мир.

Жаркий майский воздух бьет в лицо, раскидывая во все стороны рыже-огненные кудри девчушки во все стороны. Они заливисто смеются с отцом во главе общего обеденного стола. Рыжие волосы отца заплетены в короткие афро-косы и ветер выбивает нежные звуки из пары маленьких колокольчиков, закрепленных на концах кос. У них праздник. У них удачный урожай и первые дни лета. У них день благодарности матушке-природе и накрыт на улице огромный стол на всю общину. Рыжий искренне толкает какую-то речь. Он успевает взглянуть на всех, во время речи обходит стол и поздравляет. Вино в его бокале вечно плещется из стороны в сторону, но никак не выплеснется и капли мимо его рта. Черный морщится. Морщится от теплого алкоголя, от жары, от шума, стука бокалов со всех сторон. Но больше всего он морщится от лжи. В Рыжем можно было стерпеть все, кроме отчаянного желания делать вид, будто в жизни все идет как надо, а проблемы решаются силой мысли. - И тебя, наш широколапый добыдчик, с праздником. – шроко улыбаясь говорит рыжий, пожимая руку, загоревшую от постоянных работ. Черный вновь окидывает стол взглядом и хмурится. Они все ведь и сами должны знать о проблеме, у них демократия, все экономические вопросы коммуны решаются вместе. Черный сам настоял, когда почувствовал, как опасные огоньки дышут прямо в спину его лидерства на второй год. Но они ни слова не говорят против, продолжают радоваться. Смеются, болтают, благодарят каких-то богов, распевают свои песни и… и голова медленно идет кругом толи от жары, то ли от неизвестно какой рюмки. Черный переводит взгляд обратно на рыжего, упрямо сжимающего руку и ожидающего поздравления в ответ. Он улыбается так омерзительно тяжело, что черный вовсе не понимает, каким образом это можно считать харизмой. Но в неизменных зеленых очках он видит себя. Мрачного, грузного, красного и остриженного до двух сантиметров длинны. Тяжелое лицо в отражении усмехается своей глупости и все радостно расценивают это, как ответное поздравление. Мерзкая улыбка наконец пропадает с горизонта. От ощера исходит приятная прохлада. Оно еще не успело нагреться и отойти от майских ливней и градов, угробивших столько их работы. Черный, наверное, тоже еще не отошел. Он, спрятавшись в тени широкого дерева, тоскливо скользит взглядом по воде. Алый закат растекается медленно по воде, по лесу и, в конце концов, по самому черному. Это вызывает слабую улыбку. Стать частью солнца оказалось легче, чем частью Дома, общины или наружности. Парень слышит шорох травы позади и напряженно оглядывается. Это место не какач-то тайна, но контактировать сейчас с пьяными парочками ему не особо хочется. Лучше было бы скрыться по-быстрому. И он уже было встал, увидев с трудом пробирающуюся и уже слегка пьяную Спицу. Она агрессивно отмахивается от высокой травы, расталкивая ее в своем нарядном платьице. Девушка вызывает теплую усмешку, точно котенок в траве. Наконец она расправляется с проходом через траву, со спуском, и проходит робко к Черному, садится немного впереди и тень дерева уже не укрывает её. От девушки пахло алкоголем и Черный точно помнил, что выпила она не мало. Спица пробиралась к этому месту с боевым упорством, но стоило сесть рядом в тени – и весь ее напор куда-то делся. Вся её фигура обмякла, разнежившись под остатками тёплых лучшей. Черный чувствует, что пришла она не просто так. Но он не торопит, да и не горит большим желанием говорить. И о чем говорить со Спицей? Они, наверно, даже не говорили никогда одн на один. - Ты знаешь… припасов ведь мало, да? – тоскливо спрашивает девушка, сложив голову на худых, угловатых коленях. – Рыжий во всю трубит о славном урожае и выходе из бедности, устроили пир сегодня, но я вчера была на складе нашем и там не так густо, как в прошлом году. - Да. – отзывается Черный без особых попыток смягчить правду. Но все же немного хмурится. Было странно хоть от кого-то в таком месте слышать правду, а не странный мираж из рассказов Рыжика. - Почему тогда они все веселятся? – вздыхает спица тоскливо. – Они так веселились сегодня, будто… - Будто отчаянно бежали от реальности. – хмыкает черный. Он отводит взгляд от тонкого силуэта рядом и вновь глядит на озеро. Он понял это еще тогда, пожимая жилистую ладонь. Они все уехали из Дома, но привычка замазывать окна краской, молчать о плохом, передавать истории в песнях и стихах, отдавать всю власть над собой в самые уважаемые руки – это с ними