Узнавание

             Впервые, — после почти целого семестра занятий, — Флора удивляет его на зачёте в комнате симуляций, когда роняет спокойное и твёрдое: — Я хочу разрушить чары грусти, — предпочитая этот вариант привычному и знакомому, явно не создавшему проблем, улучшению экологического состояния заброшенного места.       Палладиум вида не подаёт, но торопливо переписывает заранее подготовленный для неё же код, и напоминает себе, что никогда нельзя быть в чем-то уверенным непоколебимо.       Флора и раньше выделяется на фоне остальных, становится порой спасательным кругом, когда в толпе незаинтересованных студентов он ловит её мягко-внимательный взгляд, благодарно цепляется за него и продолжает рассказывать тему лекции своему единственному слушателю — это уже неизменная привычка, постоянная и ничего не усложняющая, потому что в глазах растрёпанной феи за первой партой не мелькает опасная искра чрезмерной увлечённости, она не смущается и не краснеет от его внимания, она слушает с заинтересованностью трудолюбивой ученицы, — а сам Палладиум это и не выделяет никак особо, относится к Флоре так же, как к остальным, добродушно и требовательно.       Но в аудитории взгляд её всегда находит.       Второй раз она удивляет его тут же, когда произносит ровно и как нечто само собой разумеющееся, без хвастовства и особого тона: — Я готовилась к зачёту на тёмном грязевом болоте, — так, словно это обычное для студентки-первокурсницы дело, подготовка к занятиям в неуютном и, строго говоря, небезопасном месте, — а Палладиума хватает только на нейтральный и скупой кивок, и негромкое: — Вот как, — то ли одобрительное, то ли наоборот, — хотя в голове у него поднимается волна вопросов: должен ли он, как преподаватель, что-то сделать с этой информацией? а волноваться? просить быть осторожнее и не перегружать себя? и смотреть на сказанное под непозволительным углом заинтересованности — должен тоже?       Они нередко пересекаются возле оранжереи Алфеи, — ещё со времён первых занятий, когда Флора несмело просит у него разрешения иногда заглядывать в это чудесное место, я буду осторожной и совсем не помешаю вам, профессор, — порой даже оказываются у соседствующих грядок, здороваются молчаливым наклоном головы и продолжают работать, едва ли обмениваясь парой слов — одинаково перепачканные землёй, расслабленные и друг друга не замечающие: Флора отбрасывает за спину полотно спутанных прядей — те волнистые, словно вьюнок, но лежат послушно, — и с бессознательной ласковостью тянет несколько низких нот колыбельной, на которую растения под её пальцами отзываются дрожью, наполняются жизнью и возвращают её в ответ, и даже папоротник со стола Палладиума тянется к задумчивой волшебнице, — а профессор, в свою очередь, отмечает высокий уровень интуитивной магии и в голове уже ставит галочку, освобождая Флору от теста на следующем занятии, — это всё ладно: одинокие вечера в теплице — это мелочь, хоть и сама по себе непривычная, однако для феи природы неудивительная, — но грязевое болото? место опасное и нетронутое, куда даже он сам ходит с противоядиями?       Третий раз случается многим позже, когда Палладиум, — изменившийся, но такой же, хоть и возмужавший, расправивший плечи и глядящий на мир строже, — замечает её взгляд — не очарованный, как у остальных, не восхищённо-влюблённый, как у нескольких студенток на задних партах, и даже не такой, как раньше, — а напряжённый и словно даже печальный, когда он непривычно уверено двигается по аудитории и зачитывает вводную лекцию, — и, сам того не замечая, но явно догадываясь, становится первопричиной вспыхнувших по аудитории шепотков — не насмешливых, как в прошлом, а кокетливых и игривых: — А Палладиум в этом семестре не уступает Авалону, такой же горячий, — с подобными размышлениями и фантазиями в будущем будут сложности, не единожды ещё ему придётся осадить заигравшихся студенток, но вместе с привлекательностью в его новом образе появляются холодность и неприступность, легко гасящие пылкость юных сердец, так что переживать не стоит, — а лучше и вовсе следует воспользоваться обращённым к нему вниманием и успеть вложить в заинтересованные головы побольше полезного.       