***
Они так и продолжали сталкиваться друг с другом в школе. Дружный второй класс Сережи и в такой же степени недружный первый класс смешной девочки отчего-то оказались двумя противоборствующими кланами. Второклассники сторонились первоклашек и, пусть и ушли недалеко от них, считали тех неразумной малышней. В любой другой день Сережа прошел бы мимо, но вчерашние новости заставили его остановиться. — Ты правда подралась с Костей? Он выпалил это почти с ужасом: где это видано, чтобы девчонка дралась с парнем, да еще и одолела его, буквально потопив в грязи — точнее, в грязной луже у котельной. Правда, Костя был тем еще поганцем. — Правда, — отчеканила смешная девочка, вмиг перестав быть смешной. — Еще вопросы? Сережа отступил на несколько шагов, девочка побледнела. — Я… Я… — Глаза ее наполнились почти первобытным ужасом. — Сережа, я не стану с тобой драться. То, как несмешная девочка произнесла Сережино имя, заставило его снова приблизиться к ней. Ему отчего-то вспомнился обучающий мультфильм про спасение утопающих, где нельзя самому прыгать в воду, но нужно было бросить спасательный круг. — Вот и правильно, — задумчиво, почти рассеянно проговорил Сережа, — и с Костей не дерись больше. Он дурак, а ты — нет.***
Сереже вспомнился этот разговор спустя несколько лет, когда несмешная девочка училась уже в пятом классе, и Костя учился в этом же пятом классе — и вместе они делали абсолютно все: приходили/уходили, посещали одинаковые кружки, обедали, читали, нарезали круги на школьном стадионе, а потом такие же круги по деревне. Несмешная девочка вновь становилась смешной девочкой рядом с Костей, а когда его не было, улыбку словно стирали с ее лица. Вот и сейчас, в третьей четверти, он укатил в санаторий, а она осталась. Сережа застал ее у спортзала, сидевшей на полу, с потрепанной книгой в руках. — Физкультуру прогуливаешь? — спросил он и неожиданно для самого себя сел напротив. — Булгаков? Не рановато для пятиклашки? Сережина мама преподавала в школе русский язык и литературу, и он волей-неволей знал, что и в каком классе следовало читать. Несмешная девочка ожидаемо оказалась любительницей недетской литературы. — У меня освобождение. Она закрыла книгу и посмотрела Сереже прямо в глаза. Может, не стоило лезть к ней с расспросами, может, стоило все же зайти к маме в кабинет, взять ключи от дома и уйти. Но несмешная девочка почему-то была ему интереснее всех прочих дел. И людей — тоже. — Я слышал, что тебе объявили бойкот. Как ты? Несмешная девочка даже не шелохнулась. И Сережа сразу понял, почему девочка так быстро перестала быть смешной, а еще почему тянулась к все такому же противному Косте. Кроме него друзей у нее здесь не было. — Это не первый бойкот в моей жизни, Сереж, — как-то по-взрослому ответила несмешная девочка после долгой паузы, — так что все нормально. Когда не болтаешь с одноклассниками, освобождается время для чтения. Это была почти бравада. Сереже захотелось поддержать несмешную девочку, поэтому он выпалил: — Ничего, Костя снова вернется, и ты не будешь одна. Уже потом, в одиннадцатом классе, когда несмешная девочка уедет из деревни и будет учиться в колледже, Сережа будет ходить по школе и, везде натыкаясь на ее несуществующие в этих стенах тени, вспоминать этот разговор. Он мог сказать: «Хочешь, я буду твоим другом?», но вместо этого сказал про Костю. И крупно, очень крупно промазал: перед тем как уехать в санаторий, он и организовал этот бойкот. И в будущем организует еще добрый десяток таких же. Но это Сережа узнает потом, но не узнает сейчас, потому что несмешная девочка, нацепив на лицо горькую улыбку, произнесла в ответ: — Конечно, так и будет. Костя вернется.***
