Не наступи на ноут, чудо

      Я просыпаюсь с дикой головной болью. В правый висок так жахнуло, что я морщусь и утыкаюсь носом в подушку, яростно сжимая ее уголок. Надо было не читать до пяти утра под монотонное сопение Михи. А спать. Спать. Сон – лучшее в моей жизни. После книг. Хотя на данный момент это спорный вопрос.       Летние – да вообще любые – каникулы хороши тем, что я могу читать. Не учебники. Не пособия по подготовки к экзаменам. А то, что хочу я. Только голова потом болит, когда жертвую сном ради еще нескольких глав.       Резкая боль снова раздается в виске и ударяет в затылок. Я со стоном и остервенением переворачиваюсь на спину и хватаю ртом воздух. Как тот карась, которого выловил Миха на его первой в жизни рыбалке. Папа тогда еще полмесяца всем хвастал, какой у него распрекрасный сын. Не то, что старший.       Я не люблю рыбалку.       Закрываю лицо ладонями. Не хочу видеть этот чертов свет. Вот почему солнцу обязательно светить так ярко?! Нельзя, что ли, для приличия за тучами скрыться?! Осторожно раздвигаю пальцы и выворачиваю шею так, чтобы заглянуть в окно. На небе ни облачка. Какие уж там тучи. Типичное жаркое лето.       Вздыхаю. Почему нельзя было оставить шторы закрытыми? Я бы сейчас так не страдал.       Миха. Вредный пацан. Постоянно ему нужно делать все так, как папа. Встать до восьми утра. Распахнуть шторы, навстречу утреннему солнцу или рассвету – в зависимости от времени года. Побежать в душ. Прямо под упругие ледяные струи. Почистить зубы, пялясь во время процесса на песочные часы. Они отсчитывают ровно пять минут. Столько якобы нужно чистить зубы. А потом, в одним труселях со слониками, сделать гимнастику под старую запись с радио. Времен СССР.       Единственное, что Миха делает не так, как папа, так это завтракает. Ибо на завтрак наша родительница готовит кашу. Неизменно. Вот уже семнадцать лет. Ну и раньше она так готовила. Просто я в то время еще не родился.       Папа любит кашу. Овсяную. Рисовую. Манную. Пшеничную. Ячневую. Даже гречневую. Любую. А Миха от нее нос воротит. Он на завтрак любит Choco Pie. Жизнь за него готов отдать. Так он говорит. Но я не верю. Преувеличивает малый.       А вот я кашу люблю. Овсяную. Рисовую. Манную. Пшеничную. Ячневую. Даже гречневую. Любую. Папа за завтраком даже иногда ставит меня в пример. Михе. Приятно. Хоть в чем-то я заслуживаю того, чтобы он мной гордился. Хотя любить мамину кашу – это сомнительный повод для гордости. Тем более ее грех не любить – мама у нас даст фору любому шеф-повару. Хотя картошку она жарить не умеет.       Я переваливаюсь на бок и падаю на пол. Грохот такой, будто холодильник свалился. Отлично. Мало мне головной боли, надо было еще башкой об ламинат приложиться.       Судя по тому, что в комнату не влетает Миха с улыбкой от уха до уха с любезным вопросом: «Доброе утро?», значит, уже день. Михе никогда дома не сидится. Особенно на каникулах. Он постоянно уходит на улицу. Как папа в своем детстве.       Может уже даже обед прошел. Теперь понятно, почему у меня голова раскалывается. Это всегда так, если спать до обеда. В такие моменты я задумываюсь, может и правильно вставать до восьми утра? Но потом вспоминаю, что я обычно ложусь под утро. Если я еще и просыпаться буду до восьми часов, то я так долго не протяну. Точнее как раз протяну. Ноги.       Михе не нравится, что я долго дрыхну. Потому что это не нравится папе. Он ворчит, что я ленивый балбес. Но мама меня всегда защищает и запрещает этим двоим идиотам будить меня ледяной водой из бутылки. Она всегда припасена у нас в холодильнике. На случай, если мамы не будет дома. Или она будет занята. И не заметит того, что эти двое прокрадываются в комнату и поливают меня, как морковку на грядке.       Я приподнимаю брови. Под кроватью лежат мои полосатые носки. А я их уже месяца два найти не мог. Выуживаю носки. Боже, ну и вонь. Выдвигаю нижний ящик ученического стола. Раньше он был только мой. Потом мы стали делить его вдвоем с Михой. А теперь я владею нижним ящиком, а всем остальным – Миха.       