывал совершенно другие эмоции.       — Ты обещал, что прочитаешь мне! — обиженно надув губы, протянула Нари, когда Сынмин спрятал за спиной помятые листы бумаги, покрытые неровными и кое-где перечеркнутыми строками.       — Прочитаю, когда закончу, — возразил он.       Сынмин все еще испытывал смущение каждый раз, когда она читала его стихи, хотя ему так хотелось верить в то, что Нари искренне восхищалась его творчеством.       — Но ты пишешь уже целую вечность. Нет, даже две вечности! Сынмин, ну пожалуйста!       Он поднял на нее любопытствующий взгляд и не смог сдержать улыбки, заметив, как шутливо-обидчивое выражение ее лица придало ей неожиданно милый облик.       — Целых две? — усмехнувшись, переспросил Сынмин, покачал головой, но уступил. Все же перед ней невозможно было устоять.       Нари забрала листы и принялась читать, не забывая уделять внимание даже зачеркнутым словам, стремясь понять, как он мыслил, пока писал.       — «Наши воспоминания становятся звёздами... — шелестел ее мягкий голос. — Проведённые вместе прекрасные моменты мерцают во мне, сияют в моём сердце»...       Воспоминания приносят намного больше боли, чем он ожидал, направляясь сюда впервые после того, как они приняли решение разойтись. Сынмину тогда потребовалось все его самообладание, чтобы сдержать рвущиеся на свободу эмоции и глупый протест. Они пытались, правда пытались. В конце концов, даже перед непреодолимыми жизненными обстоятельствами сдаться бывает слишком сложно, когда речь идет о настоящих чувствах. Но они сдались.       Чего он ждал, когда шел сюда? Сынмин не знает ответа на этот вопрос. Он боялся этого места, но вместе с тем его неудержимо тянуло сюда. И вот он здесь. И мягко стучащие о брезент капли дождя, за плотной пасмурной завесой скрывшие их личный лоскут неба, безучастно напоминают ему о том, что ничего уже не будет как прежде.       Сынмин не знает, сколько времени проводит за новыми строками. Он снова и снова зачеркивает, хмурится и закусывает губу, старательно подыскивая нужные слова, и дрожащий свет стоящей рядом масляной лампы вторит его тяжелому дыханию.       Но на этот раз Сынмин знает, почему его щеки снова мокрые.       «когда воспоминания перестают сиять, над нами нависают чёрные тучи, и наш последний миг становится падающими на волосы каплями дождя. они льют, не прекращая. отпускаю руку, что крепко держал. этот момент просачивается в меня, растекается в моём сердце. сегодня тоже не могу забыть, какими мы были тогда».