О благой лжи и дурной правде

𓆝 𓆟 𓆞 𓆝 𓆟

      Ясный день. Солнце в зените. Ветер западный, тёплый. Молодой пастух сидел на деревянной скамье с изящной герлыгой в руках. Он — будущий священник Римско-католической церкви. Овцы, за которыми ему поручил ухаживать его духовный отец Сергий — имитация его будущих чад, которых будет наставлять на верную стезю.       Он, как истинный пастырь, должен следить за каждой из овец и не позволить им потеряться. Он не имеет права отступиться и упустить из виду хоть одну, ибо по округе бродят стаи разъярённых голодных псов, что при удобном случае набросятся на невинное животное и без всякой пощады растерзают его плоть. Обагрят свои глотки и когти кровью. Инстинктивно. Потому что голодны. Потому что это естественный отбор, где выживают сильнейшие. Он же человек, у него инстинктов нет. Должен ли он следовать жестоким правилам животного мира? Нет, ибо в нём живёт Дух Святой, которого нет в других животных. Только в человеке, в любимом дитя Божьем. Он должен проявлять милосердие даже к самым заклятым врагам.       Таков принцип его вероисповедания. Таков его долг христианина — прощать, наставлять и любить.       Готов ли он нести его? Если как бремя, то да. Если как гордое знамя, свидетельствующее о его силе воли и благородстве, то нет. Его взгляд поглощал в себе свет, был пуст и безэмоционален, совсем как взгляд мертвеца. Стеклянный, жуткий, пронзающий душу. Где-то позади раздавалось негромкое блеяние овец, бестревожно жующих жёсткую солому. Рядом с ними нежались друг с другом ягнята.       Вздохнув так глубоко и так тяжело, как ему позволили лёгкие, Фёдор положил герлыгу на своё правое плечо, понурив голову и плавно прикрыв глаза. В тот момент прекрасного наслаждения одиночеством он не желал ни о чём думать, но мысли навязчиво лезли в голову, окутывая рассудок мутной пеленой. Нечитайло, содрогнувшись, нахмурился и сильно напрягся, пока его испуганное сердце неспокойно билось о стенки рёбер, отдавая больной пульсацией в висках.       О, как он ненавидел пребывать в тревоге, в раздумьях, уводящих его далеко от реальности.       Мир вокруг наливался багрянцем, а по голубому небу расползались уродливые трещины. Тучи наполнялись свинцом, а земля из-под ног уходила на чёрное дно небытия.

— «Снова галлюцинации».

      Обыденность. Повседневность, что стала абсолютной нормой с самого детства. Такой привычной, что Фёдор перестал удивляться. Какая психоделия творилась в его сознании… Он, пускай имел невероятное красноречие и богатейший словарный запас, всё равно был не способен описать все ужасы, что видел перед глазами каждодневно. И молчал о них, не считая важным делиться частью своего «сокровенного». Говорить о том, что принадлежало исключительно ему. Даже родители не знали о столь серьёзной проблеме своего единородного сына.       Знал о галлюцинациях только отец Сергий. Это была их маленькая тайна, их секрет, о котором духовный отец Фёдора пообещал не говорить, а он человек Божий, честный и праведный, поэтому все обещания сдерживал, несмотря на то, как скорбь по Фёдору рвала его душу, сколько было переживаний и страха.       Но, тем не менее, отец Сергий не сомневался в стойкости своего духовного дитя и неустанно молился за его благополучие, за что Нечитайло всегда оставался благодарным своему наставнику, чувствуя силу его любящей молитвы, исходящей из самого сердца.       — Простите, это Вы дьякон Римско-католической церкви неподалёку отсюда?.. — взволнованный юношеский голос, доносящийся откуда-то сверху, в миг вернул Фёдора в реальность, а мир вновь обрёл свои естественные краски. Галлюцинации отступили. Открыв глаза, он увидел перед собой двух мальчишек примерно одного возраста. Один был повыше, другой пониже. Оба в лёгких футболках и шортах, а на глаза падала растрёпанная чёлка. Сразу видно: местные ребята.       Нечитайло лишь молча кивнул. В общении с людьми он предпочитал быть максимально сдержанным и закрытым. Социализация для него представлялась невозможной, да в принципе он сам по себе всегда желал иметь как можно меньше контакта с людьми. В идеале вообще не видеть и не слышать их.       Мальчики, явно нервничая, кое-как связывали слова, постоянно толкая друг-друга в плечо, шёпотом высказывая недовольства, но всё же, быстро успокоившись, старший набрал в грудь побольше воздуха и вновь возобновил диалог:       — Можно у Вас спросить? — Фёдор заинтересованно наклонил голову в бок, внимательно рассматривая паренька, в особенности всматриваясь в его карие, бегающие от смущения глаза. Ему было приятно от того факта, что перед ним так трепещут, но в то же время он думал, что такая осторожность излишняя. Он лишь дьякон, даже не иерей. Такая чрезмерная опаска может даже оскорбить. Промолчав несколько секунд, он безучастно проговорил:       — О чём? — парни вновь замешкались, кажется, испугавшись столь равнодушного и холодного тона пастыря, но то, за чем они пришли к нему оказалось важнее и сильнее любого страха, поэтому младший, перебив своего товарища, быстро договорил за него:       — О вере!.. христи-..анской… Точнее, о том, что правильно, а что нет… — от услышанного Нечитайло слегка приподнял брови, открыв мальчишкам свой выразительный и потрясающе глубокий взгляд, полный изумления. Приятного и искреннего. Они же, выпрямившись, терпеливо ожидали ответа, убрав руки за спину, до сих пор стыдясь перед юным дьяконом. — Нам просто нужно знать, что делать…       Фёдор, расслабившись, ответил простое:       — Валяй, — парнишки сразу обрадовались, но тут же посерьёзнели, не желая портить о себе впечатление. Фёдору показалась такая «официальность» весьма забавной, но он промолчал и просто тихонько хмыкнул.       — Что делать, если так хочется выиграть, пускай и нечестно? — наступила тишина, прерываемая лишь блеянием белошёрстных овечек за скамьёй. Мальчики пали в настоящий ступор, не зная, куда себя деть, пока Фёдор перебирал мысли, пытаясь чётко сформулировать нужную, чтобы ясно ответить парням. На самом деле, вопрос действительно был тяжёлым и обговорить его подробнее Фёдор считал нелишним. Раз из всевозможных вопросов они выбрали именно этот, значит, он наиболее важен для них.       — Выигрывать приятно, не так ли? — кинув исподлобья взгляд на мальчишек, спросил Фёдор, получив положительные кивки. Он видел их насквозь, всю их дрожащую взволнованность и яркий огонь, желающий разгореться ещё сильнее, ещё пуще. — Но победа должна быть честной, достигнута благородным путём, или иначе она прекращает быть победой. — парни, вслед за его словами, печально кивнули, моментально погрустнев, осознавая подлинность слов Нечитайло. Эта тоска, отразившееся на их бледных лицах, не осталась незамеченной.       — Что вы получите за эту победу? — дополнил Фёдор, проявив любопытство, поняв для себя, что желает помочь мальчикам. Не только потому, что он обязан помогать нуждающимся, как служитель Церкви, но и потому что сам проявлял интерес к тому, чтобы узнать их проблему. Фёдор всегда был один, с самого детства у него не было никого, кого он мог назвать «близким», и, повзрослев, он не хотел, чтобы остальные ребята чувствовали то же самое, что когда-то чувствовал и он. В этом и заключалось милосердие юного дьякона, его маленькое благородство и сила духа. Несмотря на всю свою мнительность к людям, он тщательно следил за тем, чтобы воспитывать в себе Человека, а не чудовище, хранить в себе добро, а не питаться злом.       Старший сразу ответил начистоту:       — Если мы выиграем в школьном соревновании, то получим пятёрку в годовой по физкультуре. Она нам катастрофически нужна, потому что у нас двоих… — парень замялся и резко замолчал, а взгляд вновь упал к ступням. Стыд вновь заставил его словить тишину.       — Выходят чистые двойки… — понимая безнадёжность положения, договорил младший, тоже опустив взгляд. — Мы филонили её последние два месяца из-за напряжённых отношений с физруком… Ненавижу его!..       — Согласен. Самый отвратный учитель! — взбодрившись от наплыва негативных чувств, поддержал старший.       Ветер безмятежно развивал лёгкие пряди волос, легонько играясь с ними, своими тёплыми потоками грея и расслабляя лицо. Солнце не пекло, а нежно одаривала своими лучами макушки парней и пастыря. Совсем не жарко, хотя день был таким ясным, что от количества света, бьющего по глазам, можно было ослепнуть. Небо было чистым, ярким и особенно красивым. Из-за отсутствия облаков оно казалось очень высоким. Выше, чем обычно. Это придавало ему изящности и прелести. Столь прекрасная погода никак не сочиталась с печалью двух мальчишек, находящихся на грани уныния. Фёдору было больно на них смотреть.       — Если мы не исправим ситуацию, то нас просто сплавят на второй год… — мальчишки, подняв глаза, преисполненные отчаяния и горести, пронзили своими взглядами сердце Фёдора. Настолько, что он чётко почувствовал, как что-то острое и тонкое, точно иголка, кольнуло в его груди. Что-то очень горькое и неприятное, а боль, как эхо, отдалась по всему туловищу барабанной дробью. Точно также — невинно и нежно — смотрели на него маленькие, ещё совсем слабые ягнята, просящие у своего пастуха ласку и капельку внимания.       — Отец дьякон, мы ведь согрешим, если будем жульничать?.. — и тогда Нечитайло не мог проигнорировать их вопиющий зов, их огромную нужду в его поддержке. Отказать в помощи детям было бы бесчеловечно и непростительно с его стороны. Аморально. Он же не такой. Он ученик Христов, защитник слабых и пророк слова.       — Согрешите, дети мои, — Фёдор всегда говорил правду, ибо как бы она ни была жестока… она всегда будет лучше любой, даже самой пышной, красочной лжи. Правда может глубоко ранить, но по крайней мере этот удар будет ожидаем, в отличие от удара лжи, которая всегда бьёт исключительно сзади. В спину, в итоге причиняя боли в разы больше, — но… — Нечитайло встал со скамейки, крепко сжимая в руках свою герлыгу. Мальчишки же не смели отрывать от него взгляды, с трепетом ожидая, когда дьякон договорит. — Я знаю, как вам помочь.       — Как? — увидев, что парни вновь обрели радостный вид, Фёдор блаженно улыбнулся. Видеть радость на лицах других всегда так приятно. Если ты, конечно, не раб зависти.       — Расскажите, отец дьякон, пожалуйста! — почти взмолил младший, прильнув к белоснежному плащу-накидке дьякона, внешне напоминающий монашескую мантию. Он так её и называл — мантией, только добавлял к ней «дьяконская» для уточнения. За мальчишкой, набравшись смелости, последовал и старший. Фёдор, вздрогнув от неожиданности, всё же не стал отталкивать их от себя и, ласково приобняв двоих за плечи, поинтересовался:       — Скажите, вы верите в существование Бога? Только говорите правду. — голос Фёдора звучал твёрдо и чётко, но тем не менее дружелюбно, и, отступив от него, мальчики серьёзно задумались. Дьякон молчал, терпеливо ожидая ответа, продолжая рассматривать парнишек. Своим рвением и упорством они напомнили ему о том, каким он был в детстве. Пускай он не был таким гиперактивным, но он всегда стремился к знаниям и повышению своей эрудиции. Всегда стремился познать истину. Проявлять любопытство — важно, быть любознательным — почётно. Нечитайло внутренне радовался за них, за присутствие и процветание благоразумия в их совсем юных умах, что, как бы грубо это ни звучало, встречалось крайне редко среди подростков, очень часто страдающих максимализмом и различными нарциссическими язвами, наподобие синдрома восьмиклассника или комплекса Бога. Да, прогуливать уроки физической культуры без справки было не столь разумно, но Фёдор понимал, каково это — ходить на уроки нелюбимого учителя и постоянно хватать от него различные моральные побои. Сам сталкивался с этим, когда был ещё в начальных классах. Он не мог отвернуться от них, от тех, кто смотрел на него, как тонущие на спасательный круг. «Спасение утопающих — дело рук самих утопающих» — как же Фёдор ненавидел эту фразу. Каждой фиброй своей души, прожигая взглядом и мысленно проклиная того, кто говорил её ему в упрёк, когда он пытался оказать помощь кому-то из своих ближних. Каким моральным уродом нужно быть, чтобы принимать столь мерзотные слова за истину? Юный дьякон, к сожалению, ответа на данный вопрос не знал и не хотел узнавать.       Первым высказался старший:       — На самом деле… верим и не верим одновременно. Хочется прийти к вере, но сомнения тянут назад… — Фёдор, оперевшись о герлыгу, мимолётно кинул взгляд на овец. Все в сборе и не разбежались. Облегчённо выдохнув, Нечитайло вновь повернулся к юнцам, показывая, что готов вникнуть к их словам. — Всё же наука не способна доказать или же опровергнуть существование Бога. У неё нет технологий для такого… исследования.       — Ага… — кивнул другой мальчонка в знак согласия, — но мы знаем, что Иисус Христос существовал в реальности.       — Он подтверждённая историческая личность, — улыбнулся старший, нечаянно столкнувшись взглядами с будущим пресвитером. По телу пробежала крупная дрожь от нахлынувшего холода, а тело сотряслось, точно при ударе электрическим током. Парнишке показалось, что лишь при обыкновенном желании юный дьякон мог испепелить любого, просто ворвавшись острием взгляда в самую душу, разорвав её изнутри. Разузнать все тайны, проникнуть в самые сокровенные мысли и обличить самые тяжкие грехи. За считанные секунды. Он, проглотив ком, застрявший в горле среди связок, неуверенно добавил:       — и Вы на Него очень похожи…       Фёдор, заспахнув глаза, замер, услышав столь мягкие и чистые слова со стороны парня. Он удручённо отвёл взгляд в сторону, кажется, на мгновение задумавшись, а после же спросил:       — Ты почувствовал это духом или просто сравнил внешность? — Фёдор правда пытался не говорить это сквозь зубы, но внутренняя неприязнь сводила мышцы почти по всему лицу. Отвратительно. Ему не нравилось, когда его сравнивали с Христом. Он был недостоин такого, не заслуживал, чтобы в нём узнавали Единородного Сына Божьего, но люди, в особенности миряне, продолжали смотреть на него с подлинным изумлением, словно в действительности видели перед собой Того, Кому они каждодневно возносят молитвы.       — По-честному: внешность… — неудивительно. Фёдор может и пытался внешне вести праведную жизнь, соблюдал все посты и каждое воскресенье отдавал всё своё свободное время чтению Писаний и молитве, но его душа была полна беспросветного мрака. Имела на себе множество ожогов от огня Ада, в который он погружался, как в бездонный омут, почти постоянно. И языки пламени не уничтожали его, словно принимая за своего.       Его сердце было изранено копьями гнева и злобы, поражено ненавистью ко всему дышащему на Земле, и об этом ведал только его духовный отец, но закрывал глаза, не сообщая о душевных проблемах своего падавана протоиереям и епископам. Никто не знал о том, насколько велико было его презрение к человеческому роду. О его глубинной мизантропии, которую он, будучи христианином, хотел и многократно пытался подавить. За неспособность Нечитайло принимать и любить людей архиереи могли исключить его из сана и запретить помогать вести службы. Отец Сергий не допускал, чтобы кто-то узнал, что с Фёдором что-то не так и сам пытался спасти его. Уберечь, сохранить, защитить. Самостоятельно, пускай было тяжко.       Пытаться врасти Фёдору всеобъемлющую, жертвенную любовь к человеку — это всё равно что пытаться перевоспитать Сатану. Разве будет толк, прогресс, хоть малейшие изменения? Вряд ли, но иерей не сдавался.       По крайней мере, не смел сдаваться.       — Это послужило вам причиной подойти именно ко мне? — выйдя из потока мыслей, гудящих в его голове, как рой потревоженных пчёл, как-то отстранённо спросил Фёдор, ощущая, как в его груди разгорается пламя, сжирающее его нутро. Белый шум на фоне странных неразборчивых голосов резал перепонки, сжигал трезвость ума. Больно.       Когда душа горит — искры сыпятся из глаз. Так ли это?

