Новый путь

*** апреля 1994 г. — Эй! Я знаю тебя! Это же ты? Восторженный полупьяный возглас заставил всех стоявших на остановке вскинуть головы. Человек, которому он был адресован, вздрогнул и постарался как можно быстрее протиснуться внутрь автобуса вместе с остальными пассажирами, не привлекая к себе внимания. Однако это была нелегкая задача, с его-то исполинским ростом и геркулесовским сложением. Показав водителю билет, он поспешил пройти в дальний конец салона, всей душой надеясь, что его оставят в покое. Но не тут-то было. — Я знаю тебя! — путаясь в собственных ногах, к нему подошел молодой, дураковатый на вид парень в залитой чем-то зеленым белой футболке. Его глаза бестолково блуждали. — Ты — Кинг, да? Ты дрался на Турнире Железного Кулака! — Да, это я, — скромно ответил он. — Ты был лучшим! Я смотрел все твои бои. Как же ты крут, мужик! Народ в автобусе начинал с любопытством глазеть в их сторону. Только этого не хватало, устало подумал он. Ему предстоял долгий вояж в родной город, и меньше всего он хотел провести его в компании полоумных фанатов луча либре. Он и раньше был довольно известен в этих кругах, а после Турнира, который закончился три дня назад, случались подобные эксцессы, доставлявшие ему множество неудобств. С большим трудом он поборол желание схватить надоедливого придурка за шиворот и вытолкать на улицу. — Дашь мне автограф? О, нет. Начинается. — Не стоит, — попробовал отнекиваться он. — Ну пожалуйста! Тебе жалко, что ли? — надул губы придурок. Сцена начинала выглядеть до крайности абсурдной. — Хорошо, хорошо, — вздохнул он. И почему это происходит именно с ним? Придурок вытащил из заднего кармана какую-то мятую замусоленную бумажку. — Есть ручка у кого-нибудь? — заголосил он на весь салон. Кто-то дал ему ручку. Он быстро черкнул на протянутой бумажке, оказавшейся при ближайшем рассмотрении магазинным чеком, и вернул ее придурку. Парень наконец отошел на свое место, и он вздохнул с некоторым облегчением. Автобус тронулся с места. Он прижался лбом к стеклу и прикрыл глаза. Уже сегодня он будет дома. И вернется не с пустыми руками. Он запустил руку во внутренний карман куртки, нащупал тонкий бумажный лист и улыбнулся. Ради этого листочка он пошел против своих братьев и всего, что было ему так дорого. Потому что только с его помощью он мог выполнить обещание, данное самому себе и Господу нашему Вседержителю. На листе, представлявшем собой банальный банковский чек, аккуратным почерком была выведена кругленькая сумма. Выигрыш, причитавшийся призеру Турнира Железного Кулака. Чек ему суетливо сунул кто-то из приближенных Хейхачи Мишимы, хозяина «Мишима Дзайбацу», потому что сам он куда-то таинственно исчез в самом конце Турнира, а заправлять всем стал его невесть откуда взявшийся сын. Поговаривали даже, будто старший Мишима был убит этим самым сыном, который теперь будет возглавлять корпорацию вместо отца. Лучадора в маске ягуара все это нисколько не волновало. Он ехал домой, держа в руках заветный чек. Остальные священники были против его участия в Турнире, но только так он мог исполнить задуманное. Теперь его не трогали их осуждающие взгляды. Ведь если бы Господь не поддерживал его, разве позволил бы Он ему победить? *** Год назад — Благословите меня, отче, ибо я грешен. Громовый шепот прорезал благостную тишь исповедальни не хуже репродуктора. — Продолжай, сын мой, — голос отца Родригеса прозвучал устало и невыразительно. — Я не был на исповеди уже неделю, — тем же шепотом доложил страждущий. — Время от времени это бывает с каждым из нас. После недолгого молчания послушник заговорил снова. — Я бил других людей, наносил им травмы и увечья… — Я совершал кражи… — Я был не воздержан в спиртном… — Я вступал в плотские связи с женщинами… Даже с теми, которых не знал… Отец Родригес невольно вскинул пальцы к вискам. Эту исповедь ему доводилось слушать много раз. Она почти не менялась от посещения к посещению, которые были столь частыми, что даже долготерпеливый священник начал терять спокойствие духа. — Да, сын мой, — сказал он, не выдержав и прервав его на полуслове. — Ты вел дурную жизнь, мы уже говорили с тобой об этом. Дьявол искушает всех нас, но поддаться — это твой выбор. Ты свой выбор сделал, не так ли? — Да! — страстно ответили с той стороны. — Я присоединился к вам и навсегда покончил со всем этим! — Или, может, ты хочешь изменить свое решение, покинуть монастырь и вернуться к прошлому? — Нет! — послушник