Только вот Флора на него не смотрит, — словно не узнаёт.       Она не отвечает на двусмысленные шпильки-шутки Стеллы в адрес изменившегося профессора, не делает ей замечаний, когда та шепчет слишком громко теории о том, что обновлённый преподавательский состав — то ещё испытание, — и не поддерживает поток непрекращающегося шума, хотя от обсуждения нового Палладиума не отказываются даже Муза и Текна, до этого момента равнодушные к подобному, — а Флора чувствует себя странно, до того непонятно и сложно, что даже самой себе распутать не получается: она обманута? — вовсе нет; расстроена? — не совсем; разочарована? — совсем уж глупость; но Флора напряжена до дрожи в ладонях, и в груди у неё тесно и жарко, она глаз не поднимает от тетради, торопливо записывает слова лекции, произносимые голосом знакомым, но совсем чужим, неправильно зычным, непривычно твёрдым.       Если бы Флора выросла на Земле, она бы себе подсказала это чувство: разве не подобное испытывает Красавица, когда полюбившееся ей Чудовище превращается в кого-то совершенно незнакомого? — но Флора росла на Линфее, среди цветов и солнца, она не узнает саму себя и преподавателя напротив, — того самого, с которым было так легко обсуждать зелье из желтого Дракосиума и сложности природной магии; того самого, который сейчас останавливается у её стола, единым плавным движением скрещивает руки на крепкой груди и продолжает говорить, и словно разрушать всё то, чему учил их до этого: — Вам не стоит надеяться только на интуитивные выбросы магии, так же важно уметь направлять её, подчинять себе и предавать этой энергии такую форму, которая вам сейчас необходима. Не растворяетесь в своей стихии, а приказывайте ей, — и Палладиум делает то, чего не следовало бы в данный момент: он привычно ловит взгляд феи природы, впервые за время занятия обращается лично к ней, и Флора чувствует, что задыхается окончательно.       Глаза — тот же тёплый оттенок залитого солнцем лесного ореха, — на чужом лице.       Подобный резонанс от чего-то выбивает из-под ног почву, но Флора выскользнет из аудитории без лишнего внимания, не растеряет книги, не споткнется на пороге, голос её не выбьется из ровного хора прощающихся с преподавателем студентов, — только вот впервые за всё время обучения она страшно возжелает остаться наедине с собой, — но для феи с силами Флоры это сложно, так же сложно, как перестать дышать или видеть — каждый росток отзывается на малейший зов, приветствуется и тянется к тому, кто понимает его шёпот, — природой сложно управлять: взаимосвязь с ней даёт ощущение единства с чем-то мудрым и вечным, но требует столько же — она строптива и нетерпима к неуважению, с ней нужно договариваться и оставаться ей другом, спокойным и добрым, но когда эмоции полыхают таким пожаром — природа чувствует врага и им же становится в ответ.       Всё живое стремится к Флоре — и обжигается.       Она торопливо расстаётся с подругами в коридоре, отстраняется от своей же магии и прячется в бетонных стенах школы на верхнем этаже, но даже там одинокое растение с подоконника сначала ластится к ней, узнавая, а затем отшатывается уязвлено, — Флора морщится жалостливо и старательно успокаивается, дышит глубоко, считает торопливые удары своего же сердца и расцепляет тугой клубок спутанных мыслей — так она привыкла, так себя научила за годы изучения своих сил, но разве можно было подумать, что чувство, — непроизносимое, невозможное, — вспыхнет именно так? разве можно допустить, что чувство к образу, который остаётся только в её голове и перестаёт являться настоящим — окрепнет в самый неподходящий момент?       