— «Я не знаю.»

      Голос отвлёк его от дальнейшего погружения в раздумья.       — Да, Вы выглядите, как тот, кому можно доверять. Да и многие жители деревни говорят о Вашем бескорыстии… — посмотрев в сторону туманного горизонта, откуда виднелись крыши деревянных домов, проговорил юнец, пытаясь больше не смотреть в глаза дьякону. Слишком страшно. — Они Вас уважают.       — И любят. — дополнил младший, не терзаемый никакими страхами, в отличие от своего товарища по несчастью.       — И мы подумали, что Вы можете наставить нас на верный путь, чтобы мы не наделали ошибок…       Несколько ягнят, изначально шедших к своему пастуху, к которому за последний месяц, полный безмятежной тишины, уже успели привыкнуть, посмотрели на мальчишек и сразу подошли к ним. Парни, поражённые самыми милыми чувствами, опустились на колени и осторожно начали гладить маленьких детёнышей, лаская их за ушком. Фёдор сухо подозвал ягнят к себе, и они сразу прильнули к ногам своего пастыря, желая получить от него такую же заботу.       Но он лишь равнодушно провёл ладонью по их белым макушкам и, соприкоснувшись спиной к задним панелям скамейки, снова о чём-то задумался, впредь не обращая внимания на малышей. Мальчики расстроились от простодушия Фёдора точно также, как и неполучившие нужное количество ласки ягнята. После он с закрытыми глазами проговорил:       — Если я вам помогу, вы пообещаете мне, что будете ходить на проповеди отца Сергия Романенко и искренне уверуете? — парни недоверчиво отвели глаза, гонимые большущими сомнениями. Иметь веру и представлять её — это большая ответственность, от которой нельзя отрекаться. Готовы ли юнцы взять кресты, что станут им бременем на земле, и пойти по истинной стезе жизни вслед за другими верующими? Оба находили множество причин сомневаться в себе и своих возможностях, искать оправдания и иные отмазки, но с каждой новой мыслью баррикады сокрушались, и мальчики всё охотнее думали о том, чтобы согласиться на условие будущего священника. — Если я вам докажу, что Бог существует.       Мальчишки тут же встрепенулись и торжественно воскликнули:       — Конечно! Мы обещаем, что каждое воскресенье будем посещать Мессу! — может быть, они не отличались аскетичным образом жизни и не просвещались так глубоко в тему католического христианства, как просвещался Нечитайло ещё будучи пятилетним ребёнком, но на удивление основные термины отлично знали, что радовало душу Фёдора и заставляло гордиться за мальчиков, за их неравнодушие к религии, пускай с виду и не скажешь, что их могут интересовать столь скрупулёзные, высоко нравственные вещи.       — Наш старший брат служит протодиаконом в Церкви, в которой служите и Вы, отец дьякон.       — И мы будем ходить вместе с ним!       — Только, просим Вас, помогите…       Фёдор благосклонно кивнул в знак согласия. Он, встав, по просьбе самих парней поочерёдно благословил их, осенив крестным знамением, пускай полноценного права на это пока что не имел, но сделал для них исключение, понимая, что им это было необходимо. Очень сильно необходимо.       — Нам нужно Ваше благословение и заступление, или иначе родители нас никогда не простят за… такое… — крепко взяв за руку Нечитайло, словно видя в нём последнюю надежду, почти прошептал старший, утопая в благодарности, но оставался сдержанным, стараясь вести себя достойно, чтобы не смущать Фёдора.       — Я понимаю, мальчики, но в следующий раз просите благословения только у отцов Церкви, например, у священников. Я пока что только дьякон и не имею права благословлять вас, — Фёдор, подозвав к себе стадо овец, которое уже через несколько секунд крутились возле его ног, взял свободной рукой герлыгу. — Пускай это останется между нами. Не нужно, чтобы другие знали об этом. — мальчики в ответ кивнули.       — Отец дьякон, а можно подержать Ваш посох, пожалуйста? — Фёдор, тут же отринув все мысли, тепло улыбнулся, позволив себе добрый, весёлый смешок. Дети в действительности безгрешны, оттого столь милы и добры ко всему миру. Оттого так наивны и уязвимы. Их портят и ожесточают злые взрослые и не более.       — Это герлыга, дитя моё, она есть у каждого пастуха. Она нужна, чтобы ловить овец, которые пытаются сбежать, за задние копытцы. И да, держи. — передав младшему своё приспособление для ловли овец, сказал Нечитайло, не боясь за свою излюбленную герлыгу.       — Понятно… Спасибо, отец дьякон! — он верил, что мальчишка будет относиться к ней крайне осторожно и не повредит её.       Идя по ухоженной, чистой тропинке, сделанной специально для прихожан, все вместе они направились в сторону Римско-католической Церкви, где и служил Фёдор. Он стал дьяконом благодаря упорству своего духовного отца, что сумел уговорить главу прихода взять его в сан. Архиереи ещё долго пребывали в удивлении, узнав, что иерей Сергий сумел договориться с самим настоятелем на то, чтобы сделать Фёдора активным участником жизни Церкви, но многие его душевно приняли, оказывая ему поддержку не меньше, чем другим дьяконам, только-только прибывшим на службу в Церковь, несмотря на то, что изначально с Фёдором было трудновато из-за его апатии, граничащей с пассивной социопатией. Но шло время, и Фёдор поправлялся, медленно излечивая свои раны, стараясь не тревожить старые шрамы, из которых в любой миг могла начать сочиться кровь вместе с едкой желчью. Он регулярно исповедовался, причащался и на время успокаивался, пребывая в уединении с иконами и лампадами, но всё равно в нём что-то было не то. Что-то странное и неизведанное творилось в его душе, а постоянные разговоры с самим собой, чаще всего полные раздражения и тихого рычания под нос, настораживали не только дьяконов, но и протоиереев. С Сергием Романенко разговаривали многие, начиная с мирян, заканчивая Владыками, но он упрямствовал и продолжал всех уверять, что с его чадом всё прекрасно, что нужно проявить терпение и смягчить к нему сердце, ибо он их ближний, их брат. Такой же как все.       Неординарное поведение Фёдора пугало, но и завораживало одновременно. По крайней мере, он во многом нравился мирянам, да и отзывались они о нём крайне положительно, хвалили и благодарили за оказанную моральную помощь. Может быть, это и была причина, почему Фёдор не потерял свой сан ещё в первые дни службы. Только Бог знает.       — «Всё, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите, — и будет вам». Вы знаете, кто сказал данные слова? — посмотрев на идущих рядом с ним мальчишек, особенно внимательно рассматривающих его герлыгу и аккуратные узоры на ней, поинтересовался Фёдор.       — Что-то знакомое… — задумался старший, приложив пальцы к подбородку, отчаянно пытаясь вспомнить, где он мог слышать эту цитату. Младший же, не став тратить время на пустые размышления, сразу сдался:       — Нет, не знаем, — подняв глаза, спокойно ответил мальчонка, его брат же, вздохнув, тоже смиренно согласился со своим другом.       — Это слова Христа. Он говорил, что все молитвы, что мы возносим в Небеса, слышны Богу. Надо только искренне попросить, чтобы задуманное сбылось, если, конечно, твоё желание нескверно. — подойдя к воротам Церкви и около трёх раз перекрестившись, сказал Нечитайло, кинув взор на своих маленьких последователей. Мальчики перекрестились точно также, как и он, по его примеру. От такой прелестной картины Фёдор умилился, хотя понимал, что они сделали это не со всей осознанностью, а лишь потому, что «так надо», «так правильно», но он не расстроился из-за этого, приняв как за данность. — Вы должны молиться как можно дольше и как можно тщательнее, и я обещаю вам, что победа будет за вами.       Мальчишек вновь атаковали сомнения. Они, засуетившись и изредка переглядываясь, спросили:       — Вы уверены, что это сработает? — их скептицизм абсолютно понятен. Они вряд ли когда-нибудь молились и не ведают о силе словесного обращения к Божеству, но юный дьякон не видел в этом серьёзной проблемы. Научить несложно, самое главное — разжечь в них желание и стремление к совершенной молитве, дать им определённую дисциплину, которую они будут выполнять во имя процветания и развития своих душ.       Он спокойно ответил:       — В этом суть: быть непоколебимо уверенным в заступничестве Божьем, пребывать в ожидании Его милости. — осторожно взяв у мальчишек свою герлыгу, Фёдор, передав её быстро подошедшему к нему дьякону в белом стихаре, жестом указал на овец. Кажется, давно зная о молчаливости своего духовного брата, дьякон сразу без дальнейших разъяснений повёл стадо за собой, и совсем скоро они оказались в небольшом деревянном загоне. На время, их потом увезут во двор Донского Старочеркасского мужского монастыря. Закрыв калитку, дьякон подошёл к Нечитайло и, сложив руки, бестревожно произнёс:       — Ваш духовный отец Сергий желает видеть Вас сегодня вечером после Мессы, около конфессионала. Сегодня Вы собираете пожертвования при Владыке Константине.       — Сообщите, что я прибуду не позже восьми. Благодарю за сообщение, — сохранив безэмоциональное выражение лица, не дрогнув и скулой, сказал Фёдор, обменявшись с дьяконом лёгкими взглядами. Мальчики, пускай не целиком понимали, о чём разговаривали будущие пресвитеры, всё равно слушали, не отвлекаясь. Склонив друг-другу головы в качестве прощания, дьякон скрылся из глаз и, убедившись, что они остались совсем одни, Фёдор продолжил:       — Тем более… я также буду горячо молиться за вас. Вы не будете одни. Совместная молитва — самая сильная молитва. Сегодня, к сожалению, я при одном из представителей епархии… Поэтому я не смогу увидеться с вами после сегодняшней Евхаристии. Владыка из меня все соки выжмет… — поддавшись гневному недовольству из-за осознания того, что сегодня вместо службы ему будут читать многочасовые лекции каждый встречный архиерей и говорить о том, что у него «отсутствует» компетентность, угрожая безжалостным исключением из сана, Фёдор постарался как можно быстрее успокоить себя и безропотно смириться с тем, что ему уготовано. Хотелось сопротивляться, хотелось пропустить Мессу и вообще не видеться с Владыками, но выбора у него, как у представителя низшего сана, особо не было.       — Всё хорошо, отец дьякон? — забеспокоившись, спросили парнишки, подойдя поближе к Фёдору. Расслабив плечи, он, не сумея скрыть тоску, что въелась ему в кожу, заставив её побледнеть, ответил:       — Всё в порядке, мальчики, просто работа сегодня предстоит… тяжёлая.

— «Даже слишком тяжёлая.»

      — Нам жаль, что мы ничем не можем помочь, отец дьякон… — Фёдор, почувствовав между рёбер сильнейший укол вины, попытался утешить юнцов. Они не должны карать себя за то, за что не несут никакой ответственности.       — Ну что вы, милые, — присев на колени, не боясь испачкать свою белую, как первый снег, рясу, дабы сравняться с мальчиками в росте, заговорил Нечитайло. Он знал, что архиереи уничтожат его за грязную от травы и земли одеяние, обвинят в кощунстве и вновь пригрозят исключением из сана, но тогда, честно говоря, ему было всё равно. Он, как служитель Церкви, должен заботиться о людях, а не о своём внешнем виде. — Вы обрадуете меня, если сегодня произнесёте свои первые молитвы. Это будет для меня в сто раз лучше, чем любая физическая помощь. Не переживайте.       — Раз так, то мы обязательно попробуем! — парни взбодрились, а вместе с ними полегчало и Фёдору. Впредь он не думал о своей сегодняшней нерадостной службе, но подлинно восхищался юнцами и их рвением. — Научите нас, пожалуйста, правильно молиться. Ну, молитвенному правилу… — встав и быстро отряхнувшись от всевозможной грязи, не столь беспокоясь об опрятности своего одеяния, Фёдор ласково улыбнулся мальчишкам.       — Тогда за мной, дети мои! — они улыбнулись ему в ответ.