явно ужаснулся такой перспективе. — Вот и хорошо, сын мой. Отец Родригес не слишком-то верил этому человеку. За свою жизнь он перевидал немало таких — тех, кто грешил в свое удовольствие, а потом бросался искупать содеянное, боясь неминуемого возмездия за гробовой доской. Так и этот — бывший уличный лучадор и пьяница, вознамерившийся посвятить себя служению Господу. Нет, он не верил ему. Совсем не верил. — Отче, я хочу признаться еще в одном грехе. Отец Родригес начал энергично массировать виски, словно пытаясь остановить некие разрушительные процессы в мозгу. — Да, сын мой? С той стороны окошка помолчали. — Я стал причиной смерти. Священник на мгновение замер. Это было в новинку. Пришил кого-то в пьяной разборке? — Как это случилось, сын мой? — спросил он уже мягче. — Это была женщина… Мы были близки. Но я не любил ее. Я поступил с ней как подонок, из-за этого она совершила с собой непоправимое. И виноват в этом только я. Теперь в голосе послушника отчетливо звучали слезы. Отец Родригес уселся поудобнее и приготовился слушать. *** Всю свою жизнь он умел только драться. Ринг и луча либре заменили ему все — школу, где он всегда был лишним, выпивоху отца, воспитывавшего его после смерти матери, друзей, которым родители запрещали водить дружбу с таким, как он. От природы у него были феноменальные способности к борьбе. Ею он и занимался с того возраста, когда начал помнить себя. С семнадцати он вел совершенно самостоятельную жизнь и уже начал делать себе имя в среде уличных лучадоров. В Мехико, куда он уехал из отцовой лачуги, поединки с его участием получались зрелищными, и мало-помалу он стал популярен. Кроме драк, будни скрашивали выпивка, периодические стычки с законниками, разборки с другими борцами. И папой его могли называть куда больше детей, чем он мог подумать. Такую жизнь он находил более чем приятной, пока вдруг не случилась беда. … Этого типа он запросто размазал бы на месте. Манерный расфуфыренный хлыщ с идиотской ухмылочкой подошел к нему после боя, когда он принимал поздравления с очередной победой. Хлыщ уставился на него масляными глазами и сказал, что даст ему три тысячи баксов, если он снимет сейчас штаны. Хлыщ хотел удостовериться, действительно ли у уличных лучадоров хозяйство длиной в полметра? Он очень хочет на это посмотреть и, если все подтвердится, предлагает провести остаток дня самым приятным образом. Первый же удар отправил хлыща в нокаут. Его оттаскивали назад, а он продолжал молотить урода, оглохнув и ослепнув от звериной ярости. Он несомненно убил бы его, если бы не вмешательство других борцов. Хлыщ остался лежать, где лежал, весь в крови, и никто не пришел ему на помощь. Последствия настигли его уже на следующий день. Этот сукин сын представился Фернандесом. Как оказалось, педиковатый хлыщ работал на его банду. Ребята, конечно, не уровня Ла Эмэ* (мексиканская мафия — примеч. автора), но из тех, кто там на побегушках. Фернандес был краток. Да, красавец наш был неправ, и вы, лучадоры, парни горячие, поэтому решим все по-хорошему. Чтобы уладить это дело, надлежало заплатить определенную сумму. Ждем выплаты в такой-то день. В противном случае честь банды будет восстановлена по старинке — ты понимаешь меня, приятель? Он все понимал. Но от услышанной суммы его бросило в холодный пот. Таких денег он никогда даже не держал в руках. Его выигрыши на боях в самые удачные дни составляли в лучшем случае треть от того, что потребовал ублюдок Фернандес. Он не представлял, как раздобыть столько зелени в отпущенный ему срок. Занять? Но у кого? Его приятели-лучадоры, вместе взятые, при всем желании не собрали бы и половины. Отец к тому времени в счастливом забытьи отошел в мир иной, не выпуская из объятий бутыль сорокоградусной, да и не было у него ни гроша за душой. Влезать в откровенный криминал он не рисковал, поскольку у него не было нужной в таких делах «крыши». Положение было не просто отчаянным — он было дерьмовее некуда. Думать, как выкрутиться, надо было быстрее. И тогда он решил рискнуть. … Сеньор Баутиста, хозяин сети пекарен, был очень даже небедным человеком. Но, кроме того, он был истовым фанатом луча либре и частенько посещал бои, даже делал ставки, правда, весьма умеренные. Жена Баутисты, надменная и взиравшая на всех с выражением глубокого презрения, иногда сопровождала его. Она была выше мужа почти на голову, с раскосыми зелеными глазами и далеко не красавица. Но недостаток внешней