Достаю таблетки. Как там обещают в рекламе? Миг – и голова не болит? Ну посмотрим. Закидываю в рот таблетку и стараюсь проглотить без воды.       Подхожу к окну и смотрю на помутневший аквариум с зеленоватой водой. Аквариум Михи. Раньше там даже рыбки были. А теперь только какие-то водоросли. И он ежедневно подсыпает туда корм. Интересно, может он там выращивает какую-нибудь пиранью? Просто за водорослями не видно.       Перевожу взгляд с аквариума на окно. Морщусь от ярких красок и света. Ненавижу из-за них летние каникулы. Лучше осенние или зимние. Под окном вижу Миху на роликах. Моих. Мне они уже давно маленькие. А Миха как раз дорос. Вот теперь учится кататься. И мама рядом стоит. Для подстраховки, видимо. Конечно, шлем, наколенники и налокотники-то он не хочет надевать, чтобы не выглядеть, как маменькин сынок. А зато учиться кататься под ручку с мамочкой – это норма. Конечно. Прям мужик растет. Папа аплодирует стоя.       Мама ему что-то втирает. Миха отмахивается и отталкивается ногой. Катится. Почти ровно. И сшибает с ног какую-то девушку. Я морщусь и запускаю пальцы в спутавшиеся ночью волосы. Мои длинные волосы папе тоже не нравятся. Он грозится отстричь мои «патлы». А мне нравится.       Похоже, она хорошо так упала. Приземлилась прямо на четвереньки. Наверняка содрала всю кожу с коленей и ладоней. А вот нефиг стоять рядом с ребенком, который учится кататься на роликах! Или для собственной безопасности хотя бы она должна была надеть шлем, наколенники и налокотники.       Ну хоть кто-нибудь в этом мире может быть чуточку умнее?! Я уже даже не говорю, чтобы быть таким, как я. Ну хоть каплю мозгов Всевышний может послать этим жалким людишкам или нет?!       Мама подбегает к девушке и помогает ей подняться. Я и отсюда вижу, что досталось ей знатно. Миха тоже крутится рядом. Извиняется. Мама влепляет ему подзатыльник. Некрепко. Но я все равно злорадствую. Наконец-то и мелкому перепало.       Родительница, по всему виду, предлагает этой пострадавшей зайти к нам. Она отнекивается. Но нашу маму разве переубедишь? В итоге девушка, прихрамывая, идет следом за мамой. А Миха остается на улице снимать ролики. Достаточно с него на сегодня травмировать людей.       Я задергиваю шторы и падаю на кровать. Надеюсь, мама решит, что я умер, и не будет меня беспокоить до ужина. А там я воскресну. Как раз голова пройдет. И мама нажарит беляшей. Она обещала.       Не хочу принимать участия в этой спасательной операции. Вот Миха налетел, пусть теперь и бегает вместе с мамой вокруг этой девушки.       Я слышу, как открывается входная дверь. Зарываюсь лицом в подушку и натягиваю на голову одеяло. Я сплю круглый год (и даже летом в тридцатиградусную жару) под теплым верблюжьим одеялом. Папа называет меня неженкой. А это не так. Я просто мерзну.       Хлопает дверь рядом с нашей с Михой комнатой. Пошли в ванную. Втроем, что ли? Да там и одному не развернуться. Из крана льется вода. Мама отчитывает Миху вполголоса у меня под дверью. Значит, в ванную девушка пошла одна.       Мама уводит Миху на кухню, чтобы найти зеленку и бинты. Я приподнимаюсь на кровати. Не хочется вылезать из-под одеяла, хочется взять и умереть. До ужина. Но почему-то мне до жути охота зайти сейчас в ванную. С чего бы это? Минуту назад мое желание было противоположным. Но раз на то пошло, пусть уж она для полной картины познакомится и со мной тоже. А то это как-то нечестно – Миха ее с ног сшиб, а я должен в сторонке стоять? Пусть и я внесу лепту. Добью ее, так сказать.       