⋅˚₊‧ ⁺‧ ⋆♱⋆ ‧⁺ ‧₊˚ ⋅

      В Церкви они пребывали вплоть до самого вечера.       Фёдор, показывая мальчикам иконы, рассказывал им о подвигах христианских мучеников, о том, как именно они молились Богу, о чём просили и что в итоге получали. Он объяснил им, что католикам принято молиться с закрытым глазами, стоя на одном колене, слаживая руки. Во время молитвы нельзя отвлекаться на посторонние вещи, нужно быть внимательным и пребывать в спокойствии, в гармонии с самим собой и окружающей средой. Не уходить в фантазии и чётко произносить каждое слово. Можно молиться шёпотом, вслух или же мысленно. Это не имеет значение. Значение имеет содержание самой молитвы и искренность того, кто её произносит, но Бог слышит каждый наш зов, будь он полон отчаяния или же радости, так что ни одна молитва не остаётся без внимания Творца.       Также юный дьякон рассказал им о важности утренних и вечерних молитв, о том, что они, если хотят быть полноценно верующими людьми, должны соблюдать молитвенное правило и не лениться читать акафисты и псалмы и утром, и вечером. После сна и перед сном. Можно прочитать мало, но главное вложить душу в каждое произнесённое тобою слово. В молитве нужно знать меру и не брать на себя слишком много.       — Молитва — это в первую очередь обращение к Богу и поддержка духовного составляющего нашего «я». В ней можно каяться, высказываться, просить и благодарить. Быть искренним, настоящим, — а парни слушали его взахлёб, услаждаясь его прекрасными речами и вникая к каждому слову. Они никогда бы не подумали, что обычный дьякон способен так интересно рассказывать. Насколько же знания Фёдора были глубоки. Обширны, колоссальны. Такой эрудиции можно только молча завидовать…       — Теодор, — неожиданно низкий, надтреснутый голос, почти отдавшийся эхом по всему помещению, раздался где-то в коридоре, не на шутку испугав мальчишек. Фёдор, признав того, кому этот голос принадлежал, сразу нахмурился, сжав зубы, лишь бы не выругаться. Сквернословить и так было запрещено, а ругаться в доме Божьем так вообще грех страшный. Епископ Константин Селиверстов… Кто же мог ещё, кроме него, так грубо называть Фёдора по его церковному имени? Отложив молитвослов и крепче приобняв мальчиков, чтобы воссоздать для них ощущение безопасности, Фёдор молча ждал, когда из коридора появится седая голова старого Владыки.       Фёдор, глянув на парней, тихонько произнёс:       — Не бойтесь, уж до вас он придираться не ста-.       — Это что ещё за дети? — не успев даже говорить, как тут же Фёдора беспощадно перебили, а мальчики, при виде грозного лика епископа, лишь сильнее вжались в Нечитайло, ища в нём спасение от незнакомого старца.       — И Вам здравствуйте, Владыка Константин… — закатив глаза, как можно вежливее проговорил Фёдор, не желая нарываться на грубость или иные скандалы. — А дети… а дети мои. — от такого «заявления» у епископа чуть ли последние волосы на голове дыбом не встали.       — Как понимать «твои»?!.. — сухо полушёпотом произнёс Владыка, прожигая Фёдора и двух мальчишек, сидящих у него по бокам, взглядом своих серых, бездонных глаз. Дьякон даже не дрогнул, своей непоколебимой уверенностью постепенно возвращая парням былую смелость.       — Сыновья, — всеми силами пытаясь сдержать улыбку, также сухо и без капли трепета перед представителем епархии ответил Фёдор, но чтобы уж в край не издеваться над измученными нервами Владыки Константина, добавил: — духовные. — по лицу архиерея было видно, что ему значительно полегчало после слов Фёдора.       — Ты сам ещё ученик и не имеешь права учить молодёжь. Даже не все протоиереи достойны называться учителями, а ты, будучи лишь дьяконом, уже берёшь на себя так много. Так до гордыни докатишься. — упрекнул епископ, одарив дьякона ещё одним недовольным, почти что презрительным взглядом, будто бы он смотрел не на служителя дома Божьего, а на еретика, на что Нечитайло лишь кротко улыбнулся.       — Спасибо за беспокойство, Владыка Константин, но не докачусь. Я лишь наставляю этих милых юношей на верный путь, данный нам Господом нашим Иисусом Христом, а учить молитвенному правилу детишек дьякону негрешно, — Фёдор, сохраняя трезвость рассудка и не поддаваясь злобе, прижал мальчишек к себе поближе, совсем как родных детей, дав понять, что просто так он их не отпустит. Если их начнут выгонять, то он либо воспротивиться этому, либо пойдёт за ними. Владыка Константин лишь хмыкнул, уверенный в своей правоте. И чем он отличался от фарисея? Фёдор давно хотел задать этот вопрос другим представителям епархии, но понимал, что с него любой ценой снимут шкуру за такую дерзость.       — Вы будете в глазах Господа более грешны, чем я, если не позволите мальчикам ознакомиться с основами христианской жизни.       — А ты дерзок, сынок. Даже слишком дерзок… — процедил сквозь зубы епископ, терзаемый нешуточным гневом, который даже не хотел укрощать. Нечитайло продолжал настаивать на своём:       — Я лишь даю советы по молитве, а не по тому, как лучше всего жить. Не беспокойтесь о душах этих юнцов. Я не Лукавый, чтобы сбивать людей с пути спасения и осквернять их.       Фёдору уже начинала надоедать эта антимония, поэтому, кинув исподлобья достаточно суровый взгляд, раскрывающий всю его недоброжелательность, он перешёл на более грубый тон, впредь не желая терпеть назойливого архиерея.       — Правда? Да только Сатана в тебе живёт. Да и сам ты, как маленький Сатанёнок. — Фёдор совсем тихо усмехнулся, искренне пытаясь держать себя в руках, пускай на пока что плохо выходило. Он не понимал, почему в его груди купалась радость, почему это рассмешило его. Может быть, из-за того, насколько это бредово звучало? Он точного ответа не знал, да в принципе не беспокоился об этом.       — Если я вызываю у Вас раздражение — это не значит, что я делаю это осознанно. Да и притом… — на секунду замолчав, Фёдор расслабленно улыбнулся, от чего епископ пришёл в лёгкое недоумение, — Вы называете меня не только своим сыном, но и именем дьявола, следовательно, Вы дьявола нарекаете своим сыном?       Мальчишкам показалось, что наступившая во всём помещении тишина будет длиться вечность. Они внутреннее запаниковали, пока стыд и жар, навалившийся на щёки, сжирали их изнутри. Сказать такое епископу… это в действительности нужно быть либо Сатаной, либо бессмертным. Пока парни уткнули свои лица в плащ-накидку дьякона, пытаясь не потерять сознание от страха, Фёдор чувствовал себя вполне нормально.

— «Слегка переборщил.»

      Хотя прекрасно понимал, что за такое его уже могут не простить.       — Ах ты наглец… — Владыка Константин аж начал заикаться от злости, что плескала внутри него за всевозможные края. В тот момент он выглядел, как освирепелый зверь, готовый наброситься в любую секунду, лишь дёрнись не так. Но даже это Фёдора не испугало. Ни капли.       — Да-.. Да как ты смеешь?!       — Это лишь обыкновенный вывод, не претендующий на правду, Владыка Константин. Не серчайте. — Нечитайло говорил это чрезмерно легко и непринуждённо, тем самым заставляя епископа приходить ещё в бо́льшую ярость, чем прежде. Парни же хотели провалиться сквозь землю и даже не смотрели в сторону представителя епархии. У них не было столько безбашенной храбрости, сколько было у юного дьякона. Это и к лучшему.       — …Может быть, настоятель одумается и вышвырнет тебя, как щенка, из дома Божьего…       — Плохо такое желать ближнему своему, Владыка Константин, тем более в доме Христа. Грешно. Очень грешно. — впредь из них двоих Фёдор упрекал архиерея, а не он Фёдора. То, как быстро и здорово поменялись полюса, весьма понравилось дьякону.       — Да и будь я Сатаной — зашёл бы я в это святое место?       — Ты всегда был хитрым, изворотливым. Тебе это не составляет труда. — Владыка Константин говорил это так, словно в действительности обращался к дьяволу, чётко видя его перед собой в своём надменном княжеском величии. Это Фёдора не задело. Он был выше любых колких слов, что люди с самого детства кидали ему в адрес. Он не то чтобы игнорировал их, а просто привык слышать недовольные возгласы и от незнакомцев, и от родных. Вот и всё.       — Ах вон оно что… Ну, как скажете, Владыка, не смею спорить. — осторожно отпустив парнишек с объятий и встав на ноги, Фёдор, торжественно раскинув руки, с улыбкой на губах произнёс:       — Признаюсь: я — Сатана! И я собираюсь сжечь эту Церковь со всеми её обитателями сегодня же, так что не смейте меня пускать на Мессу! — чего не сделаешь, лишь бы не идти на службу… А если говорить серьёзно, то Фёдор, понятное дело, говорил играючи, в качестве не столь доброй шутки, дабы развеять напряжённую атмосферу. Но ни мальчики, ни епископ не одарили её высокими оценками.       — Фёдор! — из коридора, почти что задыхаясь, выбежал молодой священник и, встав между Нечитайло и Селиверстовым, несколько секунд молчал, пытаясь стабилизовать сбившееся дыхание.       — Отец Сергий?.. — признав своего наставника, Фёдор тут же обрадовался, а его глаза засияли самыми яркими огоньками счастья, точно у ребёнка, увидевшего шоколадку или милого котёнка. — Здравствуйте! — улыбка, полная тепла и воскресшего веселья, расползлась по лицу, как мороженое под солнечными лучами, и Фёдор, подойдя к парням, указал на иерея:       — Мальчики, поздоровайтесь. Это мой духовный отец — Сергий Романенко!       Оба, жутко стесняясь, осторожно проговорили:       — Здрасьте, о-отец Сергий… Приметив ребятишек, иерей, выпрямившись и убрав назад мешающие пряди волос, улыбнулся им в ответ и тоже поздоровался.       — Здравствуйте, ребята. Но после резко перевёл взгляд на своего падавана и, несильно схватив за запястье, прошептал ему:       — …Бери детей и пойдёмте за мной. — после, быстро развернувшись лицом к до сих пор ошарашенному архиерею, мягко, будто заяц перед лисом, и робко спросил:       — Владыка Константин, разрешите?..       — Прогоните этого дьявола, чтоб глаза мои его не видели! — вырвал яростный крик из своей груди старец, на что отец Сергий, мигом схватив Фёдора за руку и потащив в сторону алтаря, протароторил:       — Спаси Вас Бог, Владыка! — Нечитайло взял за руку старшего, он же успел схватить своего младшего брата, и они почти бегом скрылись на втором этаже Церкви, сохраняя молчание вплоть до того, пока достаточно далеко не ушли от Владыки Константина Селивёрстова.

⋅˚₊‧ ⁺‧ ⋆♱⋆ ‧⁺ ‧₊˚ ⋅

      — Фёдор, когда я говорил тебе, что нужно проявлять терпение и смирение… — ходя из угла в угол почти по всему этажу, иерей Сергий не скрывал свою глубокую тревогу, что отражалась в его бегающем по всей комнате взгляде, пока Фёдор, не сводя с него глаз, сидел на полу рядом с парнями, хранящие молчание. — Ты где был?       Он, мигом встрепенувшись, проговорил на одном дыхании:       — Отец Сергий, я знаю, что клятвы давать нельзя, но я клянусь, что он первым начал! — эмоционально разведя руками, чуть ли не попав по мальчишкам, которые сразу отдёрнулись в сторону, воскликнул Нечитайло. — Мальчики подтвердят. — недоумённо взглянув на дьякона, они лишь отодвинулись от него ещё дальше, явно не желая принимать участие в повседневных «потасовках» Церкви. Сергий тяжело вздохнул, закрыв глаза ладонью, будто пытаясь скрыть свою жгучую тоску. Он выглядел уставшим. Даже слишком уставшим.       — Фёдор, на тебя точит зубы уже вся епархия. Я не смогу в одиночку биться с ними, чтобы сохранить твой сан, — голос иерея звучал весьма подавленно и был отравлен неподдельной печалью. У Фёдора, видевшего безнадёжное разочарование своего учителя, медленно начала отходить ото сна совесть. Сергий был одним из немногих людей, которого Нечитайло очень ценил, любил и осмеливался называть своим близким. Он правда не хотел быть причиной его проблем, стрессов и бессонных ночей, которых в жизни Романенко с появления Фёдора стало довольно много. — Я знаю, что тебе крайне тяжело общаться с людьми, но, во имя Пресвятой Девы Марии, не играйся с огнём…       — Я понимаю, отец Сергий… — юный дьякон слегка опустил голову, жалея о потерянных нервах своего наставника, который до сих пор продолжал поддерживать его, несмотря на всю тяжесть характера Фёдора.       — Но почему Вы так рано? До Мессы ещё около четырёх часов.       Иерей, кратко посмотрев на своего духовного дитя, словно удивившись вопросу, ответил:       — Потому что сердце почуяло, что оставлять тебя одним с епископом — самое худшее решение из всех. — подойдя к Фёдору и присев напротив него на колени, отец Сергий мягко положил руку на его плечо, одарив почти слезливым, полным скорби взглядом, словно Фёдор был на грани неминуемой гибели, и от вида сияющих в пелене подступающих слёз глаз сердце Нечитайло задрожало. Он чувствовал себя виноватым за горестное состояние своего духовного отца, но не был способен выговорить это, сказать об этом вслух. И дело тут было не в гордости. Страх — вот что заставляло его молчать.       — Фёдор… — отец, вспомнив о мальчишках, всё это время не сводящих с них любопытных глаз, сразу перешёл на шёпот, — признай, что в тебе есть живая часть зла. Он даже ходит за тобой.       — Но это не Сатана. — подняв глаза, возразил Фёдор, вспомнив о словах Владыки Константина, ожидая понимания со стороны своего наставника. Поддержки, в которой он никогда не отказывал своему падавану. Он смотрел на него так по-детски, с самой нежной и чистой любовью, на которую вообще был способен. Он так хотел быть понятым и принятым своим учителем. Не обществом, ему плевать на людей. Иерей Сергий — вот кто был для него настоящим авторитетом. Роднее отца. Ближе неба. Дороже всех ценностей земных, ибо Сергий Романенко был единственным, кто не боялся его, кто видел в нём человека, а не кровожадного беса.       — У него другое имя…

— «Совсем другое. Он совсем другой.»

      Но на сей раз Фёдор не получил своего.       — Дитя моё, дьявол и ангелом света притворяться может, а представляться под иным именем — это проще простого…       — Вы не понимаете. — резко перебил Нечитайло, в один мимолётный миг изменившись в лице. На него напала смутная тревога, намеревающаяся порвать тонкие струны его души, пошатнуть и разбить вдребезги которую не составляло труда. Он хотел договорить, схватить побольше воздуха и рассказать, что именно его так нещадно гложет уже на протяжении стольких окаянных лет, но отец Сергий, отстранившись, лишь тяжело вздохнул, не думая о том, что под этими словами Фёдор скрывал что-то большее.       — Фёдор, прошу, приди на службу. Будь рядом с настоятелем, он любит тебя не меньше меня и защитит от нападков епископов.       — …Как скажете, отец Сергий. Заключив в свои объятия, будто пытаясь отдать часть тепла своему истощённому жизнью падавану, иерей осторожно и крайне мягко начал поглаживать его по спине, таким образом успокаивая, точно родитель своё излюбленное дитя. Фёдор умолк, погрузившись в свои омрачённые беспокойством мысли. Он понял, что на данный момент что-то говорить или хотя бы пытаться это сделать — бесполезно. Может быть, оно и к лучшему? По крайней мере, дьякон сопротивлялся этой мысли. Он всегда находился во внутреннем сопротивлении со всем, что было чуждо и странно для него. И миру, и людям, и природе он не хотел и не подчинялся, сохраняя особенную непоколебимую гордость, крах которой бы не потерпел ни в коем случае.       — Убереги мальчишек, — прошептал отец Сергий, положив голову Фёдора себе на плечо, — не позволяй им видеть того, кого на самом деле опасаются архиереи…

⋅˚₊‧ ⁺‧ ⋆♱⋆ ‧⁺ ‧₊˚ ⋅

      — И запомните: не сомневайтесь в помощи Божьей. Уповайте на Бога даже во время испытаний, что вам предстоит пройти, — день школьных соревнований. Мальчики были на стрессе, а их кожа казалась бледнее самого бледного цвета. Глаза бегали, руки дрожали, не зная куда себя деть, дыхание сбилось, а попытки глубоко вдохнуть заканчивались режущей болью в лёгких. Сердце колотилось, быстро разгоняя кровь по жилам, будто намеревалось выпрыгнуть из груди. — Я буду молиться за вас и присутствовать на трибуне. Вы справитесь. — Фёдор же был рядом, пытаясь успокоить и поддержать мальчишек перед столь важным событием. Он видел их взволнованность, чувствовал каждой фиброй своей души, как всё их нутро дрожало перед огромным стадионом, полный охваченных интригой зрителей, учителей, скептично рассматривающих список участников, одноклассников, кричащих во всё горло и ребят из других классов, хранящие равнодушное молчание. Фёдор ненавидел такие мероприятия. Потому что там всегда были люди. Очень много людей. Но ради мальчишек, взирающих на него, как на последнюю надежду, он сумел пересилить себя и прийти сюда — туда, где людьми правит жажда зрелищ, где они не будут против кровопролития и возрадуются насилию. Лишь бы было весело.       Когда люди скапливаются в одну кучу, то отличить их от обычного животного стада становится весьма тяжело. Почти невозможно. Фёдор, мелко задрожав от отвращения, утробно прорычал, недовольно смотря на ликующие лица сотен людей. Они все были ему мерзки.