Дурацкая музыка и так била по ушам, а девчачьи голоса, подпевавшие новомодной певице, только усиливали отвращение, которое расцветало в некогда хорошем настроении Сергея. Можно было, конечно, отлепиться уже от стены и пойти в кабинет, закрепленный за их десятым классом, отхлебнуть из тетрапака с «соком» немного обжигающей жидкости, чтобы стало веселее, но он не хотел напиваться в школе, к тому же, завтра надо было снова идти на уроки. Школьные дискотеки ему и без того никогда не нравились, но сегодняшняя била все рекорды. Сергей потер переносицу и все-таки вышел в темный коридор. Идея взять в гардеробе куртку и пойти домой оказалась самой банальной и самой привлекательной. Он сделал ровно половину от задуманного, как вдруг увидел тонкую полоску света из-под двери шестого кабинета, закрепленного за девятиклассниками. — Сергей? Девочка удивилась. Сергей удивился не меньше, потому что совсем недавно заметил: она больше не была веселой девочкой, невеселой девочкой… Она оказалась красивой, очень красивой девушкой. А еще она уже пару лет — с седьмого класса — не называла его Сережей. — Думал, ты пропускаешь осенний бал, — он аккуратно закрыл за собой дверь шестого кабинета. — А ты здесь. Она удивительным, чистым смехом разрушила отчего-то давящую на них обоих тишину. — Мы учимся в крохотной школе, как мимо тебя прошел факт того, что наш класс отвечает за осенний бал в этом году, а мы с Костей вообще его ведем? — она покачала головой и снова засмеялась. — Знаешь, а я ведь тоже посчитала, что ты пропускаешь этот праздник, когда не увидела тебя в зале. Зал — это громко сказано. Небольшое квадратное помещение, которое в их школе отчего-то называлось маленьким коридором. На время мероприятий вдоль стены выставлялись старенькие деревянные лавки, предназначенные для немногочисленных зрителей. Сергей сел на соседний от девочки стул и увидел, как по обнаженной коже ее плеча, на котором лежала лишь тонкая бретелька вечернего платья, побежали мурашки. Решив, что дело в холоде, он без промедления снял с себя куртку и накинул на нее. — Спасибо. На парте перед ней лежала очередная серьезная книга, но в этот раз Сергей даже не стал смотреть на обложку, потому что узнал этот текст. «Преступление и наказание» Достоевского они только-только успели пройти. — Ты всегда читаешь очень грустные книги, — заметил он, украдкой взглянув на нее. — Почему? — Потому что жизнь очень грустная, — совершенно без пафоса произнесла она достаточно пафосную фразу. — Хочется как-то подготовиться к очередным ее сюрпризам. — Думаешь, когда станешь старушкой, на тебя бросится нерадивый студент? — Сергей не хотел смеяться над ней, а потому тут же искренне произнес: — Прости меня за эти слова. Она посильнее укуталась в его куртку; на обычно бледных щеках появился несмелый румянец. Сергей больше не хотел идти домой. — Когда истории с бойкотами только-только начинались, я все время думала, что против меня ополчился весь мир, а потом поняла: во всем этом много моей вины и много моих ошибок. Подростки жестоки по отношению друг к другу, а те, что думают, что не жестоки — каждый божий день лгут сами себе. Наверное, она просто устала от понимания того, что в этой школе на ней клеймо жертвы подросткового буллинга. В классе Сергея, когда говорили о ней, почти всегда понижали голос и щедро приправляли слова нотками сочувствия. Но никогда, ни единого раза никто за нее не заступился. — Ты не должна оправдывать и делить с ними их вину, — твердо произнес Сергей. — Сейчас, конечно, всё успокоилось, потому что просто-напросто все стали старше, но это не отменяет того, что было. Она склонила голову набок и посмотрела на Сергея взглядом, который цеплялся за его душу. Сейчас ему казалось, что настала самая важная минута в их странных взаимоотношениях; минута, в которую пора было сказать то, что давно вертелось на языке: — Я хочу быть твоим другом. И когда, наконец, спустя невозможно долгие годы совершенно ненужной тишины между ними, эти слова прозвучали в холодном кабинете и осели на партах, стульях, на доске, полу и даже на цветах — девочка улыбнулась все той же своей улыбкой, и Сергей понял, что опоздал.***
Последний звонок традиционно проводили в спортзале. Последние несколько лет в этот день по окнам неустанно лупил дождь, а сегодня было так тепло и солнечно, что приходилось жмуриться, пока не переступишь порог и не позволишь прохладе темной школьной прихожей лечь на плечи. Сергей сидел достаточно далеко — звездный час его класса наступит только в следующем году. Он то и дело сжимал кончиками пальцев переносицу, потому что от внезапно обрушившейся жары у него заболела голова. Бесконечные стихи и песни слились в одну какофонию звуков; хотелось, чтобы поскорее хоть кто-нибудь дал уже этот чертов последний звонок, и наступили каникулы.***