Всё воспринималось совсем просто — вот Палладиум, её профессор, тактичный и понимающий, негромко подсказывающий порядок действий работы с редкими растениями в оранжерее, близкий из-за схожести их магии, неизменный и привычный, он родственно откликается ей из-за мягкости и кротости, но вызывает исключительное доверие своей компетентностью.       Ничего более.       Но тогда откуда эта неутихающая горечь от осознания, что теперь Палладиум — идеальный и абсолютно незнакомый?       Флора жмурится и под дрожащими веками горит светлый оттиск истинного эльфийского великолепия: жидкое золото гладких волос и искусно вытесанное лицо — всё не то, безупречность перекрывает образ его настоящего: неуверенная улыбка, вздёрнутый кончик носа, — совсем как у неё! — и яркая жестикуляция, привлекающая внимание заскучавших студентов.       Сейчас профессор Палладиум безнадёжно далёк и выглядит скорее в пару Стелле, чем…       чем кому?       Флора порывисто выдыхает и прячет ответ глубоко-глубоко — куда ей, такой робкой и чувствительной, лезть в этот капкан? — вокруг преподавателя кружат очарованные и внезапно заинтересованные в целенаправленных заклинаниях студентки, мало смущённые тем, что перед ними вообще-то их учитель и представитель эльфийской расы, — и последнее, что Флора хочет делать, это быть среди них, одной из влюблённых в новый облик.       И плевать, что трепет — лучше назвать это так, безопаснее, — она испытывает к тому образу, от которого не осталось даже следа.       И в чуждом лице искать его отголоски она не в праве.       Флора расслабляет напряжённые пальцы, отстраняется от бетонной стены и несмело тянется обратно к задремавшему нефролепису на подоконнике — папоротник в ответ так же осторожно касается её пальцев, и, осмелев, ласково опутывает ладонь феи — такова цена за эту силу, полный контроль над мыслями и чувствами, даже если от него становится больно.       В оранжерее Флора больше не появляется.       И не позволяет себе прогуливать занятия Палладиума, хотя и очень хочется, — только садится на самую дальнюю парту, снова ловит непонимающие взгляды Стеллы и Музы, и заставляет себя слушать лекцию, потому что с целенаправленными у неё ничего не получается уже третье занятие — её колдовство основано на взаимодействии с живым существом, на полном единении с ним и отсутствии всяческого насильственного влияния, — Флора лучшая в естественной магии, в понимании зова своей стихии, но так далека от того, чтобы использовать эти силы отдельно от природы, превращать их в чистую энергию, из которой можно создать и плазменную сферу, и световой меч.       Ей бы вернуться в первый учебный год, когда всё было понятным и родным — и углубленное изучение окружающего мира, и испытания на грязевом болоте, и тесты в комнате симуляций, и профессор…       — Мисс Флора, — голос у левого плеча мягкий, почти такой же, как раньше, только незнакомый отзвук сил в нём не даёт обмануться; Палладиум останавливается возле неё на расстоянии почтительном и более чем допустимом, но Флора пропускает три секунды, прежде чем снова вдохнуть и поднять голову к преподавателю: тот смотрит спокойно, но чуть встревоженно. — Зайдите ко мне после занятий.       Капкан всё же захлопывается — по аудитории вихрем юрких птиц разлетается шёпот: вопросительный и встревоженный от подруг, насмешливый и ревнивый от остальных, но у Флоры всё же хватает смелости поднять голову, — откуда взялось это смущение? — и прошептать сухими губами:       — Ваша лекция сегодня последняя.       Палладиум скупо ей кивает, сцепляется сильные ладони в замок за спиной и продолжает рассказывать о внутреннем резерве: — Ваша сила заключается не только в том, чтобы использовать магию из окружающего мира, ваша основа, как и у любого волшебного существа, в той энергии, которая всегда является частью вас, — а Флоре хочется спрятаться, потому что это полная противоположность изучаемой ранее природной магии, и сам себе профессор противоположен.       