— «Громко.»

Слишком громко.

— «Мерзко.»

Слишком мерзко.       И Фёдор мог бы питаться этой ненавистью вечно. Черпать из неё силы, утоляя жажду зла, сделать её своим источником жизни, эмоций и чувств. Он бы мог обрушить весь свой гнев на этот бренный, жалкий мир. Отомстить за каждое мгновение унижения, за всё то неоправданное зло, что люди причинили ему. Заставить человечество взвыть от боли…       …Но вся та злоба, распространяющаяся в нём также стремительно, как яд, растворилась в теплоте света, исходящего из детских невинных сердец, поразив его насквозь, как молния. Мальчики крепко обняли дьякона, всем телом прижавшись к нему, как к родному отцу. В его белоснежном одеянии они прятали свои крохотные слёзы. Слёзы счастья и благодарности. Фёдор никак не ожидал такого и, пав в настоящий ступор, долго не мог пошевелить и гд пальцем, словно боясь спугнуть детей своими резкими движениями, как бабочек. Не так двинешься — испугаются и улетят. И больше никогда не вернутся.       Он никогда бы и не подумал, что объятия бывают столь приятны, столь нежны, что в них можно уместить столько любви и потонуть, чтобы впредь не всплывать.       — Спасибо, отец дьякон! — он хотел плакать вместе с ними. — Вы самый лучший… — никто, кроме отца Сергия, ещё не дарил ему столько ласки, внимания и заботы, как эти мальчишки. Ещё не поддавшиеся скверной похоти, ещё чистые разумом и думающие о будущем. Обняв в ответ и поцеловав юнцов в розовые щёки, Нечитайло понял для себя, что впредь он обязан обеспечить им неоспоримый выигрыш. Они слегка смутились, но и тихо засмеялись, потому что стало щекотно. Было видно, что парни расслабились и больше не столь сильно беспокоились о соревновании.       С Фёдором им было невероятно комфортно.       — Ни пуха ни пера, мальчишки… — в последний раз потрепав их по русым шелковистым волосам, улыбнулся дьякон, всматриваясь в их сияющие от радости глаза. Они были совершенны и прекрасны, как гладь высокого небосклона. Он искренне восхищался их выразительной глубиной. Она была не такой, как у него. Выразительность его глаз будоражила и пугала многих, а их взгляд вселял в человека особенную надежду, пробуждал тягу к свету.       Мальчики, выпрямившись и встав в более уверенную позу, решительно проговорили:       — К чёрту! И вместе они отправились на стадион. Туда, где и решится их дальнейшая судьба.       Скрывшись за огромной толпой, Фёдор тоже хотел пойти к трибунам и по возможности постараться встретиться с организатором данного мероприятия, чтобы узнать подробности, но резко его отдёрнул кто-то сзади. Раздражённый, Нечитайло резко повернулся назад, встретившись взглядами…       — Теодор, — …с Владыкой Константином, — что ты здесь делаешь?       — Идентичный вопрос к Вам, Владыка, — не став терпеть очередного хамства, съязвил Фёдор, не питая страха перед старым архиереем. Ему некогда разъяснять с ним отношения, его ждут мальчики.       — Я пришёл требовать от тебя исполнения обязанностей как дьякона, — ответил Владыка, — и даже не смей дерзить мне, Сатана. — он прошипел это, подобно взбешённой змее, схватив Фёдора за плащ-накидку и резко притянув к себе, обращаясь с ним, словно с бездушной вещью. От такого наглого действа, юный дьякон окончательно разозлился.       Перед глазами заиграла кровавая пелена, голова налилась свинцом, а ноги ослабли, не способные держать тело, что казалось тогда таким ненастоящим и чуждым. Ещё чуть-чуть, и Фёдор бы свалился без сознания, но в эту же секунду он резко выпрямился, широко и надменно расправив свои плечи.       — Ну и что ты мне сделаешь, человечишка? — нещадно вырвав своё одеяние из смуглых рук епископа, он, приковав его взглядом, умиротворённо, совсем не гневливо прошептал, открыв ему свои кроваво-красные, янтарные глаза, медленно пожирающие его искушённую душу: — Прочитаешь акафист Пресвятой Деве Марии, чтобы изгнала духа нечистого? Да только тебе это не поможет. — расплываясь в лёгкой непринуждённой улыбке, он вальяжно схватил епископа за шею, сжав её не столь сильно, чтобы слегка подольше растянуть муки старца, заставить его биться в конвульсиях. Ему явно доставляло удовольствие причинять боль людям, в особенности таким самонадеянным и грубым старикам, как Владыка Константин.

— «Но это не я…»

      Тело не слушалось, разум не откликался. В ушах стоял гулкий, жуткий звон, сводящий с ума.

— «Прекрати…»

      Ноги епископа оторвались от земли, а его митра с архиерейской мантией пали, слегка испачкавшись в грязи от недавно шедшего дождя. Ещё немного, и его шея издала бы хруст, что стал бы для жизни Константина Селиверстова фатальным.

— «Перестань…»

      Владыка Константин начал задыхаться. Его тело становилось всё слабее и слабее, сопротивление сходило на нет, а секунды растянулись в минуты. Как медленно и мучительно… Но он сдавливал пальцами связки лишь сильнее и сильнее, продолжая наслаждаться каждой отчаянной попыткой Владыки вдохнуть побольше воздуха. Как это мило.

— «Остановись, тварь!»

      Если бы его в тот злополучный момент не отдёрнули, то Фёдору бы светила настоящая уголовная ответственность в связи с нарушением сто пятой статьи уголовного кодекса Российской Федерации. Ослабленного и находящего на грани потери сознания Владыку успели поймать другие представители епархии, взволнованно окружив его. Лишь хрипы и сухой кашель раздавались из его груди, разрезая горло изнутри.       Отец Сергий — вот кто вырвал своего падавана из оков тьмы. Он снова явил себя вовремя. Снова оказался там, где нужно.       — Тише-тише-тише, мальчик мой, всё хорошо… — прижав его голову к своей груди, совсем близко к нательному кресту, протароторил иерей, осторожными движениями поглаживая его по плечам и спине, судорожно пытаясь вспомнить слова из отчитки. Экзорцизм всегда был делом сомнительным, но Католическая Церковь, наравне с Православной, всё равно учила молитвы по изгнатию демонических сущностей ради «экстренных и непредвиденных» случаев.       Всё тело Фёдора слегка тряслось и горело, почти обжигая ладони Сергия, но он так и не отпустил его. Не смел отпускать.       — Вы держите около креста Христова… дьявола?!.. — раздался приглушённый голос из толпы епископов, каждый из которых не сводил с Нечитайло презрительный, полный отвращения и подлинного страха взгляд.       — Он не дьявол… — возразил отец Сергий, опустив взгляд на своего ученика, не переставая одаривать его мягкими прикосновениями. Они правда успокаивали, и Фёдор, чувствуя родное, постепенно приходил в себя.       — Как Вы можете защищать беса? — иерей молчал, сфокусировав внимание на своём духовном дитя, до сих пор не понимающего целостности картины. — Вы хоть представляете себе, какое тяжкое наказание понесёте от Бога за поругание святынь?!       — Бог не наказывает, Владыка… — подняв полные неисповедимой печалью глаза на одного из епископов, без капли эмоций ответил Романенко. — В чём нам нужно поучиться у православных, так это видеть Господа как Отца, а не как Судью… — может быть, он в действительности разрывался изнутри. Может быть, он тоже испытывал неистовую боль, но не отступал. Ради своего излюбленного ученика, — а бремя своего сына я разделю напополам точно также, как Христос разделил наше. Если же он и грешник, то моя обязанность исцелить его, а не проклинать.       Епископы замолчали. Фёдор, с огромным усилием пристав и отстранившись от своего духовного отца, на дрожащих ногах, но крайне уверенно пошёл в сторону епископов. Они, разозлившись и запаниковав одновременно, желали закрыть своими телами еле дышащего Владыку Константина, но резко отступили, желая понять истинные мотивы Нечитайло, пускай осознавали, как это было рискованно. Все смотрели на него с замиранием сердца, а отец Сергий так вообще в тот момент перестал дышать от нарастающего волнения, с безмолвной мольбой в глазах смотря на дьякона.       — Давайте загладим это недоразумение, Владыка Константин… — опустившись на колени и приложив ладонь к его ключицам, хрипло проговорил Фёдор, как-то неловко улыбнувшись, но на сей раз без безумного желания свернуть епископу шею. — Вы уж простите его, он просто хотел защитить меня, ничего более. Когда я злюсь, он может быстро взять надо мной контроль. Я не всегда успеваю среагировать в этот момент… Уж очень он неожиданно это делает.       — Кого «его»? Кто «он»?.. — словно находясь в бреду, задавал вопросы в пустоту Селиверстов, но неожиданный кашель, вырвавшийся из его груди, заставил его прекратить свои расспросы. Фёдор, вернув его в лежачее положение, хмыкнул и произнёс:       — Тсс, берегите лёгкие, Владыка. Всё будет отлично… — из его ладони, как из солнца лучи, начался литься яркий золотистый свет, что распространился на поражённые участки шеи, тут же избавив её от всех следов удушения. Архиерей, не без помощи Фёдора, принял сидячее положение, дивясь увиденному чуду. Вся епархия была в изумлении от чудотворных способностей Нечитайло, пускай никто не понимал, как это возможно в связи с отсутствием у дьякона святости, нужного опыта аскетизма и духовного совершенства.       И лишь отец Сергий знал на этот вопрос подлинный ответ.       — Благодарю, Теодор, — приняв бескорыстную помощь дьякона, проговорил Константин Селиверстов, тихо радуясь своему быстрому и безболезненному исцелению, — Я прощаю тебя, и ты прости меня…       Фёдор, молча кивнув, аккуратно встал и пошёл в сторону стадиона, получше укутавшись в свою белую мантию, всеми силами стараясь не замечать восторженные взгляды Владык, но иерей Сергий схватил его за локоть, желая что-то сказать:       — Фёдор…       — Извините, но не сейчас, отец Сергий. — не позволил договорить Нечитайло, осторожно убрав его руку со своей, не хотя задевать или как-то по-иному обижать своего духовника. — Мне нужно срочно идти к мальчишкам. — остановившись, Фёдор, не смотря назад, быстро добавил:       — Ждите меня вечером…

Я приду на исповедь.