Быстро сажусь на кровати и ударяюсь головой о второй ярус. Опять. Морщусь. Второй раз за утро уже приложился. Надо бы нам с Михой поменяться кроватями. А то я постоянно стукаюсь головой о «потолок». Но Миха не хочет. А папа ему потакает, потому что когда он купил эту кровать, то мелкий первый застолбил себе «второй этаж». Говорит, что я мужчина и не должен распускать сопли. А я и не распускаю сопли. Я просто каждое утро бьюсь головой о «потолок». Это не очень приятно. Особенно синяки на лбу. Будто бы я псих какой-то и долблюсь головой об стену. Так можно подумать, если меня увидеть. Но я уже приспособился – стараюсь биться не лбом, а другой частью. Пробовал спать с повязкой на голове, чтобы она прикрывала мой многострадальный лоб – неудобно. Поэтому я просто избегаю лобового столкновения.       Поднимаюсь и выхожу из комнаты. И плевать, что на мне одни боксеры. Я же хочу шокировать эту пострадавшую, зачем приводить себя в порядок? Благо мама с Михой все еще на кухне ищут зеленку и бинты. Мне ничего не помешает осуществить свой план.       Но все-таки помешало.       Я дергаю за ручку. Дверь не поддается. Она закрылась изнутри. Ну все, миссия провалена, можно возвращаться обратно.       Берусь за ручку двери нашей комнаты, но тут из ванной выходит пострадавшая. И останавливается в ступоре, упираясь взглядом мне куда-то в живот. Я тоже стою в ступоре и упираюсь взгляд ей на грудь. Даже странно, почему. Ничего в ней притягивающего, грудь как грудь.       – Ты?! – в один голос восклицаем мы. Она закатывает глаза и скрещивает руки на груди. Я прячусь в комнате. Только этого мне не хватало. Она еще и на каникулах до меня добралась!       Окидываю новым взглядом наше убежище, как я называю комнату, зачем-то представляя, как увидела бы ее она.       Светло-салатовые стены по левую сторону увешаны плакатами с рок-группами и табличками и досками с надписями NO left TURN Manhattan, Pizza, One way, Brooklyn, New York, Rebelde Way, Penn station, HOTDOG $1.00, The village 14th и тому подобными. А еще черно-белыми фотографиями. На них Нью-Йорк.       По правую сторону – двухъярусная кровать. Нижняя застелена пледом в красно-черную клетку. Небрежно так застелена. На полу рядом с кроватью валяется ноутбук и раскрытая книга обложкой вверх. «О дивный новый мир» Хаксли. Это я ее читал ночью.       У окна на подставке аквариум с мутной зеленоватой водой, а рядом – огромная банка корма для рыбок. Которых нет.       На приоткрытой дверце узкого шкафа накинуты джинсы и футболка. Мои. Рядом со столом Михи мой стеллаж, заставленный книгами. Их так много, что новые уже даже не вмещаются, сколько не впихивал. Сверху на нем разбросаны разноцветные дротики. А прямо за моей головой на двери прикреплена мишень для дартса. Тоже моя.       Папа постоянно кричит, что я конченый кретин, раз повесил ее именно на дверь. Если когда-нибудь кто-нибудь будет входить в комнату, когда я метаю дротики, то я могу случайно проткнуть этому человеку глаз. Если это будет папа или Миха – я не против. Милости прошу. Только заранее предупредите, что собираетесь входить, я прицелюсь.       – А что, спящая красавица уже проснулась? – слышу я голос мелкого за дверью.       – Красавица? Точно нет, – отзывается девушка.       Я цокаю языком. Стерва.       – Роберт проснулся? – А это уже мама. – Робушка-воробушка, выходи, мы на кухне будем!       Я издаю стон и возношу руки к потолку, хватаюсь за голову. Робушка-воробушка?! Она серьезно?! Обязательно было меня так называть перед ней?! Не трудно представить ее выражение лица. И вообще я не люблю, когда меня так называют. Особенно при посторонних. Вот Миху почему-то не называют Мухой, хотя я стойко пытался ввести это прозвище. На что не только папа возмутился, но и мама. А как меня Робушкой-воробушкой обзывать – так за радость. Ну и семейка.       Притворяться поздно. Меня раскрыли. И какого черта я вообще решил выйти из убежища?!       Натягиваю джинсы и черную футболку с Чубаккой и надписью Star Wars. Наскоро причесав волосы, я оглядываюсь в поисках резинки. Для волос. Куда я ее опять засунул? Вечно их теряю. Папа всегда усмехается, когда я их ищу. Иногда мне кажется, что он специально их прячет. Чтобы я наконец пошел в парикмахерскую не подравнивать кончики, а нафиг состричь волосы. Под ноль. Ему бы это понравилось.       