Занятие заканчивается слишком быстро, не давая Флоре шанса подготовиться хотя бы морально — она медленно собирает свой слишком неаккуратный и не слишком подробный конспект, — настоящая редкость для неё! — стыдливо прячет его среди остальных тетрадей, и натягивает слабую улыбку в ответ на подбадривающие взгляды Винкс.       На преподавателя она не смотрит.       Палладиум же терпеливо дожидается, пока последние, особенно любопытные студентки покинут аудиторию, и их взбудораженные голоса затихнут в длинных коридорах школы, а затем, с плавной эльфийской грацией, поднимается из-за стола и делает шаг к застывшей фее, — Флора приближается к нему в ответ, следуя воспитанию и правилу хорошего тона, хотя внутри у неё всё сводит отчаянным жаром и глубинной горечью.       — У вас есть ко мне вопросы, профессор? — голос её дрожит и срывается на шёпот, хотя Флора всеми силами пытается храбриться, заставляет себя звучать спокойно и уверенно, — но всё её естество терзает недосказанность и непонимание, неизбежность этого разговора и неясность его возникновения, пусть причина эта и плавает на поверхности, слишком заметная, чтобы не бросаться в глаза: успеваемость Флоры падает, интерес к занятиям уменьшается, вдумчивость и внимательность рассеиваются — тому свидетельствует даже постыдный конспект на её столе.       Но почему-то страшно становится от мысли, что спросить Палладиум может о другом — почему Флора прячется на последних рядах и сейчас избегает смотреть своему преподавателю в глаза?       — Я не мог не заметить, что моя нынешняя дисциплина вызывает у вас сложности, — профессор говорит с родными пониманием и участием, без настойчивости, не подступает ближе и не смотрит прямо, давая Флоре, явно смущённой происходящим, возможность избежать его взгляда.       В голове у неё десяток неподходящих, непрошеных ответов: мне в последнее время сложно контролировать даже свою естественную магию; я не могу сконцентрироваться на занятиях, потому что мне покоя не дают собственные мысли; дело не в дисциплине, а в том, что вы так изменились, — но из всех зол Флора выбирает самое меньшее:       — Я не понимаю, как совмещать её с моим колдовством, — запинаясь, отвечает она, и, повинуясь одобрительному жесту внимательного Палладиума, продолжает, осмелев: — Профессор, вы учили нас слушать зов природы и отвечать ему, но теперь необходимо отделить нашу энергию от стихии. А как это сделать мне? — Флора впервые поднимает голову и вглядывается в тонкие эльфийские черты лица — словно солнечным лучом нарисованные.       — Ваша сила не только в том, чтобы понимать окружающий мир и уметь к нему подступиться, мисс Флора. Ваш внутренний резерв, ваша магия — часть вас и принадлежит только вам, — Палладиум легко поднимает руку и между пальцев его скользят искры света. — Это чистая энергия, не облаченная в какую-то форму, не скованная огнём, звуком, или природой. Почувствуйте её. Попробуйте.       Он смотрит на нее так же, как и раньше.       Направляет так же.       И отзывается в ней.       И Флора послушно закрывает глаза, ловит отголосок прошлого доверия, соединяет ладони между собой жестом идеально выученным — всё же она остаётся прилежной ученицей даже когда прячется в конце аудитории, — и обращается к бурлящему потоку, выпускает весь внутренний пожар наружу, позволяя ему вырваться и миновать природный зов, не навредить ничему живому вокруг — кожа её пылает, как от настоящего огня, а небрежные кудри щекочут голые плечи, разметавшись в порывах выплёскиваемой энергии.       — Откройте глаза, — голос Палладиума тих и спокоен, словно утратил всю незнакомую сталь, оставляя только привычную мягкость, и звучит он близко, так близко, словно эльф стоит прямо перед ней; и Флора не отшатывается испугано, — будто напитала всплеском магии свой внутренний источник храбрости, — а плавно размыкает дрожащие ресницы.       