• • •

      Что он задумал? Настоящее безумие. Простят ли его Небеса? Фёдор давно убедился в том, что он не сыщет своего спасения никогда. Ему нечего терять, поэтому он должен любой ценой помочь мальчикам. Нет разницы, каким именно способом достигнута победа. Если она нужна, то её нужно брать. Рвать, кусать и биться, но брать ценой всего, как последнюю купюру, как последний кусок хлеба. Мальчики слишком добры, чтобы, сметая всех на своём пути, ровным шагом идти к победе. Они будут сражаться добросовестно. И правильно, на них греха не будет. Фёдор сам возьмёт его на себя.       — Азраэль, — названный тут же явился перед Фёдором, в том же обличии, что и он сам, совсем невинно сияя своими алыми, как свежая кровь, глазами. Он очень любил принимать внешность Нечитайло, хотя знал, что Фёдору это жутко не нравится. Из-за проказ Азраэля его-то и хотели вышвырнуть из Церкви, а он даже оправдаться не мог, молча сглатывая каждое замечание, ибо сказать, что постоянно ронял кандило и иконы не он, а дьявол, живущий внутри его души уже более десяти лет — это окончательно поставить крест на свою дальнейшую священную службу. Кто бы ему поверил? А если бы и поверили, то всё равно бы изгнали, приняв за нечестивого, — ничего сказать мне не хочешь?       Посмотрев направо, словно задумавшись, он с улыбкой на губах проговорил:       — «Извини за то, что напал на этого самолюбивого старика», — едко посмеявшись, проговорил Азраэль, явно пребывая в очень хорошем настроении.Он не умел грустить или же по-настоящему злиться. Даже радость его была лукава, как и он сам. — Так достаточно искренне?       Фёдор, пускай знал Азраэля очень давно, до сих пор поражался и ужасался тому, как можно быть таким лицедейным и аморальным.       — Не смей брать надо мной контроль без моего прямого разрешения. — голос Фёдора звучал разъярённо и громоподобно, твёрдо и достаточно серьёзно, чтобы каждый убедился в стойкости его намерений и в том, что с ним лучше не спорить. Лишь Азраэль остался равнодушным к его возгласам, но всё равно прислушался к ним, не желая в лишний раз слушать лекции от Фёдора, что надоедали ему больше жужжания назойливых комаров за ухом.       — Ладно-ладно. Больше не буду, — Азраэль недовольно фыркнул, не обращая внимания на то, как яростно смотрел на него Фёдор. Он был уверен, что, будь на то воля Нечитайло, он бы обязательно сожрал его с потрохами своим жутким, полным ненависти и чёрноты взглядом, чью выразительность подчёркивали глубокие синяки под глазами. Это он не позволял Фёдору высыпаться ещё с самого раннего детства, утверждая, что сны не значат так много, что ночь нужна для созерцания тьмы и её великих созданий, а не для того, чтобы часами отлёживаться на кровати, пропуская всё самое интересное. Именно из-за столь серьёзной депривации сна у Фёдора развилась хроническая инсомния, что лишила его спокойствия раз и навсегда.       — Это был просто экстренный случай. — и таких «экстренных» случаев в последнее время стало чрезмерно много. Это не столько тревожило, сколько до посинения злило Нечитайло. Может быть, Азраэль являлся полноценной частью самого Фёдора, но права целиком владеть его плотью он никогда не давал. Он не игрушка, чтобы с его телом резвились мракобесы.       — Неважно. Короче, слушай… — схватившись за голову, пытаясь связать из клубка мыслей чёткие предложения, начал говорить Нечитайло. Азраэль, уткнув кулак в щёку, не особо внимательно слушал Фёдора, отвлекаясь на посторонние вещи, наподобие журчание рядом протекающих ручейков или пение птиц над его головой. — Я обещал двум юнцам помочь выиграть в соревновании. Им нужна эта победа любой ценой, следовательно, любой ценой ты должен помочь им достигнуть её.       Но услышав словосочетание «любой ценой», Азраэль сразу развеселился и, широко улыбнувшись, показав свои белые клыки, тут же привстал, показывая свою заинтересованность и полную готовность. Он знал, что у Фёдора «ценой всего» значит полная вседозволенность, которую он очень любил, пускай получал её крайне редко, но каждый момент, когда ему разрешали веселиться на всю катушку, был полон крайне насыщенными и незабываемыми событиями, которые Фёдор (если ему удавалось уснуть) вспоминал лишь в своих ночных кошмарах.       — Вай, вон оно что… — скрестив руки на груди, внимательно рассматривая дьякона, протянул полушёпотом Азраэль, слегка усмехнувшись. — Кто бы поверил, что наш бесстрастный и суровый Нечитайло загорится родительскими чувствами к ребятишкам. — он всегда язвил и злорадствовал только потому, что это приносило ему удовольствие. Потому что ему это нравилось, в особенности вгонять Фёдора в краску. Это всегда было так увлекательно, несмотря на то, с каким потом отвратительным настроением Фёдор ходил после «милых» бесед со своим внутренним демоном. Не так тронешь и скандал закатить может. Причём влёгкую.       По отрешённому выражению лица юного дьякона Азраэль понял для себя, что всё-таки сумел ударить по уязвимому, задеть за живое. Осознание этого делало его счастливым. Ему просто нравилось причинять боль людям. Азраэль в целом не желал Фёдору мучительной и долгой смерти, но быть источником его страданий, терзаний и самых бурных эмоций он считал весьма занимательным.       — Заткнись и просто делай то, что я тебе приказал. — рыкнул на него Фёдор, не скрывая своей злости и попирающего его недовольства. Он никогда и никому не открывался из-за своей мнительности и недоверия к людям. Он знал, что они бывают очень эгоистичны, злы и алчны и могут без загрызений совести разорвать его душу на куски, если найдут в этом хоть малейшую выгоду. Исключением был отец Сергий и, кажется, эти двое юнцов, чьи судьбы так трепетно тревожили Нечитайло. Для которых Фёдор хотел стать вторым отцом.       — Как скажешь, Фёдор. — Азраэль перестал докучать своему «другу», ибо понимал, что одержал победу, что всё-таки сумел ранить его. Этого ему было достаточно для насыщения, поэтому оставшуюся дорогу до стадиона они провели в глубоком молчании, не прерывая его и не беспокоя друг-друга. Фёдор был погружён в свои мысли о мальчиках, жутко переживая за них и желая как можно быстрее оказаться на трибуне. Азраэль следовал за ним, не отставая ни на шаг, в предвкушении скорого веселья, которое и он, и Фёдор ещё долго не забудут, но вдруг он резко испарился из поля зрения, заставив Нечитайло остановиться.       Осматривая вокруг себя территорию в поисках своего непутёвого «товарища», Нечитайло начал терять терпение.       — Куда ты-…       — Теодор, дитя моё, — вздрогнув каждой конечностью от холодного испуга, Фёдор тут же повернулся назад, увидев перед собой Никиту Лавровского — настоятеля Римско-католической Церкви, в которой он служил. Именно с ним договаривался иерей Сергий, и именно он принимал Фёдора в сан через рукоположение.       — Отец настоятель… — учтиво склонив голову в качестве приветствия, проговорил юный дьякон, пытаясь говорить ровно и чётко, не сглатывая слоги и не путая слова. Он уважительно относился к отцу Никите, с тем же почтением, с которым относился и к Сергию Романенко. — Я-я не ожидал, что Вы будете здесь… — сложив руки, кое-как выговорил Фёдор, не пряча своё шокированное состояние. Настоятель расплылся в улыбке, нежно потрепав его по плечу, даже не обратив внимание на не столь ухоженный вид его мантии и рясы. Вот кому, в отличие от привередливых пресвитеров и епископов, действительно была важна душа и её составляющие, а не внешний вид и безукоризненная чистота облачения.       — Ох, мальчик мой, в этих соревнованиях участвует мой племянник. Максимкой звать. Вот поэтому я здесь. — присев на близ стоящую лавочку и пригласив за собой Нечитайло, ответил Лавровский. Дьякон, не возражая, сел туда, куда указал глава прихода. Увидев бы Владыки, каким, оказывается, смиренным и кротким может быть Фёдор при должном адекватном обращении, то потери сознания было бы не избежать.       — Желаете поддержать его? — так и не взглянув в глаза отцу Никите, как-то отчуждённо, совсем хладно спросил Фёдор, хотя не желал вести себя закрыто с тем, кому мог доверять, как своему духовному отцу. Но внешнее равнодушие Фёдора не смутило настоятеля. Его улыбка продолжала всё также ярко сиять, точно солнце в зените, согревая осторвенелое, каменное сердце Нечитайло. Было приятно. Дьякон не желал отстраняться и позволил себе побыть с отцом настоятелем чуть-чуть подольше.       — Конечно, ибо каждому ребёнку нужны ласковые слова поддержки, в особенности от самых родных и близких. — положив пальцы на свою грудь, мягко проговорил Никита Лавровский, расслабленно прикрыв глаза. Он выглядел таким счастливым. — Можно поинтересоваться, почему ты здесь, Тео? — никто, кроме настоятеля, не называл Фёдора уменьшительно-ласкательным «Тео». Слышать это было непривычно, но очень приятно. Этим он располагал к себе дьякона, выстраивал с ним доверительные отношения, поскольку остальные священнослужители не одобряли такого обращения, полагая, что субординация должна безукоризненно соблюдаться вместе с иерархическим строем. А там нет места ласковым словечкам. — Ты ведь не любишь такие места, где людно, а шум бьёт по ушам.       — Да, верно, но я… — замолчал Фёдор, неуверенный в том, стоит ли Лавровскому говорить о своих истинных мотивах, — тоже пришёл оказать поддержку двум мальчишкам. — но, решившись, продолжил: — Они попросили меня присутствовать, и вот я иду, буду молиться за них Богородице…       — Ты такой благородный юноша, Теодор. — от услышанного Нечитайло невольно съёжился, нахмурив брови от осознания того, что на самом деле все истории о его «благородстве» являются гнусной ложью, о которой не подозревал глава прихода. В его истинном образе жизни не было ни капли подлинной праведности, а сказать об этом прямо было стыдно, потому что отец Никита в действительности верил в чистоту помыслов дьякона, в то, что он совершенен душой и не способен тяжко согрешить.       Если мышление многогранно, а руки способны хвататься за пять дел сразу и выполнять их идеально, то это не значит, что сам человек является воплощением совершенства. Что он лучший во всём. То, что спрятано внутри может кардинально поменять мнение о любом, даже если до этого человек был народным любимцем и его приравнивали к лику Святых. Мало быть прекрасным лишь на виду. Надо, чтоб к тебе тянулись тысячи израненных и сожжённых огнём Ада душ за исцелением и утешением. Вот что есть духовное совершенство — безграничное милосердие, преодоление себя и окружающего зла.       И настоящим Благородным Человеком может называться только Иисус Христос. По крайней мере, в этом был непоколебимо уверены не Святые Отцы, но и Фёдор.       — Извольте… — только он постоянно забывал, что в нём видели Христа.       — Не нужно быть человеком в футляре, дитя моё. Я знаю, что твоё сердце никогда не поразится гордостью, так что я не боюсь говорить тебе это. — эти слова сокрушали дьякона изнутри, сотрясая его внутренний маленький мир. Всё его нутро вопило, как в неистовой агонии, а сердце намеревалось упасть на самое дно. Пальцы перебирали друг-друга, лишь бы не начать рвать кожу по всему телу. Такому слабому и измождённому. Нечитайло ещё никогда не чувствовал такой стыд, дикий и больной. За то, что из-за его двуличности о нём так по-доброму отзывался сам настоятель, хотя на деле его душа была чернее самой мрачной зимней ночи. Это неправильно. Так не должно быть.       — Ты заслуживаешь похвалы. Я уверен, ты станешь восхитительным священником и приведёшь множество людей к спасению. — разве он заслуживал такой любви после всего, что сотворил? Уважения, которое привык добиваться через тернии унижения, кровь и пот? Разве всё может быть так просто? Или всё-таки…       — Отец настоятель, не посчитайте за наглость, но можно спросить? — Фёдор наконец посмотрел в сторону Никиты Лавровского, словил на себе его заинтересованный, полный радушия небесно-голубой взгляд. Лишь им он мог смутить любого беса.       — Этот вопрос меня жутко гложет с самой хиротонии, когда меня только-только возвели в сан…       — Ну конечно, мальчик мой, что такое? — наклонив голову в бок, показывая своё любопытство, отец Никита дал своё разрешение, даже не задумываясь. Он бы никогда не отказал дьякону в столь простой просьбе. Настоятелю было важно, чтобы он не держал все эмоции в себе и умел высказывать их, показывать, что давалось ему весьма трудно из-за внутренней неприязни к людям, но постепенно Фёдор учился этому. Учился вновь жить. Нечитайло, несколько секунд промолчав, словно пытаясь набраться смелости, всё же сумел выдавить из себя:       — Вы жалеете о том, что приняли меня на служение?       Лёгкое щебетание ласточек и зябликов, раздающееся неподалёку, было единственным, что прерывало воцарившуюся тишину. Ветер ласкал щёки, не позволяя слезам выйти за пределы век. Отец Никита, сузив взгляд, словно пытаясь понять и проникнуть в затаённые мысли дьякона, тревожно спросил:       — Кто дал тебе повод думать так?       Фёдор не стал обличать епархию и промолчал о их нелестных словах, не желая направлять гнев настоятеля на них. Это было бы гнусно и неправильно с его стороны. Он не хотел утопать в злорадствии, позволять себе поддаваться злости и отвалять свою утробу ею, поэтому сказал:       — Я сам себе его дал…       Является ли ложь во благо грехом? Фёдор не думал об этом. Ему это было не важно. Он просто делал то, что должен был, а именно щадил своих врагов, проявляя дух милосердия, даже несмотря на то, как обида рвала его на куски, попирала и тянула назад. Справедливость… стоит ли её торжество духовного равновесия человека? Точного ответа, кажется, нет.       — Посмотри на меня, Теодор. — мягко притянув к себе, попросил Никита Лавровский, приобняв его одной рукой за плечи, пытаясь утешить своё духовное чадо, укрыв его голову от сухих лучей знойного солнца своей ризой, совсем как при исповеди. Сейчас бы ему и правда не помешало излить душу, но место было неподходящее. — Я не жалею и не пожалею о своём решении. Я знаю, как тебе больно, как тебе тяжело бороться с агрессией, но ты не одинок. Тебя ждут и любят, в том числе и я.       — Я не ангел и не спасатель, и никогда не был Святым. — направив взор на самый небосвод, жмурясь от бьющих по глазам солнечных лучей, Фёдор, лучше укрывшись ризой, любезно предоставленной Лавровским, и, прильнув к позолоченному напёрсному кресту, спросил, хотя не ожидал получить ответа:       — Чем я отличаюсь от дьявола?       Он о многом жалел в своей жизни. О том, что промолчал тогда, когда нельзя было молчать. О том, что высказался там, где ему не следовало. О своих резких и необдуманных поступках, за то, что шёл на поводу чувств, в такт гневу, кружась в макарбе с ненавистью, как с единственной возлюбленной. Он всё намеревался её погубить, предпринимал бесчисленные попытки избавиться от неё в своей бренной жизни, зарезать, задушить, но каждый раз проигрывал, падая под градом её ядовитой сладости. Сколько блаженства доставляла его бездонному сердцу ненависть. Интенсивного наслаждения и тепла, что разливалось по всему телу, достигая каждого нерва, прогоняя из сознания навязчивые мысли. Она заполняла его, делая полноценным. Их танец смерти превращался в сладостный, полный забвенных и запретных чувств танго, в кубинскую румбу, столь бесстыдную и… красивую.       И Фёдор поддавался ей. Этому грешному чувству, позволяя стать его единым целым. Позволяя себе питаться ею и жить под боком. Использовать её в качестве и оружия, и щита. Она была его искушением, его больной страстью, что нежно уничтожала его изнутри, каждодневно измываясь. Нечитайло никогда не являлся мазохистом, но эйфория и прилив адреналина, вызванные каждой новой вспышкой ненависти, сковывали его, не позволяя и шелохнуться с места. Поэтому он продолжал терпеть эту боль. Она манила к себе, как наркотик, от которого отказаться было невозможно, ибо ломка просто окончательно свела бы его с ума. Ненависть спаивала его, лишала стыда, ходила перед ним нагой, как и ложь, не боясь быть свергнутой с его души. Подчиняла, успокаивала, расслабляла. Очень мягко, очень тщательно, не допуская к его рассудку мысли о милосердии, о прощении, окутывая серой пеленой мыльного тумана. С ненавистью, с виду, ему было так хорошо…       …Но с другой стороны она оскверняла его душу, лишая её чувствительности и возможности сострадать. Фёдор кормил своё безумие собой, а ему всё было мало.       Отец Никита посмотрел юному дьякону прямо в глаза, распахнув перед собой жуткую картину его пошатанной души, в которой вальяжно, словно законные хозяева, танцевали бури, ветра, грады, круговерти смерча. Ему было больно видеть ужас, творящийся внутри дьякона, а Фёдору было ещё больнее.       Он, улыбнувшись ему, как родному сыну, одолевая горести и страх, сказал, расслабив веки:       — Тем, что ты чувствуешь боль. — и лишь этих слов хватило для того, чтобы целиком разрушить любые внутренние баррикады, вырвав Нечитайло из плена опьяняющего декаданса, приправленного нигилизмом. Нет хуже состояния, чем состояние небытия. Нет ничего страшнее, чем равнодушие, плюющее и на добро, и на зло. Способное предать и своих, и чужих. И не горячее, и не холодное. Лучше биться в конвульсиях, ненавидеть и презирать, нежели носить в себе бездонный чертог пустоты, скитаясь в вечных поисках того, чем можно её заполнить.       Упав в объятия главы прихода, прижавшись к нему, как к единственному в тот момент источнику тепла, Фёдор на мгновение забылся. Наконец наступило затишье, столь желаемое и долгожданное. Наконец обиды были позади. Он простил, он отпустил, и впредь ничто не тянуло его в самую бездну, а горечь, что до этого сводила мышцы по всему лицу, заставляя противную тошноту подкатывать к горлу, стала сладка.       — Спасибо, отец настоятель… — слабо обняв его за спину, улыбаясь из-за лёгкой щекотки, вызванной его седой шёлковой бородой, падающей на макушку Фёдора, он позволил себе расслабиться. Совсем чуть-чуть, но позволил. Это уже было для него прорывом, моментом искреннего счастья.       Отец Никита промолчал, лишь сильнее обняв дьякона. Он хорошо знал, что ему катастрофически не хватало ласки, что он тактильно голодал, но к каждому прикосновению относился насторожённо, в особенности к тем, что хотели дотронуться до его волос, словно боясь, что в любой миг ему могут причинить боль. В этом и заключалась самая главная невинность Нечитайло — в глубине души он оставался крайне уязвимым и беззащитным, совсем как маленький ребёнок, пытающийся сопротивляться жестокости мира, просто скрывал это, не желая казаться слабым и беспомощным. Не позволяя другим видеть его подлинную натуру, кричащую о помощи, оставаясь с виду чёрствым, замкнутым и озлобленным, точно бестия. Да только отцы Сергий и Никита не позволяли ему тонуть в собственных кошмарах, являясь его единственной, но самой прочной поддержкой из всех иных существующих. Остальные же либо боялись Фёдора, как огня, либо ненавидели, как Иуду. Что-то одно из двух.       — Беги, дитя моё, мероприятие начнётся уже через пять минут. Я тоже скоро подойду. — благословив своё духовное чадо, Фёдор, поцеловав руку настоятеля, с радостной улыбкой на губах попрощался с ним и, пожелав друг-другу всего самого наилучшего, он быстро скрылся внутри стадиона, пройдя на самые верхние трибуны, всеми силами стараясь не обращать внимания на истошные людские вопли, что действовали ему не нервы. Он поступил очень нагло и очень хитро: пробрался через небольшие охранные пункты прямо к на пока что пустующему столу судьи, смотря на всю огромную территорию с жутко высокой высоты, нервно постукивая пальцами по деревянной поверхности.       Акрофобам здесь явно было не место.       Фёдор нисколько не боялся, что его могут заметить, что могут поймать и заставить вновь вернуться на трибуны. Он не сомневался в своих колоссальных физических способностях и в силах Азраэля, способного подчинять к себе человеческую волю, желания и стремления. Он чувствовал себя в безопасности и был убеждён в своей абсолютной безнаказанности, в том, что беспроблемно выйдет из воды сухим. Это развязывало ему руки. Фёдор всегда был авантюристом, даже чрезмерным, но пускаться в азарт и во все тяжкие он себе никогда не позволял, ибо знал, какими плачевными последствиями чреваты его «эксперименты».       — Оу, как мило… — протянул замогильный голос из тени, медленно выйдя за пределы её мрачной обители. Нечитайло даже бровью не повёл. Он давно перестал сдрагивать в ужасе при каждом появлении Азраэля. У него бы элементарно не хватило сил, чтобы пугаться настолько часто. — Каким ты становишься хилым, стоит лишь одарить тебя телячьими нежностями. Вроде бы так страшен и опасен, но внутри… дёрнешь слегка и сразу рухнешь, как карточный домик! — его язвительный, оглушающий смех всегда отдавался эхом, даже в самых закрытых помещениях. При простом хотении он мог заставить им затрястись всю Землю и повыбивать стёкла, вместе с перепонками людей.       — Ну хоть скрылся вовремя, уже хорошо, — Фёдор проигнорировал его возгласы, стараясь подавлять в себе негативные чувства, что хотели вырваться из него разрушающим вихрем и наброситься на злорадствующую бестию. Поддаваться им в присутствии Азраэля было небезопасно. Мало ли, что может прийти в его воспалённую сумасшествием голову. Дьякон предпочитал не играться с ним, так как зачастую его игры были кровавы и жестоки, а ставка в них никогда неизмена — жизнь.       И поменять её было нельзя. Это запрещали бесчеловечные правила игры.       — На то я и горазд, — в последний раз издав самодовольный смешок, Азраэль, подойдя поближе к Нечитайло, оперевшись о железные перила, посмотрел вниз. Фёдор так и не повернулся в его сторону. — Ну, что за план?       — Твори, что хочешь, но не смей трогать мальчишек. — твёрдо, без капли содрогания ответил юный дьякон, отстранённо скрестив руки на груди, всматриваясь в толпу участников, пытаясь разглядеть мальчишек. С такой огромной высоты это представлялось крайне трудным, но он не прекращал свои попытки, пока Азраэль почти светился от неимоверного счастья.       — Прям всё, что захочу? — в тот момент его голос звучал точно, как у маленького ребёнка, ожидающего сюрприза, обещанного взрослыми. Улыбка не сходила с его тонких бледных губ, становясь неестественно широкой.       — Да, — Фёдор осознавал, что своим согласием поставил крест на любой здравый смысл и сдержанность Азраэля. Он осознавал, что впредь ничто не остановит его в сотворении хаоса.       — Даже если пострадают другие? — продолжая искушать Нечитайло, всё никак не унимался Азраэль, пытаясь испытать непоколебимость его воли и заодно убедиться, в действительности ли он был готов на такой лихой, отчаянный поступок, на то, чтобы позволить ему бесноваться по полной программе. Азраэль всегда творил всё, что было ему угодно, упиваясь весельем, но не беря никакой ответственности за свои происки, за свои поступки.       Фёдор замолчал, очень тщательно размышляя над ответом. Неосторожное слово могло обойтись ему слишком дорогой ценой, а, зная Азраэля и его рачительность, он бы не простил ему такой промах.       — …Просто сделай так, чтобы их победа была чиста и неоспорима. — уйдя от прямого ответа, дьякон дал понять, что больше не скажет ему ни слова. Ни в коем случае. Их антимония никогда не заканчивалась на позитивной ноте. Азраэль всегда уводил его от самого главного, путал и отвлекал, погружая в суету, и Фёдор терялся, забывая, что хотел сказать или сделать.       Но на сей раз Азраэль не сумел обвести его вокруг пальца. Не смог. — Я спущусь пониже, поближе к ст-…       — Стаду. — ловко поймав на слове, улыбнулся Азраэль.       — Толпе. — поправил Фёдор, отведя взгляд в сторону и прокашлявшись.