Плюнув, я собираю волосы под черный ободок с кошачьими ушками. Когда папа его первый раз увидел – его перекосило. Мама – умилялась своим «Робушкой-воробушкой-кисонькой». Миха – откровенно ржал. Я промолчал.       Выхожу из убежища, громко хлопнув дверью. Морщусь. Хлопок резко отдается в виске пульсирующей болью. Реклама – ложь. Миг давно прошел. А голова болит не меньше.       Прошаркав на кухню, застаю такую картину – мама перевязывает ей ладони, перемазанные зеленкой, бинтами. Взгляд падает на ее разбитые колени. Разодраны до мяса. Мне ее аж жалко становится. Смотрю ей в лицо – ей же должно быть больно. Но на нем ни намека на боль. Сталкиваюсь с ней глазами. У нее такой взгляд исподлобья, будто это я ее толкнул. Уже не жалко.       – Я сама дальше, не беспокойтесь, – улыбается она нашей маме и берется за бутылек зеленки.       Мама кивает и уводит Миху в коридор, заставляет принести стул, встать и запихнуть ролики подальше на антресоли. Смотрю, стоя на пороге кухни, как Миха с несчастной мордашкой расстается с моими роликами. Я бы ему позлорадствовал. От души. Но не могу. Меня она отвлекает.       Перевожу на нее взгляд. Сидит, морщит нос и хмурит брови. Осторожно прикладывает ватный диск сдобренный зеленкой к коленке. Чуть не плачет. Вижу же, что из последних сил сдерживается. Вон, уже глаза красные. На мокром месте. Перед мамой и Михой только храбрилась.       – Подуть надо, – невольно бурчу я. Жалко же. Все-таки девушка. Даже если дура.       Она едко усмехается:       – Ну да, ты же знаток. У тебя ветер в голове – от уха до уха. Подуть надо. Угу.       Я закатываю глаза. Еще одна кандидатка на дротик в глаз.       – А правильно Робушка говорит, правильно – подуть надо, – на кухне появляется мама. Ее ответ на мой совет она не расслышала. – Он знаток в этом. – Я снова закатываю глаза. Еще одна знатоком назвала! Заговор?! – Знаешь, какой он неуклюжий? Это сейчас он более-менее нормально ходит, а еще пару лет назад…       – Маааам!.. – предупредительно протягиваю я и выразительно смотрю на нее. Но родительница не хочет замолкать и воодушевленно продолжает свой рассказ.       – …ну вот как, как пятнадцатилетний мальчик может идти и на ровном месте упасть и разбить саксофон?       – Саксофон? – переспрашивает она и ставит брови «домиком». И становится похожей точь-в-точь на само воплощение Зла. Не знаю ни одной девушки, которая может так ставить брови. Это прикольно. Выразительно так. Аж до жути.       – Да-да, Робушка с пятого класса на саксофоне играл. А когда разбил его – бросил. Папа не захотел покупать новый. Сказал…       «…этот рукожоп больше не возьмет в руки ни одну вещь дороже двух тысяч рублей».       Но мама выразилась по-другому:       –…что не доверит Робушке такие дорогие вещи, пока он не научится их беречь. А он вообще мальчик бережливый, аккуратный, просто неуклюжий очень. Недотепа наш. Всегда неловким был. С детства. Руки как крюки просто.       «Рукожоп» – мысленно подвожу итог я.       – Вот помню, он как-то в четыре года взял мою помаду…       – Мама, хватит! – повышаю голос я. А обычно я говорю тихо. Спокойно. Размеренно. Не понимаю, зачем лишний раз возбуждаться, тараторить и активно жестикулировать, как это делает она. Если на нее посмотреть со стороны и не слышать, что она говорит, то можно подумать, что она зачитывает рэп.       Мама смотрит на меня, будто забыла о моем присутствии. Тем временем она уже перевязывает колени бинтами.       – Робушка, поставь чайник.       Я молча нажимаю на кнопку.       – Робушка, налей воды в чайник, ты пустой кипятишь.       Я бросаю взгляд на нее. Она старательно скрывает саркастическую улыбку.       – Говорю – он тот еще недотепа. Чудо наше. Горе луковое.       Все, с меня хватит. Я хочу взбунтоваться, но снова пересекаюсь взглядом с ней и молчу.       