И они наступили. Два с половиной месяца Сергей провел в городе у старшей сестры, а когда вернулся, август расстилался над деревней в прощальном предосеннем поклоне. На вечерние прогулки приходилось выходить с курткой и шарфом, но они не согревали. Не давал тепла и костер, который нельзя было жечь, но во все времена его жгли — прямо среди тополей, не боясь учинить пожара. Вот там, в этом недо-парке, у недо-костра, вытянув над ним руки, чтобы согреться, Сергей узнал, что девочка, которая не приняла его дружбу, уже уехала. Поступила в какой-то там колледж и перестала быть ученицей их школы. Костя, который тоже, кстати, куда-то там поступил, рассказывал об этом с непонятным весельем. В блеске его пьяных глаз сверкало бахвальство. Он уже и забыл, что окончил девять классов только с ее помощью.***
— Серега, когда, говоришь, тебе обратно ехать? — Через два дня. Небольшую комнату заволокло сигаретным дымом, и Сергей закашлял. Курить он толком научился только в одиннадцатом классе, но бросил еще на первом курсе училища — просто потому, что на перекуры у него не хватало времени. — А я рад, — протянул некогда его одноклассник Матвей, — что не попал в эту тюрягу. Одни ограничения, я бы уже свихнулся. Сергей никак это не прокомментировал, но помнил, что военное училище — это была мечта Матвея, но поступить туда он не смог. И сейчас зачем-то упорно делал вид, что это его никак не беспокоит. — Каждому свое, — изрек Данил, который, пусть и был младше всех присутствующих, вписался в компанию. — Предлагаю завтра поехать на речку, в Лебедево. — Сдурел ты, что ли? — Вовка, на летней кухне у которого они сейчас и сидели, покрутил пальцем у виска. — Двенадцать градусов на улице, вода ледяная. Ты топиться нас приглашаешь? Кто-то пьяно заржал, Сергей лишь коротко усмехнулся. Он и сам не понимал, зачем Данил зовет всех на речку, тем более, думал, что завтра все соберутся у него — проводить лето и попрощаться. Шутка ли — последний курс училища, а за ним — распределение. Неизвестно, когда Сергей окажется дома в следующий раз. Но предложить он ничего не успел. Дверь в летнюю кухню распахнулась, ударилась о косяк, и в рассеявшемся сигаретном дурмане Сергей увидел ее. — Вов, давайте, вы как-нибудь потише будете тут орать, — попросила она, а потом громко чихнула. — И хватит уже курить! Она пробежала глазами по всем присутствующим, а когда заметила Сергея, как-то странно обхватила себя руками… и ушла. — Сестра твоя, как обычно, не в духе, — заметил Данил, обращаясь к Вовке. — Ну так что, на речку? И самое время было вступить в этот разговор Сергею и позвать на завтра всех к себе, но он поднялся на ноги и ушел, ничего не сказав. Закрыл дверь в летнюю кухню, сделал несколько шагов и открыл дверь, которая вела в дом. Он не был здесь очень давно. И целую вечность он не видел Вовкину сестру. — Так и думала, что ты зайдешь, — все также устало проговорила она и махнула рукой в сторону потертого кресла. — Садись. Он почти упал в это кресло. — Сколько мы не виделись? — спросила она, но вопрос показался Сергею риторическим. — Как будто бы последний раз это было в тот год, когда я окончила школу. Удивительно, что мы ни разу не столкнулись здесь, в деревне. Сергею же это удивительным не казалось. Он бывал здесь редко, да и она в свои нечастые приезды, насколько ему было известно, никуда не выходила, предпочитая оставаться дома. — Хорошо, что хоть сейчас увиделись, — тихо произнес Сергей. — Правда вот… Черт. — Он вдруг почувствовал какую-то невероятную злость — и на нее, и на самого себя, и на весь этот гребаный мир, в котором так сложно найти себя, но так просто потерять другого человека. — Вот скажи мне, Таня, в чем была тогда проблема? Я стал бы твоим другом, и все было бы иначе. Но что ты сделала? Ты просто, черт возьми, улыбнулась, встала и ушла. И ради чего? Удивительно, что спустя столько лет он детально помнил тот вечер. Удивительно, что и Таня — ее глаза об этом просто кричали — об этом помнила. — Я считала тебя своим другом — всегда, с самой нашей первой встречи в школьном коридоре, когда я была первоклассницей, а ты казался мне взрослым сыном Елены Константиновны. Пусть мы никогда и не гуляли вместе, пусть переписывались раз в столетие по школьным вопросам, все это время я знала, что ты у меня есть. Но когда ты сказал об этом вслух, я осознала, что наша дружба вот-вот обретет какие-то физические границы. А раз есть границы, значит, есть возможность их переступить и тебя