— «Толпа. Не стадо. Люди. Не звери.»

      Когда же он перестанет так грубо оговариваться?       — Как скажешь. Тогда я начинаю веселье! — Фёдор, плавно развернувшись, явно не желая видеть последующие действа своего внутреннего демона, начал быстро спускаться по лестнице. С каждым шагом всё быстрее и быстрее, наращивая темп. Словно за ним кто-то гнался. Так и было. За ним гнались сомнения и стыд.       Насколько эта цена была оправдана? Положено ли христианину обращаться за помощью к дьяволу? А что бы сказал отец Сергий? Ответы на все эти вопросы абсолютно очевидны.       А ведь он понимал, что поступал неправильно, что оставлял в обречённом положении ни в чём не повинных людей на произвол бестии. Того, кто не остановится в собственном безумии, пока в край не надоест. Он знал о всевозможных рисках, знал, что Азраэль — опаснейший психопат, который не брезгует видеть океаны крови и бездыханные человеческие тела. Он даже будет рад жертвам. Старики, взрослые, дети… все могут пасть под его гнетом. Но остановило ли это Фёдора?       Нет.       Он, оставшись позади трибун, вжался в деревянную стену, что тут же опалила его спину хладом, заставив вздрогнуть. Дьякон устремил взор на небосвод, где медленно начали скапливаться грозные тучи. Ещё утром небо было кристально чистым, а солнце жгло шею. Но впредь Фёдор не чувствовал ничего, кроме пронзающего его насквозь холода.       Сползая по стене, перестав слышать визгливые крики толпы, он сосредоточился на громком, как удары по колоколу, звоне в ушах. Сложив руки в глухой молитве, не найдя в себе сил, чтобы хоть в лишний раз шелохнуться, он, кое-как хватая грудью воздух, отчаянно пытаясь не задохнуться, начал читать:

— Славься, Царица, Матерь милосердия, жизнь, отрада и надежда наша, славься.

      Сбившись в чёрную стаю, тучи пролили на землю первые капли дождя. Он просто легонько моросил. Разве это повод отменять столь масштабные соревнования? Конечно нет. Люди из трибун кричали слова поддержки, смеялись и задорно требовали начать. Они верили, что ничего не произойдёт, что всё пройдёт в самом наилучшем виде. Не было даже самого малейшего повода беспокоиться.       Но так было лишь временно.

К Тебе взываем, изгнанные чада Евы.

      Фёдор потерял счёт времени. Он просто вжался в стену, как загнанный в ловушку кролик, и безустанно шептал молитвы, чувствуя, как постепенно благодать Святого Духа снизоходило на него, согревая. Погода ухудшалась, ветер начал свирепствовать, но его яростный гул заглушался сотнями людскими голосами. Мероприятие уже было в самом разгаре. Многие испытания были позади. Мальчики держались молодцами, не позволяя себе передышек.       Азраэлю пришлось воспользоваться своими гипнотическими способностями, чтобы не нарваться на конфликт с судьёй. Извращаться над ним или как-то пытать его он не стал и просто усыпил, чтобы не мешался под ногами. Всё равно охрана покинула свои посты и никто бы его не отвлёк от воплощения заранее подготовленных идей. С погодой играться стало скучно, поэтому он решил действовать более радикально.

К Тебе воздыхаем, стеная и плача в долине слёз.

      Дождь начал усиливаться. Родители забеспокоились о своих детях и во время перерывов подходили к ним, спрашивая о самочувствии. Никто не сдал свои позиции и не ушёл из соревнований, но погода не собиралась меняться. Где-то уже начали образовываться неглубокие лужи. — Чёртов дождь! Откуда он вообще?

— Синоптики обещали солнце. Ну и куда оно убежало?

— Не замёрзнем, парни. Не парьтесь.

— Мы и не паримся. Мы мокнем!

— Как отвратительно пахнет сыростью. Мерзость!

      — Поскорее бы уже последнее испытание началось. В тепло хочется, домой.       Радость прошла, и на лицах людей начало проявляться недовольство, а в голосе — ропот. Участники, пребывая в недоумении от неожиданной смены погоды, отложили свои бутылки с водой, отодвинувшись от кондиционеров, и взялись за полотенца, пытаясь ими хоть немного высушить волосы и уложить их так, чтобы они не лезли в глаза. Азраэля это только веселило.       — Илья, помнишь слова отца дьякона? — посмотрев на старшего брата, быстрыми и довольно рваными движениями вытирающего свои непослушные, растрёпанные волосы, шёпотом проговорил младший, придвинувшись к нему поближе. В зоне отдыха присутствовала надёжная крыша, и здесь они могли спрятаться от назойливого дождя. — Нам нельзя сдаваться. Мы лидируем.       — Андрей, я тебе клянусь, что если мы выиграем, то я с наступлением восемнадцатилетия уйду в монахи. — схватившись за бутылку и с жадностью опустошив её наполовину, Илья, вытерев губы ладонью, посмотрел в сторону вражеской команды. Они перекинулись друг с другом злыми взглядами, кроме их «главаря», увлечённо читающего в стороне ото всех Святое Евангелие, подперев красную от мороза щёку кулаком. — Мы сейчас идём против настоящих амбалов и… мне кажется, победа ускользает от нас всё больше и больше…       — Не клянись! — дёрнув за руку старшего, протароторил Андрей, заставив его в испуге отшатнуться. — Отец дьякон говорил, что нельзя давать клятвы. А ещё нельзя, — добавил, — сомневаться!       – …Я просто подтверждаю своё намерение, братец, не переживай, — схватившись за шею, смущённо проговорил Илья, неловко улыбнувшись. Его русые пряди до сих пор свисали, никак не желая укладываться. Он выглядел измученным, впрочем, его брат тоже не мог похвастаться запасами сил, но мальчики помнили, за что боролись и кому обещали принести победу, поэтому не отчаивались, сохраняя бодрость духа. — Спасибо за напоминание. Больше не буду, обещаю… — он отложил бутылку в сторону и приобнял своего брата за плечи, благодаря его.       — Напомни мне, с чего начиналась молитва Богородице?       — Радуйся…

О Заступница наша!

К нам устреми Свои милостливые взоры.

      Самое последнее испытание заключалось в том, чтобы пробежать тридцать пять кругов внутри стадиона, но из-за погодных условий требуемое количество полных кругов сократили на двадцать пять, а из-за ругани и восклицаний нервных родителей, переживающих за своих сыновей — на двадцать.       Было выбрано по одному участнику. Илья Разумовский и Максим Белоусов, являясь лидерами своих команд, выступили, как последние защитники чести собственных сторон. Именно они должны были решить исход соревнования и торжественно завершить его. Подготавливаясь к длительной пробежке, Илья, в последний раз взяв в руки молитвослов, любезно подаренный ему и его брату Фёдором, взглянув на акафист Пресвятой Божьей Матери, шёпотом начав читать. Это правда успокаивало его и отгоняло мрачные мысли, как огонёк свечи отгоняет от себя окружающую тьму, сияя в ней так красиво и непринуждённо. Он так увлёкся и погрузился в чтение, что даже не заметил, как к нему подошёл кто-то сзади, без разрешения взглянув ему через плечо.       — А я и не знал, что ты читаешь молитвы. — резко дёрнувшись и бесцеремонно оттолкнув от себя незваного гостя, Илья с характерым хлопком закрыл молитвослов, недовольно уставившись на подошедшего к нему Макса, смотря на него, как на того, кого нужно опасаться. Он, вздёрнув руки перед грудью, принялся его успокаивать:       — Ну-ну, не смотри на меня так, Илия. Я сам в Церковь хожу, Римско-католическую. Я племянник настоятеля.       — Илия?.. — почему-то обратив внимание на то, как назвал его Белоусов, удивлённо спросил Разумовский, позволив себе слегка расслабиться, но не терять бдительность.       — Это твоё церковное имя. — Максим легко улыбнулся, показывая свою дружелюбность.       — Вот как… — опустив молитвослов и отведя взгляд в сторону, уже более открыто проговорил Илья, сняв лишнее напряжение. Максим, увидя это, осмелился подойди поближе.       — Раз уж так вышло, что мы оба веруем, то пускай именно Господь решит, кто из нас победит. — слегка наклонившись и положив ладонь на его мокрое открытое плечо, беззаботно сказал Максим, всматриваясь в глубокие карие глаза Разумовского, полные решимости и жажды выигрыша. — Ты согласен принять Его волю, какой бы она ни была?       Илья, вспоминая о наставлениях дьякона и просьбах своего младшего брата не сомневаться и верить каждой частичкой души, долго не думал и тихо произнёс:       — …Согласен. — и пожал Максу руку. Он хотел верить Божьему промыслу, потому что верил словам Нечитайло. Этим согласием он подтвердил своё намерение. Если Илья правда выиграет, то впредь его вера будет непоколебимой и бессмертной, ибо эта победа станет самым весовым доказательством из всех иных существующих. И другие не потребуются.       — Вот и хорошо. Самое главное: не теряй надежду. Никогда. — взяв своё полотенце, кинув печальный взор на до сих пор идущий за пределами зоны отдыха дождь, Максим с глубокой тоскою вздохнул и неспеша направился к выходу, но, не дойдя, быстро добавил, улыбнувшись поникшему Илии:       — Она однажды спасёт тебя. Не печалься, радость моя, — улыбка осенила его лик, — Христос воскресе! — удивительно осознавать, но она правда… грела. В ней не было ни капли фальша, словно он улыбался родному брату, пускай познакомились они только сегодня. Разумовский, приподняв уголки губ, мягко произнёс в ответ:       — Воистину воскресе…       До последнего испытания, которое решит его дальнейшую судьбу, осталось всего две минуты. Столь волнительно. Радость моя… сколько христианской радости в этих словах. Слышать их было весьма приятно, ибо до этого момента никто и никогда не называл Илью так… любяще. Теплота разлилась в груди настолько сильно, что впредь холод от плохой погоды совершенно не ощущался, ибо в нём горело новое, большое и очень яркое солнце, что прогоняло любые тучи, посягающие на его хорошее настроение. Илия улыбнулся, с новыми силами и особенной радостью встречая финишную прямую, которую он должен будет настигнуть самым первым.

