двое из прошлого

      У них на двоих много всего произошедшего…       Нельзя потрогать: эфемерное, несущественное и маленькое; уже и думать забыли, такое ведь нельзя вспоминать.       Ломается человек, будь он хоть из хрусталя, хоть из алмаза, когда все снова вспоминает.       Их пути пересекаются год от года.       Чаще всего — спустя несколько лет. Жизнь говорит: «нет, нет, послушайте, не расставайтесь; храните в себе это. То самое — прошедшее», но они не хотят слушать — бегут ведь куда-то… Одно преступление, потом другое.       Соня каждый раз с новой прической, но прежними — живыми и искрящимися — глазами. Над ней время невластно; над ней сама судьба не хочет властвовать и ломать.       Стас: с новыми шрамами и очередными подлянками от высших сил. Дома — зависимая от наркотиков жена, пропитавшиеся жалобными стонами подушки и отсутствие надежды. Работы — нет; пальто — югославское, еще теща по старым связям два года назад достала. Только стрижка новая, да и не от счастливой звезды она каждый раз все короче и короче. Он больше не юный наивный Стас Шелест — художник, новатор, бросивший вызов государству.       Больше нет такого понятия «бросить вызов».       Стас и не бросает.       Соня Тимофеева говорит «давно не виделись» и прячет под густыми ресницами печаль.       В воспоминаниях она: молодая, наивная как пятилетняя девочка, в пальто, которое Даша дарит на день рождения.       В реальности же наивности места нет; только очередное дело на дубовой столешнице московского угро. И Соня уже и не Соня, а Софья Тимофеева — капитан, следователь по особо важным делам. В прошлом — прошлое, и их юные порывы; в настоящем — боль, кровь и усталые взгляды; в будущем для кого-то не будет места.       Стас отвечает понятливым «давно» и смотрит, смотрит, а потом не выдерживает — опускает глаза. Она одним своим «против» выражает столько чувств, сколько и не было за десять лет их несовместной-несчастливой жизни. — Как у вас все сложно однако, — подытоживает маэстро, и Софья Борисовна приступает к допросу.       Соня внутри нее бьется, словно птица в клетке, и царапает ногтями грудину изнутри; рыдает, просит броситься следом и обнять ладонями мужское скуластое лицо.       Стас Шелест нервно курит. Его внутренний юнец умер пару лет назад; просить больше некому.       Черкасов понимающе смотрит на сжатые побелевшие пальцы девочки Сони, которую таскал на спине и читал сказки по ночам. Время жестоко; юная Соня — щекастенькая, робкая и смущенно-улыбчивая пропала вместе с последним следом гроба Стаса Шелеста.