Поток в её пальцах не становится ровной сферой — мало концентрации и практики, — но клубится в ладонях золотистым туманом, и впервые её эмоции не становятся угрозой для природной феи, совсем даже наоборот — к тёплому свечению с подвесного горшка на стене тянется эпипремнум золотистый.       — Получилось, — Флора выдыхает улыбку и сама находит взгляд Палладиума, по привычке, забываясь, и в глазах её плещется прежнее откровение и восхищение, и она словно бы даже готова забыть о том неправильном и удушающем чувстве, которые пробуждает в ней волной одно только воспоминание…       Только вот сам профессор задумчив и серьёзен.       И роняет неотвратимое:       — Вас давно не было в оранжерее.       Именно тогда Флора удивляет его в четвертый раз — она вздрагивает, рассыпает всё волшебство момента, и свет в её руках гаснет, лиана рывком отталкивается от феи, словно ошпарившись, а сама Флора каменеет.       Прямота произнесенного не даёт возможности отступить: солгать, проигнорировать, уйти, — но разве допустимо ответить правду? признаться самой себе и прямо в лицо сказать о том, что можно безумно скучать по образу, который исчез бесследно? о том, как больно увядают созревшие, нераспустившиеся бутоны привязанности? как это страшно, смотреть, но не узнавать? и разве допустимо ли это: жалко обвинить того, кто не виноват вовсе?       Вместо слов Флора опускает голову, отступает от эльфа, — безупречного и так от неё далёкого, — на шаг, и во всём её мягком силуэте сквозит такое отчаяние и непринятие, неузнавание и чуждость, тоска и отстранённость, что Палладиум наконец-то понимает.       — Думаю, вы и раньше читали о жизни эльфов, — начинает он плавно и поворачивается к Флоре строгим профилем, держа удобную ей дистанцию; в словах его нет обиды и печали, тон его не омрачается, и в голосе слышится только преподавательское желание донести и объяснить. — Но если нет, то я расскажу: каждый из нас, представителей эльфийской расы, за свою бессмертную жизнь проходит несколько этапов изменения сущности. Своего рода взросление, только более резкое, непривычное для других. С каждым этапом эльф изменяется внешне и внутренне, но всегда остаётся собой — со своей памятью, мыслями и чувствами. Пусть и узнать его становится непросто, — заканчивает Палладиум, и в уголке губ его прячется горечь.       А Флора смотрит, вглядывается в росчерк прямых бровей, в тонкий нос, всё ещё чуть-чуть вздернутый, в острый подбородок и высокий лоб, в нежный край острого уха в былой шелковистости волос, в неизменную зелень одежд, в ореховую теплоту глаз, — и удивляет его в пятый раз, когда отвечает:       — Я узнаю вас. В наклоне головы, в отзвуке голоса, в теплоте взгляда, — Флора говорит тихо, но твёрдо, и, следуя примеру преподавателя, поворачивается к окну, чтобы решиться на следующей шаг: — Но именно это плохо, профессор.       Аудитория наполняется тенью затухающего дня, потускневшие солнечные лучи окрашиваются в рыжий, эпипремнум на стене вяло шелестит листьями, словно тоже прислушивается.       Палладиум поворачивается к Флоре лицом, заслоняет собой оконное стекло и весь мир за ним, закрывает собой закатный свет и далёкий школьный двор, он сужает пространство до одного шага, — и впервые за этот разговор смотрит прямо на неё, свободно и открыто.       — Почему же, мисс Флора?       Природа не позволяет себя обманывать.       Природа не позволяет сжигать себя мыслями изнутри.       Природа позволяет…       жить.       действовать.       чувствовать.       Флора молчала слишком много и у неё хватает смелости признаваться наконец-то самой себе.       — Потому что тогда становится понятно, что я влюблена не в ваш прошлый образ. А в вас. В любом из обликов.       Удивляет ли она его, когда иссушенными волнением губами касается его губ? — скорее нет, подобный внутренний пожар невозможно оставить незамеченным, даже если прятаться на задних партах его аудитории.       Но Палладиум удивляет Флору в первый раз, когда       отвечает       на её       поцелуй.