Через три минуты чай уже разлит по кружкам. Мама прогоняет с кухни Миху, который требует Choco Pie. Родительница говорит, что на неделю лишает его Choco Pie. Я криво усмехаюсь. А она украдкой сует в руки Михе две штучки. Я хочу сдать эту парочку, но молчу.       – Ой, а тебя-то как зовут? – опоминается мама. Я закатываю глаза. Она чуть ли не раскрыла все секреты про меня, а так и не спросила, как ее зовут!       – Василина.       Я морщусь. Ну и имя.       – Как?       – Василина. Можно просто Вася.       Ну все, сейчас начнется.       – А где ты учишься? В каком классе?       Отвечает, где учится. Маминой радости нет предела. Еще бы – мы же, оказывается, учимся в одной школе, только она на год младше. А то я не знал!       Спрашивает, не знакомы ли мы случайно по школе. Она без зазрения совести отвечает, что нет. Да еще такой голос чистый и глазки откровенные. Прям само воплощение ангела! Я не раскрываю ее ложь. Мне это не надо. Но ей я отвечаю насмешливым взглядом. Она даже не краснеет.       – Я обычно не смотрю на людей, которые намного выше меня, – поясняет она. Я морщусь. Ну да, конечно.       Мама предлагает ей отвезти ее домой на машине. И кивает на меня. Серьезно? Она решает мне доверить папину машину, пока тот помогает дедушке в гараже с его «Волгой»? Да я же ее на первом повороте разобью. По папиной логике. А по моим меркам – на втором.       – Ну нет! – вырывается у меня. Она смотрим на меня колючим ядовитым взглядом. Мне становится неудобно. Даже стыдно. Хотя стыдно должно быть ей, а не мне.       – Ну хорошо, я папу тогда попрошу. Сейчас схожу в гараж, он телефон дома оставил. А ты можешь пока посидеть с Васей.       С этими словами она выходит из-за стола и направляется в прихожую. Обувает босоножки и открывает дверь.       Я смотрю на нее. Она – на меня. Всевышний, за что мне это наказание?!       Когда закрывается дверь, на кухню влетает Миха и выхватывает из коробки Choco Pie. И убегает следом за родительницей, пока я не успел у него отобрать «его прелесть». А я и не собирался. Руки еще марать.       Она молча поднимается и ковыляет в коридор. Морщусь. Видать ей правда сильно досталось. Я думал, что она хочет по-тихому сбежать. Или просто подождать на улице. Но я слышу хлопок двери нашей комнаты. Что еще за черт?!       Несусь вслед за ней. Чуть не растягиваюсь на полу, когда спотыкаюсь о порог убежища. Влетаю сразу на середину комнаты. Она застывает у окна, повернувшись к нему спиной.       – Не наступи на ноут, чудо. – Желчно подкалывает она меня. Смотрю под ноги. Я правда чуть не раздавил ноут. Вот папа бы обрадовался.       Не успеваю я поднять взгляд на нее, как она уже переместилась к моему стеллажу с книгами. Выхватив одну из них, она запрыгивает на мою кровать. Оккупантка. Раскрывает книгу. Я с первого взгляда узнаю в ней «Хоббита». Закусываю губу. Не люблю, когда берут мои книги. Даже папа с Михой их не трогают. Понимают, что это для меня. А она берет. И я ей разрешаю. Уже второй раз.       Я молча прислоняюсь спиной к стене и наблюдаю за ней. Она по своей привычке после пары страниц открывает конец книги. Читает концовку. Затем снова возвращается на начало.       Вспоминаю прошлую осень. Когда мы первый раз заговорили. Прикольная. Навязчивая только слишком. Не люблю таких.       – Робушка, Вася! – Это мама. – Вася, пойдем, папа Робушки отвезет тебя!       Она захлопывает книгу и оставляет ее на кровати. Поднимается, кривясь, когда сгибает ноги в коленях. Выходит. Через минуту захлопывается дверь. В квартире снова наступает тишина.       Я подхожу к окну и провожаю ее взглядом. Она садится на заднее сидение папиной машины. Странная она. На переднем же удобнее. Машина отъезжает. Мама с Михой тоже провожают ее взглядом.       Машина скрывается за гаражами. Я отворачиваюсь от окна. Взгляд останавливается на оставленном ею «Хоббите» на кровати. Иду к ней, чтобы вернуть книгу на стеллаж. Слышу под ногой подозрительный звук. И вспоминаю: «Не наступи на ноут, чудо».       Чудо…