Осознание

Несмотря на знойную погоду последние пару дней, от которой приходилось прятаться в студии перед кондиционерами, спасаться холодными напитками, которые моментально согревались стоило только вытащить из холодильника и любыми средствами, которые могли прийти в голову; этим вечером неожиданно похолодало и жители Токио начали с меньшей опаской появляться на улицах города, больше не чувствуя себя жертвами жары. Хотя это была всего лишь лёгкая прохлада, Такуми плотно закрыл все окна в квартире — такой «небольшой холод» не раз обманывал его, оставляя на утро с больным горлом, насморком или ещё чем похуже, а простудиться сейчас ему ни в коем случае нельзя, завтра будет запись, тем более, лидеру всегда болеть негоже и совсем не к лицу. Однако стоило ему лечь в кровать, как по спине пробежался неприятный холод, словно пересчитывая каждый его позвонок. Холод? Не может быть, в комнате не то что тепло, даже душновато. Этот холод… Скорее, ощущается нутром, жжёт где-то изнутри. Чувство, будто чего-то не хватает. Такуми огляделся. Вторая половина кровати пуста. Точно, Нана ночует сегодня в квартире 707 и, наверное, уже мирно сопит под боком Осаки, или без умолку болтает с ней о чём-то, например, о том, какой он мудак. Такуми морщится при этой мысли. Его не особо волнует где и с кем Нана находится до тех пор, пока он уверен, что в конце концов она вернётся в их общую квартиру в Широгане. И он знает, что она вернется. Хачи никогда не задерживается в 707 слишком долго, наверное, ощущает себя виноватой. Она часто выглядит виноватой без всякой логичной на то причины. Её так очаровала жизнь жены-домохозяйки, что она, кажется, возложила на себя обязательства, которые то ли придумала себе сама, то ли кто-то придумал за неё, а она почувствовала себя обязанной им следовать. Нана. Нана. Нана. Такуми ведь всегда был «вечным холостяком», хотя, стоит признать, что чаще его называли просто «бабником». Ему нужны были женщины рядом разве что для плотских утех, и с этим никогда не возникало проблем: от природы привлекательная внешность дополнялась умением поддержать диалог, неплохим юмором и большим… умом. В основном его отношения представляли собой не более, чем секс без обязательств: с кем-то он спал лишь единожды, с другими виделся по несколько раз, кто-то звал его снова, а кого-то он звал к себе сам, но никогда не задерживался на одной партнёрше слишком долго. Стоит провести с женщиной чуть больше нужного и она начинает жужжать под ухом что-то про любовь и какие-то совместные планы — такое он резко пресекал на корню, часто совсем пропадая из жизни такой дамы, удаляя номер, переписки и всё, что могло их связывать, и не реагируя на попытки повторно наладить контакт. Однако, парадоксально, именно такие девушки привлекали его больше всего — наивные, доверчивые, но как-то по-особенному милые, словно пташки, которых только выпустили на волю и они ещё не осознали всю жестокость окружающего мира. Наверное, эта странная симпатия была вызвана тем, что ему не приходилось бывать на их месте. От его детской наивности и веры в справедливость и честность мира не осталось ни следа ещё в самом детстве, когда ему приходилось уживаться с отцом-пьяницей и каждые выходные навещать тяжелобольную мать, не понимая, чем он заслужил такую участь. В прочем, он никогда не задумывался, что происходило с этими девушками после расставания: переставали ли они верить в любовь или продолжали наступать на те же грабли — ему уже было плевать. Нана. Она была такой же милой, наивной и краснеющей перед ним, ещё и его фанаткой, пусть с уже разбитым сердцем, но всё ещё верящей в сказки про принца на белом коне, который обязательно её спасет и заберёт в свой замок, но радостно прыгнула в его чёрную машину и поехала в номер отеля. И ведь в чём-то она не прогадала, он и правда остался с ней. Скорее, с ребёнком, но получается, что с ней тоже. И вот он теперь мучается от бессонницы, потому что её нет рядом… Хотелось почувствовать тепло её тела, руки вокруг его торса, голову на его плече и тихое сонное сопение. Пусть Такуми часто ворчал, что ему жарко и неудобно, он никогда не отталкивал её. Чувство нахождения рядом чего-то тёплого и согревающего не только физически, но и душевно, успокаивало его даже во сне… Нет, бред. Он никогда бы не позволил себе так зависить от женщины, да от кого-угодно, но от женщины тем более. Наверное, дело лишь в его перфекционизме. Двуспальная кровать ведь предполагает наличие двух людей в ней, верно? (И не важно, что он думает только об одном определённом человеке). Такуми не знал сколько времени прошло: 10 минут, полчаса или уже целый час, но эти надоедливые мысли не переставали роиться в его голове. Он не мог сомкнуть глаза ни на секунду, иначе воображение начинало визуализировать мысли, делая их ещё более яркими и надоедающими. Потолок уже начинал раздражать своей белой безупречностью, на которой было невозможно ни за что зацепиться взором. Это всё действовало ему на нервы. Закончив выкуривать уже третью сигарету прямо в кровати (Наны ведь нет, значит, можно), он сорвался, резким движением скинув с себя одеяло. Надоело. Такуми наспех собрал вещи, которые могли понадобиться ближайшие пару дней и вызвал такси, вести машину сил уже просто не было. Хотя в обычное время он терпеть не мог разговорчивых таксистов, любящих болтать о чём ни попадя, нагружая и так в край уставшего музыканта рассказами про свою жизнь и что они тоже бизнесмены, а таксуют для души. Сейчас же, стоя у двери подъезда, он молился всем Богам, в чьё существование перестал верить ещё в начальной школе, чтобы его водитель оказался из тех, кто любит плести языком не по делу. Наконец спустя полчаса оказавшись в Акасаке, Такуми устало стащил с себя обувь и, не раздеваясь, с тяжёлым вздохом упал в кровать размера кинг-сайз. Спустя минуту в комнате раздавалось приглушённое сопение, а ветер теребил приоткрытые шторы. Токио молчал.