И после яви нам Иисуса — благословенный плод чрева Твоего.

      И именно здесь Азраэль полностью развязал себе руки.       Бег шёл отлично. Дождь не мешал никому из мальчишек бежать со всех ног как можно быстрее, хотя воздух был тяжёлым и знатно хлестал по лёгким, но юные атлеты не расслаблялись и не давали друг-другу поблажек. Не было ни жарко, ни холодно. Это облегчало бег и избавляло от лишней нагрузки. Ветер усилился, несясь круговертью за мальчишками, свистя и ударяя по телу. В людях начал зарождаться страх. Им больше не было так весело, как было в самом начале. Шальной и молниеносный ветер с лёгкостью сносил шляпы, которые кое-как успевали ловить самые ловкие и внимательные джентльмены, поднимал сумки, платочки, лёгкие платьица и юбки девчонок, кардиганы и рубашки парней, но зато хорошо помогал Илье.       Ветер убирал назад его мокрые волосы, открывая идеальный взор на весь стадион, когда же Максиму везло слегка поменьше. Он бил наотмашь и насквозь, и это поразительно нравилось Разумовскому. Придавало ему сил и рвения.       — «Разве не так ощущается свобода?»       — Так, мальчик мой, точно так, — услышав мысли паренька, Азраэль, ухмыльнувшись в предвкушении своих дальнейших безумных действий, мысленно обратился к Фёдору, пускай знал, что тот его, к сожалению, не слышит:       — Теодор, ты сказал, что я должен обеспечить любой ценой победу этим двум юнцам… — он, выдавив из себя смешок, посмотрел в сторону трека, уже покрытого лужами, по которому заворачивали уже пятнадцатый круг парнишки. — Любой ценой… Ты знаешь, что я ненавижу торговаться, и что я всегда выбираю… — медленно подняв пальцы руки, слегка взмахнув ими в воздухе и тут же опустив, Азраэль, упиваясь в аморальном наслаждении, сохранив хладнокровную улыбку на губах, процедил, как через сито:       — Только самые высокие цены!

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа…

      Скорчив гримасу боли и отчаяния, Азраэль с глубоким вздохом, будто в действительности сожалел о незавидной судьбе Белоусова, мягко проговорил:       — Прости, дитя, но цена твоей жизни оказалась чрезмерно… мала, — и быстро, стерев свою прошлую маску печали в одно лишь мгновение, длящиеся не более секунды, сухо добавил, как бы отгораживая от себя вину:       — И не я её расставил. Так решил Фёдор.       Дальше произошло то, чего никто из свидетелей соревнования не забыл и не забудет уже никогда.       Оставался последний круг перед заветной победой. Девятнадцатый. Максим, собравшись с силами, сумел вырваться вперёд, опережая Илью. Он, счастливый, радостно помахал своему дяде — Никите Лавровскому, сидящего в самых первых рядах трибун под фиолетовым зонтиком. Он махал ему в ответ, крича о том, что невероятно гордится своим племянником.       Но огромный фонарный столб оборвал их счастье. Навсегда.       До финиша оставались считанные метры, жалкие секунды, но тут он, подкошенный сильным ветром, упал ровно на голову Максима, лишив его сознания. Кровь смешалась с дождевыми лужами и грязью трека, растекаясь алым водопадом вниз на зелёную траву. Миг молчания. Отчаянный девичий визг. Явно кто-то из одноклассниц. Толпа взвыла от ужаса и подорвалась со своих мест. Не прошло и минуты, как все, подобно стае воронов, окружили мальчишку, с огромными усилиями достав его из фонарного столба, но было уже поздно. Он не дышал. Пульса не было. Лишь слёзы главы прихода Римско-католической Церкви, полные горечи и сожаления, катились по его обмякшему, бледному лицу, которое впредь никогда не улыбнётся этому жестокому миру.       Илья дошёл первым до финиша. Как и договорились: победа мальчишки чиста и неоспорима. Никто и ничего не заподозрил. Это лишь несчастный случай. Условие выполнено, но какой ценой?       — Ценой всего.

Аминь.

      Фёдор, услышав гулкий плач и громкую сирену, доносящуюся за пределами стадиона, как можно быстрее закончил свою молитву и, в последний раз перекрестившись, набрался смелости взглянуть, какой ужас сотворил его внутренний демон, уже понимая, что стократно пожалеет о том, что разрешил ему вмешаться. На белоснежных носилках несли бездыханное тело юнца, окружённого епархией и пресвитерами, идущими совсем близко с безмолвно рыдающим отцом Никитой. За ними плелись другие люди, но Нечитайло, нервно осматривая каждого человека в толпе, не смог найти среди них своих мальчишек.       Схватившись о перила, он плавно и неспеша опустился на колени, дрожа всем телом, как при лихорадке.       — Что ты натворил… Шепча в пустоту, наконец позволив себе за столь долгое время полноценно пролить слёзы, Фёдор, укрыв себя целиком своей тяжёлой от воды дьяконской мантией, совсем как одеялом, и прижал к себе колени, спрятавшись от гула человеческих воплей и сирен в позе эмбриона. Ему было страшно и очень-очень больно. Невыносимо больно. Так, никогда раньше. Больно за этого невинного дитя. За слёзы и муки отца настоятеля. За ужас и трагедию толпы. Это событие обязательно войдёт в историю школьных соревнований на долгие-долгие годы…       — Я? — сложив руки за спиной и подойдя поближе к унывающему Фёдору, Азраэль, наблюдая за тем, как постепенно уходил дождь, а ветер умолкал, продолжал всё также улыбаться. Его не пожирало чувство вины. Он вообще не знал, что это такое. — Исполнил твою просьбу. — грозно выпрямившись, скинув с себя мантию на пол, Нечитайло предстал перед Азраэлем. Его глаза горели, дыхание было прерывистым и сдавленным, а волосы, что до этого были идеально уложены, лежали на лице, растекаясь из-за бьющего по ним дождя.       — Я не просил тебя убивать ребёнка! — он не сдержал крик, полный ярости и бессилия, но даже так он звучал приглушённо и не столь сильно. Дождь перебивал любые звуки, а Фёдор, чувствуя противную боль в горле, вновь вцепился в перила, глубоко вдыхая сырой воздух, проговорив дрожащим от слёз голосом:       — Это же… — опознав убитое чадо, — э-это же Максимка… П-племянник настоятеля… — вновь закрыл лицо руками, сдерживаясь из последних сил, лишь бы не начать рвать клочками волосы.       — Но ты позволил мне. — не поддаваясь нервному состоянию дьякона, сохранял полное спокойствие и безмятежное состояние Азраэль, будто бы ничего не произошло, и он не ответственен за косвенное убийство Белоусова. Он продолжал упёрто настаивать на своём. — «Любой ценой» — это значит, что цель должна быть достигнута непременно и независимо от того, сколь большая плата за неё потребуется. — смотря на убитое состояние Фёдора, в его груди развивалась радость. Он вновь сломил его. Он снова причинил ему колоссальное количество боли, одним точным выстрелом разрушив его почти до основания. Одним действием, одной жертвой. Так легко и так забавно. — Ты поставил приоритет: твои мальчики. Следовательно, таким образом обесценились другие.       — Ублюдок… Конченная тварь, — Азраэль стоял на месте, ожидая, когда терпение Фёдора достигнет апогея, самого высокого пика, — ты… ты не выйдешь сухим из воды. — вцепившись пальцами в его горло, сдавливая так сильно, как позволяли остатки физической силы, Нечитайло заставлял его смотреть прямо в глаза и лицезреть все его страдания. — О нет, я тебе не позволю, мерзкий выродок.       Он молчал, не дёргаясь и не пытаясь выбраться, покорно играя с Нечитайло в гляделки. Даже в таком положении он воспринимал всё происходящее, как за игру, но на сей раз снял улыбку со своего бледного лика, смотря на Фёдора, как на слабого напуганного ребёнка, отчаянно воюющего против дикого волка, что превосходил его по силам и ловкости в десятки раз и просто поддавался, наблюдая за изворотливостью и гневными попытками юнца прогнать его.       Не трудно догадаться, кто есть кто из них двоих.       — В ином случае, если бы я его не остановил, то мальчишек бы ожидал провал. Я исполнил исключительно твою просьбу. Не более. — безразлично пожав плечами, Азраэль, не обращая внимания на угрозы Нечитайло, отвёл взгляд в сторону, рассматривая пасмурное небо. Ни единого луча солнца. Тихо, мокро, жутко. Никакой радости. Никакой надежды.       — Сухим из воды… Фёдор, ты почти весь промок.       — Что ты-..       — Хочу сказать? — догадавшись, перебил Азраэль. Фёдор замолчал, немного ослабив хватку. — Теодор, я, вместе с тобой простояв под дождём, остался абсолютно сухим. — продемонстрировав безукоризненность своей причёски и облачения, которые в действительности не тронул дождь, Азраэль заставил дьякона прийти в настоящий ступор. Никакими существующими эпитетами нельзя было описать шок на лице Фёдора. А ведь действительно, как так вышло?       — А теперь хорошенько подумай: кто из нас двоих больше всего виноват? Я, исполнивший твоё условие, или ты, разрешивший мне творить всё, что взбредёт в голову. Ты сам видишь: на меня ни капелька не упала. Ты же насквозь мокрый. Следовательно, на кого Небеса поставили бо́льшую ответственность? На тебе.       Азраэль, понятное дело, нагло врал Фёдору, пользуясь его обречённым положением точно также, как пользовался им с другими людьми, когда они ещё присутствовали на стадионе. Он остался абсолютно сухим только потому, что пребывал в не материальной оболочке, а как дух. Тогда он просто от скуки разыгрывал перед дьяконом спектакль, надеясь, в лучшем случае (в понимании Азраэля), довести его до истерики и нервного срыва.       — Не называй меня Теодором… — сквозь шёпот и невыносимый хрип почти прорычал Фёдор, кинув исподлобья мрачный, цепкий взгляд на Азраэля, сотрясаясь от мысли разорвать ему глотку. Ибо только это заставило бы его заткнуться.       — Я никогда не позволял тебе этого, сволочь.       — Ты позволил мне пойти на убийство. Впредь запрещаешь называть тебя именем, которое также принадлежит и мне? — слегка посмеявшись, понизив голос до того же шёпота, что и Фёдор, задал риторический вопрос Азраэль. Он любил таким образом ставить его в тупик. Это тоже было одной из форм издевательств.       — Ты и я — Теодоры. Не нужно этого отрицать.       — Замолчи! — отпустив Азраэля и отшатнувшись от него назад, дьякон, пытаясь бороться с дрожью по всему телу, вытирал ладонями льющиеся градом слёзы, держа внутри себя всхлипы. Дождь прекратился. Больше не было слышно сирен. Стало тихо. Мертвецки тихо.       — Я больше не смогу смотреть в глаза настоятелю… Мне… Мне так жаль, — взяв свою потрёпанную мантию, целиком усыпанную грязными пятнами и вновь плотно укрывшись ею, обняв колени и спрятав в них своё лицо, Фёдор продолжал что-то неразборчиво шептать, словно находясь в бреду, а Азраэль, не сдвинувшись с места, продолжал внимательно разглядывать Нечитайло и прислушиваться к его вздохам, к попыткам успокоиться и прийти в нормальное состояние.       — О Господи, Ты не простишь меня за это…       — Назад пути нет, Теодор. Ты избрал свою стезю.       — Заткнись и просто оставь меня в покое!       Подняв глаза, Фёдор, проведя взглядом по всей территории, так и не обнаружил его, и на своё имя он впредь не откликался. Азраэль выполнил его просьбу.

Также чётко, послушно и в срок, как и просьбу даровать мальчишкам победу.

Победа за ним. Уже окончательно.

༺༻❀༺༻

      Полдень.       Ветра нет. Небо укрыто облаками. Скоро начнётся гроза.       Юный дьякон шёл через монастырские сады, прямиком к Римско-католической Церкви, мимолётно наслаждаясь благоуханием пурпурной сирени, которую так любил отец Никита Лавровский. Фёдор так и не явился тогда вечером на исповедь. Ему не хватило моральных сил, чтобы прийти и упасть на колени перед своим духовником, вставь перед иконами и Евангелие, и озвучить всё то зло, которое он посмел сотворить.       Нечитайло не мог нести в себе это бремя всю оставшуюся жизнь. Он не мог позволить себе молчать о том, что совершил, хотя понимал, что, узнав о содеянном грехе, священнослужители на сей раз не закроют глаза и сделают всё, чтобы прогнать его, как бестию, с порогов дома Христова.

— «Убить невинного дитя — тяжелейший грех.»