потерять. А я слишком хорошо знала уже тогда, что значит — потерять того, кто тебе дорог. На воображаемом кладбище дружбы у меня слишком много могил. Сергей всегда помнил — все Танины объяснения бывали достаточно сложными для понимания, но это он понял сразу. — И предвосхищая все твои вопросы, сразу скажу, — продолжала она, — нет, я не жалею. Ведь сейчас ты сидишь передо мной, и мы говорим. — Я и тогда бы сидел перед тобой. Ее темные глаза вспыхнули и она, не веря ни ему, ни сама себе, выпалила: — Ты не можешь знать, что было бы с нами. — Ты права, не могу. Но мы могли действовать, мы могли это сохранить. И никто бы не смог этого изменить, и жизнь была бы сейчас совсем другая. Но ты, Таня, ты решила вычеркнуть меня из жизни, потому что испугалась. Потому что не хотела принимать никаких серьезных решений, которые изменили бы твою жизнь. Он встал, и Таня встала тоже. Они смотрели друг на друга бесконечные три секунды, пока она не спросила едва слышным шепотом: — Может, я и струсила, но и ты не стал ничего с этим делать. Сколько раз, Сережа, сколько раз за это время ты вспомнил обо мне? Он сильно пожалел, что пришел сюда. Это становилось невыносимо сложным. — Сколько раз, Таня, ты серьезно? — усмехнулся он, и эта горестная усмешка рассекла его всегда спокойный образ пополам. — Я вспоминаю тебя каждый день.***
— Архипов, на КПП! Сергей посмотрел сначала на часы, потом на дежурного. Время для посетителей довольно позднее, да и день для этого не самый подходящий. — Если это развод, я тебя точно прикончу. Сергей пересек казарму, несколько бесконечно длинных и запутанных коридоров. Свет во многих из них еще не включили, и полумрак, плутавший под его ногами, наводил на грустные мысли. Кто бы его не ждал на КПП, встреча будет мимолетной, а прощаться ему осточертело. — Кто там пришел? — спросил Сергей у дежурного по КПП. — Время-то… — Старшекурсникам льготы, — хохотнул дежурный. — Да и жаль ее, тащилась в такую даль, говорит, порядков наших не знает. Но вы там это, не очень долго. Понятнее не стало. Все девушки, с которыми у Сергея были отношения, прекрасно знали распорядок его дня. Да и вряд ли кто-нибудь из них бы сюда приехал — конец, значит, конец. Он открыл дверь и вдруг замер. Под болезненно-желтым светом от старых плафонов стояла Таня и теребила пояс черного пальто. — Видишь ли, Сереж, я тоже вспоминала тебя каждый день. Он аккуратно прикрыл за собой дверь и улыбнулся. — Ты могла сказать это тогда, у себя дома. Она шагнула вперед и покачала головой. — Тогда бы я опять тебе солгала. — Опять? — Опять. — Она взяла его за руку. — На кладбище моей дружбы могил, действительно, очень много. Но там бы для тебя не было места. Я считала тебя своим другом, Сереж, но не хотела, чтобы ты им был. Сергей сжал ее холодные пальцы. И вспомнил, как однажды разговаривал о Тане со своей матерью. Елена Константиновна сокрушалась, что не успела ее поучить — начитанная девочка, по слухам, устраивала на уроках целые дебаты. — Слишком сложные формулировки, Татьяна, кто же тебя им научил? Она тихо рассмеялась, а он продолжил: — Я всюду натыкался на твои тени в школе. Одиннадцатый класс — как в тумане. Искал тебя и не находил. Брал в руки телефон, собирался написать, но так ничего и не писал. Твое «нет» крепко засело в голове. А предлагать нужно было не дружбу, но тогда я этого понять не смог. А потом решил, что уже поздно. Она сделала еще один шаг, и Сергей, наконец, крепко прижал Таню к себе. Как глупо — они потеряли столько лет! — Весной распределение, меня могут отправить куда угодно. — Хорошо, пусть отправляют. — И ты будешь готова уехать отсюда? Даже на Север? Даже в самую-самую глушь? Таня снова засмеялась и напомнила ему: — Мы с тобой сами из глуши. Думаешь, меня можно напугать огородом? У них обоих в голове — целый рой мыслей. О том, что прошло слишком много лет, что они сильно изменились, что о новых версиях друг друга они мало что знают — да почти ничего не знают, если уж совсем быть честными. Но отчего-то это совсем перестало быть важным. Конечно, было бы гораздо проще, если бы тогда десятиклассник Сережа сказал девятикласснице Тане: «Ты мне нравишься, давай встречаться». Но, с другой стороны, теперь не нужна эта неловкая, почти детская формулировка. Теперь Сергей может сказать — и говорит: — Я тебя люблю. Будь со мной.