навсегда. Оно не уйдет с ними в могилу, они научат этому своих детей и вместо одного серого дома появится десятки домиков. А среди них будет один такой же, пустой, с сумасшедшим белобрысым чудиком. Черный нервно усмехается. А ведь он был так уверен, что смог уехать от навязчивых страхов и одиночества. Он так яро верил в то, что раз не может быть частью Дома или наружности, то сможет создать свой маленький мир со своими правилами. Выходит, так думал он один. Спица потерянно смотрит на него глазами, в которых так ярко сверкают слезы. Черный не выглядел таким же ошеломленным этой реальностью, как она. Вот, выходит, за что он прослыл психом. - Я думаю уйти отсюда. Вместе с Лэри. – она делает паузу, бцдто сомневаясь в своих словах. – Рыжий как вожак меня пугает. Он давит так незаметно, что против воли идешь к нему на поводу. Это хуже силы. - Уйти? – Черный смотрит на нее удивленно. – Куда вообще? Лэри ведь родные сказали, чтоб не появлялся на пороге. - Мой дедушка умер с неделю назад и оставил мне домик. Ну, помнишь же, я на поминки ездила. Родители тогда меня до слез умоляли вернуться. Даже на Лэри согласились и брак наш приняли. – слабая улыбка на секунду трогает ее тонкие губы. – Я все думала и думала об этом. Сегодня пила и думала. Но чувствовала, что пока не поговорю с кем-то авторитетным, то не смогу решиться. Если б ты сейчас сказал, все рыжий нормально делает и просто решил поднять общий дух, то ни на чтобы я не решилась. - Так ты же тоже Домовская. – абсолютно потерянно говорит черный, глядя на спицу. – Они же друзья твои все. Тут куча логов бывших. Вы ведь все… - он спотыкается на словах об абсолютно недоумевающий взгляд Спицы. – все помешаны на противостоянии наружности. – робко выдает он. Спица смотрит на него все также еще пару секунд, а после раздается заливистым смехом. Черный даже смущается от собственных слов. Он звучит так глупо? - Наружность… Давно не слышала этого слова. – с улыбкой говорит она. – Спасибо. Напомнил мне все эти беззаботные годы в Доме, наши шаманские обряды, танцы и эти подростковые игры. Мы тогда и правда так отчаянно отстаивали свою непричастность к наружности, так боролись со всем миром, робкие подростки. Еще дети. – она тепло улыбалась, заражая ностальгией. Черный бы точно заразился, если б было, что приятного вспомнить. Хотя, наверное, была пара ночей, оставивших теплый след в его памяти. И пара сигарет, раскуренных на пару. - Но я часто была вынуждена выезжать отсюда в город и общалась с таким большим количеством людей, что глупо будет считать, будто жизнь в Доме способна отрезать нас. Возможно это произошло со спящими, но нас настолько не поглотило. И, живя в наружности я бы, наверное, спокойно бы прижилась. Да и Лэри тоже. В конце концов не обязателен целый отдельный мир, чтобы построить вокруг себя свой маленький и уютный. Мир, в котором ты один единственный хозяин. Черный смотрит на нее, чувствуя, словно внутри что-то отчаянно ноет от несбывшихся надежд. Свой маленький мир с единственным хозяином. Мир без необходимости притворяться перед кем-то. - Но куда лучше маленький мир на двоих. А потом и дети, и мир станет чуть больше. – мечтательно тянет девушка, прикрывая глаза. Она еще что-то шепчет себе под нос, нежно улыбаясь. Чуть позже за ней прибегают Лэри с Конем, ужасно встревоженные, и быстро относят спящую Спицу в дом. Черный мысленно желает ей удачи в построении маленького мира. Ее сказочные рассказы преследуют его еще две недели, до самой середины июня. И за эти две недели Черный, кажется, отпустил все желание не то что управлять общиной, но и впринципе быть здесь. С каждым днем он все меньше влезает в разговоры на работе, выходит со своей комнаты, участвовует в вечерних посиделках у костра. Черный перестает притворяться и чувствует, как все становится легче, как тяжкий груз медленно сползает с плеч. Но он вновь чувствует все теже взгляды. Их он узнает из тысячи. Рыжий между тем становится активнее в тысячу раз, он уже забывает о празднике уражая и всех настраивает на тройные усилия в работе. Финальной точкой стало то, что Черный отказывается приходить на общинный совет. Рыжий наконец убрирает его стул и почти вся община вздыхает с облегчением. «Не обязательно строить большой мир на всех и искать там кого-то. Достаточно маленького для одного. Возможно – для двоих» - думает Черный, двигаясь в рассветном тумане к автобусной остановке с сумкой наперевес.