привлекательности госпожа Баутиста с успехом компенсировала крупными бриллиантовыми серьгами, кольцами и браслетами, которые, кажется, носила не снимая. Однажды он почувствовал на себе взгляд этой дамы, сказавший ему очень многое. Он не придавал этому значения, но после встречи с Фернандесом понял, что ему нужно делать. … Признаться, он и подумать не мог, что все окажется так просто. В его представлении соблазнение давно и прочно семейной женщины было трудоемким процессом. Однако Исабель Баутиста неожиданно для него — и себя самой, должно быть — совсем потеряла голову. У него никогда не было проблем с женщинами, он легко заполучал их благосклонность и злоупотреблял ею по своему усмотрению, но с таким обожанием столкнулся впервые. Она смотрела на него как слепой, впервые увидевший солнце. Ему даже не пришлось особенно стараться для того, чтобы она бросилась ему на шею. Исабель еще не исполнилось сорока лет. Муж был гораздо старше и, по-видимому, не мог в полной мере дать ей то, чего она хотела. Зато не скупился на тумаки, особенно когда был во хмелю. Молодой и стройный лучадор, так кстати заключивший ее в объятия, показался Исабель просто подарком судьбы. Позже она призналась ему, что влюбилась с первого взгляда — вот так, в одну минуту, просто увидев его. Он никогда не придавал значения романтической чуши и отмахнулся от нее, цинично рассудив, что последнее, о чем можно говорить в их случае — это любовь. Она всегда отдавалась ему с такой страстностью, словно это был последний раз в ее жизни. Сам он к близости с ней относился как к работе — тяжелой, но необходимой для достижения цели. Она совершенно не нравилась ему: он всегда предпочитал пышных и крепких женщин, а жена дельца Баутисты была костлявой, угловатой и, на его вкус, совсем не привлекательной. В постели с ней ему приходилось делать над собой усилие, чтобы выглядеть пылким влюбленным. Только мысль о перспективах разрешения его ситуации помогала ему справиться с равнодушием. Исабель ничего не замечала и всякий раз была на седьмом небе от счастья. Ее признания в любви утомляли его, ее ласки не вызывали ничего, кроме раздражения, ее исступленная влюбленность скорее злила, чем льстила. Но Исабель Баутиста была нужна ему, жизненно необходима — не она сама по себе, конечно, но то, что он рассчитывал с помощью нее получить. Расчет его полностью оправдался. Она без лишних слов дала ему нужную сумму после первой же просьбы. Он действовал осторожно, чтобы не вызвать подозрений. Но в этом, говоря откровенно, не было нужды — Исабель, ослепленная любовью, сделала бы для него все. Даже если бы он потребовал ее кожу, она содрала бы ее с себя и отдала ему, не задав ни единого вопроса. Дело шло очень споро. Лишь один раз Исабель развела руками, сообщив, что отдала ему все, что у нее было. Остались только семейные сбережения, на которые они с мужем планировали в том числе дать образование сыну. Он не сдержался и грубо обругал ее. Какое ему дело до ее сопляка, когда над ним висит месть от ребят из круга Ла Эмэ? Если в оставшееся время он не покроет должок, его найдут с простреленной башкой где-нибудь на задворках города. Она расплакалась. Ее слезы ни капли не тронули его, но все же несколько охладили и помогли прийти в чувство. Переборов себя, он принялся утешать ее и просить прощения. Исабель немного успокоилась и пообещала найти деньги, а он дал себе зарок никогда больше не связываться с бабами для таких целей. Свое обещание она сдержала. Он понимал, что, всего вероятнее, она опустошает семейный счет, но ему было все равно. В их последнюю встречу он взял деньги и сказал, что на некоторое время уедет из города, чтобы окончательно решить все вопросы. Она кивнула, но в ее глазах он прочел глубокую печаль. Она словно знала, что больше его не увидит. Он-то знал это точно. В тот вечер они занимались любовью, и потом она снова плакала. Он рассеянно гладил ее плечи и думал только о том, как он рад, что оставляет в прошлом историю с Ла Эмэ и эту постылую женщину. Да, в глубине души ему было не по себе, но разве он мог предполагать, затевая эту игру, что под маской ее высокомерия скрывается такой вулкан страстей? Нет, он не мог предугадать такого исхода. Стало быть, и вины его в этом нет. Он расплатился с Фернандесом ее деньгами и с легким сердцем уехал в родной город. Эту страницу своей жизни он считал окончательно закрытой. Какое-то время все шло своим чередом, пока однажды он не прочитал в газетах