      И как его исповедовать Фёдор не знал. Он стыдился и боялся, захлёбывался в слезах и чувстве вины. Его мантия, тщательно постиранная от всей мирской пыли и грязи, сохла дома, а сам он явился в другой — в люминесцентной красной, без длинных рукавов, с бело-золотым поясом на талии, чтобы при быстрой ходьбе не сильно развивалась. Остановившись во дворе Церкви, Нечитайло осмотрел окружающую местность. Никого.       Он подошёл к молодой яблоне, что совсем недавно дала нежно-розовые цветки, из которых в будущем появятся большие сладкие яблоки. Но это произойдёт только в августе, поэтому, не желая ждать столько времени, Фёдор один раз стукнул пальцем по одной из веток, и в его ладонь тут же упало уже созревшее, красное яблоко. Помыв его в фонтане, он сделал первый укус. Жуть как вкусно. Всё же иметь элементарные способности довольно здорово. Хотя бы по той причине, что ты можешь в любое время питаться натуральными плодами из тех растений, что дадут их только через месяца три-четыре. Даже больше.       Либо в считанные секунды вырастить собственное в любом месте, где только пожелаешь.       — Всё яблоками питаешься, Адам мой? — донёсся голос сзади, так испугав Фёдора, что он чуть ли не выронил свой любимый фрукт. Прижав его к груди, даже на секунду перестав дышать, он молча кивнул, не желая поворачиваться.       — Поведай мне, Фёдор, где ты был вчера вечером?       Дьякон признал обладателя голоса. Это был отец Сергий.       Кажется, иерей ещё не знал о случившиеся трагедии, ибо пребывал он в крайне хорошем настроении. Это поразило и заставило Нечитайло прийти в небывалый шок. Он искренне думал, что о горе главы прихода узнали все, вплоть до мирян. Оказывается, ещё нет и, честно сказать, слава Богу.       — Извините, отец Сергий, но я не нашёл в себе силы явиться… — так и не повернувшись к Романенко, приглушённо проговорил Фёдор, откусив ещё немного яблока. Это было похоже на попытку заесть стресс, что до этого дьякон не делал никогда. Столь тревожное поведение крайне сильно заинтересовало его духовного отца.       — …Пройдём? — осторожно взяв за руку Фёдора, отец Сергий поволок его за собой по тропинке. Он не стал сопротивляться и просто пошёл вслед за своим наставником, по пути доев яблоко и выбросив остатки в ближайшее мусорное ведро. Но даже в Церкви Фёдор не проявлял желание общаться. Он был крайне тихим и просто ходил вокруг алтаря, рассматривая иконы, изредка поглядывая на красочные огромные витражи, захватывающие дух своим великолепием. К конфессионалу не подходил, будто боялся. Ещё никогда день исповеди не давался ему настолько тяжело. Да, трепет всегда присутствовал в его душе, но тогда Фёдор чувствовал, что вообще не должен был находиться здесь, в столь святом месте. Что его прогнившая и чёрная душа не должна пребывать в благодати, касаться того, что священно и не поддаётся кощунству.       — Фёдор, — подозвав к себе своего ученика, отец Сергий, положив руки ему на плечи, долго всматривался в его пустой безэмоциональный взгляд, весьма удивившись тому, что он пришёл в другой дьяконской мантии, хотя его самой любимой всегда являлась именно белая. Красная слишком бросалась в глаза, что не нравилось Нечитайло. Он ненавидел привлекать к себе внимания, — что вчера произошло на соревновании?       Фёдор так и не проронил ни слова. Ему было слишком тяжело высказать весь ужас, что он вчера видел собственными глазами, описать весь тот жуткий шум, что бил ему по ушам, отдаваясь эхом в сознании. Весь этот гул, смешанный с болью, кровью и людскими слезами. Он не был готов к такому. Ни тогда, ни сегодня.       Вдруг за спиной раздался сильный грохот, что тут же привлёк и Сергия, и Фёдора. Упало золотое кадило, а за ним разлетелись по полу ещё не горящие свечки. Иерей тут же подбежал и постарался аккуратно поднять его, дьякон также не остался в стороне и стал поднимать свечи, внимательно рассматривая их. Вроде бы все целы.       — Он Вам не расскажет, отец Сергий, — из чертога мрака явился в своём великом и ужасном величии никто иной, как самый худший кошмар Фёдора. Он, почти паря над полом, осторожно, будто боясь ненароком спугнуть, вышел навстречу священнослужителям, открыв им свой налитый кровью взгляд и сияющую в злорадствии улыбку. — Могу поведать я.       — Азраэль! — злостно крикнул на него Фёдор, тут же обличив в том, что именно он специально уронил кадило, что было, впрочем, не в первый раз. Азраэль часто докучал иереям, роняя то иконы, то кадило, а иногда и свечки от скуки ломая. Зачем? Просто чтобы надоедать и воссоздать Нечитайло лишние проблемы. И не более того. — Даже не смей влезать.       — Ты всё равно и слова ему не скажешь. — фыркнув в сторону дьякона, одарив его скептическим взглядом, сказал Азраэль, после же, повернувшись в сторону иерея, что при виде бестии сразу же сделал несколько шагов назад, весело проговорил, будто рассказывал анекдот:       — Трагедия вчера произошла. Погиб мальчишка.       — Какой мальчишка?..       Он, выйдя из ступора, тут же встрепенулся, схватившись за сердце, что начало отбивать, кажется, целую симфонию. Он напрягся каждым нервом, что только были в своём немощном теле, а его зрачки расширились в апогее страха. Фёдор сразу подошёл к нему, желая оказать поддержку. Переживал. Азраэль цинично усмехнулся столь душещипательной картине.       — К-как погиб?       — Племяшка настоятеля. Ну, что горевать за зря? Зато других мальчишек спасли от произвола. — крутя в пальцах свечку, как безделушку, Азраэль, довольно ухмыляясь, открыто показывал свою вульгарность, отсутствие боязни осквернить какуе-нибудь святыню. Он всегда был богохульником, что не стеснялся разрушать храмы, обрывать людям крестный ход или отрывать с их серебристых цепочек крестик с распятием Христовым. Какую дикую ярость вызывал он у Фёдора своим провокационным поведением. Он ведь католик и не ведает смиренной пощады к скверноносителям. За всю историю христианства ни православные, ни протестанты не вели такие кровавые и сотрясающие землю войны за своё вероисповедание, как латинские христиане. Их гнев страшен и опасен. Смертельно опасен.       У него грубо и бесцеременно отобрали свечу, преждевременно одарив ядовитым взглядом. Он, как обиженный ребёнок, скрестил руки на груди и надул щёки. Азраэлю так нравилось играть различные роли, являя миру своё великое актёрское мастерство, да только жаль, что его единственными зрителями был Фёдор и его знакомые. — Всегда же выбирают большинство, правда ведь, Теодор?       Отец Сергий, медленно переведя взгляд на своё излюбленное духовное чадо, не желая верить в услышанные слова. Фёдор молчал, не находя слов для своей защиты. Он в принципе не хотел оправдываться. Романенко неожиданно осознал целостность картины и эмоционально воскликнул:       — Ты обратился к нему… — с нескрываемым презрением глянул на Азраэля иерей, резко всплеснув руками, — за помощью?!       — Я должен был помочь мальчикам. На кону стояла их… — Фёдор закрыл глаза, отвернувшись от пресвитера. Оказывается, говорить правду бывает так больно, что аж связки в горле рвутся, лишь бы не произнести её вслух. Встаёт ком, кровоточит глотка. И всё ради того, лишь бы никто не узнал плачевную, дурную истину. — вера…       — Фёдор, — впервые в своей жизни Нечитайло слышал, чтобы голос его духовного отца был таким надломанным. Он был таким ярким и столь полным бьющих бурным ключом эмоций. Боли. Непонимания. Разочарования. Он свистел и дрожал, как на грани плача. Как у родителя, потерявшего своего дитя, — так людей к вере не приводят! — и слышать его таким Фёдору было невероятно больно.       — Дьявол не может помогать людям узнавать Божью истину, он её противник! Ты понимаешь, какую травму оставил мальчикам? Им же всего по десять-двенадцать лет, они не должны были этого видеть. Видеть кровь и вопиющий ужас смерти… — закрыв губы ладонями, из-за всех сил стараясь сдержать в себе слёзы скорби, иерей не мог смотреть на них обоих. Полные копии. Идентичны друг-другу во всём, даже в чёртовом разрезе глаз как Христос и Антихрист. Неужели впредь и душами? — А что они будут вспоминать? Их первый опыт веры, их первые произнесённые молитвы… и всё это вместе с трагедией. Это же катастрофа! — он не хотел в это верить. После стольких лет борьбы, стольких попыток сохранить Фёдору остатки человечности. Потерянные в стрессе и переживаниях ночи, многочасовые лекции и постоянные разговоры, просьбы, советы, утешения, бесчисленное множество попыток достучаться до него. До его сердца, которое так тяжело отзывается на проявление любви.       — Разве одна душа стоит других? — он не сможет стерпеть тотального провала. Он не сможет отпустить дьякона, потерять его навсегда. И Фёдор не желал покидать своего духовника. Ни в коем случае. Но сказать об этом боялся.       Азраэль, неожиданно кинув на Нечитайло неординарный, завораживающий своей глубиной взгляд, будто говоря им «скажи ему ''да''», заставил его на мгновение поймать тишину. Что является правдой, а что ложью? Может ли правда быть опаснее лжи, а ложь благороднее правды? В последнее время Фёдор начал сомневаться в стольких вещах, что пальцев рук не хватит, чтобы перечислить их всех.       Всё так сложно и странно.       — Нет, — но несмотря ни на какие обстоятельства, Нечитайло всегда будет на стороне истины и верен ей, как сын верен своему отцу, как клинок верен своему воину. Чтобы ни произошло. Он хозяин своих эмоций, а не они его. Он заставляет своего демона подчиняться его воле, а не он его. — Душа бесценна, отец Сергий, Вы сами учили меня этому. Плоть свою можно положить за ближних, можно умереть за того, кого любишь. Но поставить душу нет. Нельзя…       Никто не хотел прерывать наступившую тишину. Даже Азраэль, подперев щёку кулаком, изредка зевая, притих, наблюдая за набирающей обороты драмой. Не хватало лишь рюмки с коньяком «Коломбар» или «Фолиньян», закуски в виде чипсов и сэндвичей да удобного дивана для полного наслаждения сценой, когда же ни Сергию, ни Фёдору было не до смеха.       — Отец Сергий, — вздохнув полной грудью и найдя в себе силы посмотреть в сторону священника, возобновил диалог Нечитайло, попираемый стыдом и неподдельной печалью за скорбь своего духовника. Фёдор так не любил его расстраивать. После всего добра, что иерей сделал ему, разочаровывать его дьякон считал ужаснейшим грехом. Обыкновенной неблагодарностью.       — Позволите вечером явиться на исповедь?..       — Твори, что хочешь. — отец Сергий так и не посмотрел в его сторону.       Услышав столь безразличный и неприятный ответ, Фёдор, стиснув зубы и промолчав лишь из глубокого уважения к Романенко, в безупречной тишине развернулся и ушёл прочь со двора Церкви, сопровождаемый раздражающими аплодисментами Азраэля, что отдавались эхом в длинном, тёмном коридоре.       Он хотел как можно быстрее оказаться в родных четырёх стенах своей комнаты, запереть дверь на каждый замок и не отвечать никому на сообщения и звонки весь оставшийся день. Обида была сильнее всех иных чувств, даже той всеобъемлющей любви, которую он испытывал к отцу Сергию. Она въедалась в его кожу, уничтожая её, как жалкое препятствие, проникая лишь глубже, дёргая за сосуды, что вызывало фантомный зуд. Такой больной и невыносимый. Это ещё больше раздражало Нечитайло.       — Отец дьякон! — но знакомые юношеские голоса заставили его оторопеть и тут же остановиться.       — Мальчики… — не успел он опомниться, как тут же на него набросились с распростёртыми объятиями, вжимаясь в него со всей силы. Его мантия тут же впитала в себя крохотные солёные слёзы, ударив Фёдора холодным током. Упав на колени, он крепко обнял их в ответ, одаривая их розовые щёки и испёртанные плечи лёгкими поцелуями, мягкими прикосновениями, полные ласки и заботы, в миг позабыв о своей прошлой тоске. Он так переживал за них. Так скучал по ним.       — Мы… сделали что-то не так? — подняв окутанный мокрой пеленой взгляд, спросил старший мальчишка, стараясь сдерживать дрожь своих тонких, искусанных в кровь губ.       — Это м-мы виноваты?.. — не лучше было состояние младшего. Сияющие на свету последних лучей солнца водопады текли по его щекам, с каждым новым всхлипом, слышать которые было болезненно и для его старшего брата, и для Фёдора, становясь всё больше и быстрее. Сердце Нечитайло сжималось под тисками безнадёжности, задыхаясь и намереваясь рухнуть к самым пяткам, упасть в непробудную летаргию без возможности очнуться. Жуткая пульсация отдавалась в висках, разнося эйдолоном боль по всему затылку. как ветер опавшие мёртвые листья по округе.       — Нет… нет, нет, нет, мои хорошие, вы ни в чём не виноваты, — завертев головой, Фёдор, перейдя на тонкий шёпот, вновь прижал мальчишек к себе, позволяя им вытирать свою горечь об его дьяконскую мантию, вслушиваясь в их тяжкое дыхание и попытки вдохнуть полной грудью, но так они лишь больше заливались слезами. — Просто… просто так произошло. Просто несчастный случай… Никто из вас не виноват в смерти Максимки, Царствие ему Небесное.       От услышанного имени они разрыдались ещё хлеще.       — Нам так жаль…       Теряя свою изящную голубизну, небо сотрясалось от подступающих одичалых тёмных туч. Приближалась буря, способная, пройдя чрез все разрушения, покорить гармонию этого места и унести за собой его красоту. Грохот изломанных молний, несущих за собой шлейф смерти, взывал к страху.       — Вы уйдёте из Церкви из-за нас, отец дьякон?       Фёдор, не показывая парням своё напряжение и тревогу, нежно улыбнулся им. Настолько, насколько вообще был способен.       — Зовите меня просто Фёдором, мальчики, — осторожно, будто обращаясь с хрусталём, смахивая оставшиеся крупицы слёз с их глаз, проговорил Нечитайло, иногда кидая взор на темнеющее небо, — даже если я уйду из сана… я обещаю, что останусь вам наставником. Я не оставлю вас. — сняв мантию или же плащ-накидку, как кому удобнее называть, и заботливо укрыв ею мальчиков, они так и остались в его тёплых объятиях, продолжая изливать ему потрясённые горем души, шепча о своих бесконечных сожалениях, которые найдут утешение только через долгие года.       — Вместе пойдём на исповедь…       Горько усмехнувшись, Фёдор почувствовал, как об его макушку разбились первые капли сырого дождя. Сегодня он не укладывал волосы и нисколько не переживал о их виде. Началась морось, а за ней пришёл сизый, влажный туман, но они так и остались там, среди янтарных цветов и кромешной тишины.       — Не плачьте, дети мои, слёзы бессильны…

Но на исповедь он так и не явился.

༺༻❀༺༻

𓆝 𓆟 𓆞 𓆝 𓆟