о смерти жены дельца из Мехико. Заметка была небольшой, в самом низу страницы с новостями о происшествиях. Он быстро пробежал глазами и все понял. Сквозь строки он узнал о случившимся намного больше, чем было известно репортеру, да и, пожалуй, кому бы то ни было. Когда все вышло наружу, случился страшный скандал. Баутиста рвал и метал, хватался за кольт, крушил мебель. Она молчала. Он избил ее — это уж наверняка. Следующей угрозой стал суд и развод. Она молчала. Он выставил жену из спальни и отвел ей какую-нибудь дальнюю гостиную, где она могла бы дожидаться решения суда по их делу. Она молчала. В один из дней она, как обычно, отвезла в школу сына — муниципальную, потому что за частную было больше нечем платить, — пожелала ему хорошего дня (дрянной мальчишка не удостоил ее и взглядом), потом отправилась на окраину города, где посреди заброшенных развалюх, некогда населенных рабочей беднотой, пустила себе пулю в лоб. Нашли ее местные забулдыги. Он не испытал никаких особенно сильных чувств, узнав о смерти бывшей любовницы. Что ж, может, это было разумное решение в ее ситуации, подумал он. Каждый выживает как может в этом чертовом мире, а кто-то отказывается от борьбы. Скомкал газету и до конца дня даже не вспоминал об этом. Однако ночью во сне он увидел ее. Она молча смотрела на него с прежним обожанием, как будто он не обобрал ее и не бросил на произвол судьбы. Как будто она не совершила то, что совершила. И еще она позвала его по имени. Он никогда не называл ей свое настоящее имя, но, говорят, покойники знают все. Она тоже знала. Он подскочил в темноте с гулко бьющимся сердцем. Никакой Исабель рядом с ним не оказалось, но до утра он больше не сомкнул глаз. Потом он часто видел ее, и ни разу она не посмотрела на него с осуждением или ненавистью. Иногда она шептала что-то, но разобрать слов он не мог. Если бы это были проклятья, ему стало бы легче. Однако он сердцем чувствовал, что она не проклинает его, а подбадривает, утешает. Выносить это было невозможно. Выпивка помогала забыться. Он все реже и реже выныривал из алкогольного тумана, так было проще. А потом ему едва не проломили голову в очередной потасовке и бросили у монастыря. Если бы не монахи, он отдал бы концы прямо там. Но главным было не это. Пока он боролся за жизнь, случилось то, чего он ожидал меньше всего, то, о чем он раньше не мог и помыслить. Тогда, лежа на узкой кушетке, он вдруг ощутил, что Господь узрел его. Избитый и беспомощный, он чувствовал прикосновение Божие к своему сердцу, очевидное присутствие его здесь и сейчас, с ним и в нем. Это было настолько сильное и яркое чувство, настолько полное и неоспоримое, что в нем невозможно было усомниться. В тот момент он скорее мог усомниться в собственном существовании, но не в открывшемся его душе Господе. И впервые после того, как умерла его мать, он зашептал молитву. Вся его прошлая жизнь, включая все ее горькие и страшные моменты, стала осмысленной и завершенной. Оказалось, что все, что с ним когда-либо случалось, было неслучайным, но подчинялось таинственной и невидимой воле, промыслу Божию, который в итоге привел его к себе. Беззаботный уличный мальчишка умер в тот самый день. Вместо него родился совершенно другой человек. И Исабель Баутиста перестала мучить его по ночам. *** апреля 1994 г. Автобус прибыл уже ночью. Он сошел с него, сердечно попрощавшись с попутчиками. Автографов больше никто не просил, и за это можно было вознести хвалу Господу. Оставшись в одиночестве на пустынной остановке, он немного постоял, будто собираясь с мыслями, а потом зашагал по дороге. Он шел, то попадая в пятна света от уличных фонарей, то скрываясь в темноте. Вскоре впереди показались своды, под которыми он смог начать все с чистого листа. Под которыми Господь обратил на него свой милосердный взор и, хвала милости его, открыл новый путь. Он замедлил шаги и губы его сами собой сложились в умиленную улыбку. Он пришел. Он наконец-то пришел. На деньги, полученные от «Мишима Дзайбацу», он откроет сиротский приют. Это было то самое обещание, данное им самому себе и Господу. Он соберет в нем всех покинутых и несчастных детей, даст им не только пищу и кров, но и будущее. Он сделает все, чтобы ни один мальчишка не повторил его судьбу, ни одна девочка не оказалась брошенной на перепутье жизни. Он проследит за этим. И все будет хорошо. Возможно даже, один сирота, о котором он часто думал в ночной тиши, однажды сможет его простить.