Рай

Как же душно, серо и уныло в коридорах отдела. В голову ничего не идёт. Она отречена от мыслей и полна ими одновременно. Вот вы умеете не думать? Я никогда не понимал людей, которые отвечали на этот вопрос «да». Как вы можете не думать? Даже ложась на кровать перед сном, я прокручиваю в голове все события, которые произошли со мной за двадцать четыре часа, переживаю их, осмысливаю, и только потом засыпаю от усталости, а может день был таким хмурым и обыкновенным, что вспоминать его скучно, аж засыпаешь. Если в такие простые моменты мозг не может отдохнуть от самого себя, то, как он умудряется это делать в самый разгар дня у других людей? Даже сейчас: мысли в голову не приходят, но этот разговор сам собой закрутился уже внутри. Просто поразительно! Насколько удивительное существо — человек, если так задуматься. Мы страдаем ради того, чтобы потом получать удовольствия, приносим боль другим, чтобы им стало легче. Даже женщина, рождая своё чадо, терпит адские муки, но так радуется, когда впервые видит его улыбку… странно. Мишель была такой же… такой же эмоциональной, часто рыдала, а когда слëзы заканчивались, ей становилось легче. Я явно её дополнял: мог быть жёстким и чёрствым, а иногда мягким и покладистым, даже сказал бы, что ласковым. Помните строчки «Мой ласковый и нежный зверь» — так это про меня. Я зверь, да! Но этому животному нужна лишь частичка внимания, доброты, заботы и уважения, чтобы оно стал верным другом на всю жизнь. За мной она была не за каменной стеной, а за стальной; никогда бы её не бросил, да и не бросал, просто к ней постучались и попросили вернуть то, что некогда дали — жизнь. Двадцать семь — прекрасный возраст для никогда не увядающей розы — столь чувственного, нежного, впечатляющего цветка. Моя жена после аварии впала в кому. Эти несколько дней были мучительно страшны. Я ходил каждый вечер после работы её навещать, но ничего не менялось. Возвращался домой и разговаривал с сыном об этом. Он сожалел, но не проявлял особо эмоций. Мой сын больше походил на меня в детстве — более скрытный, иногда с безумными идеями и жуткими перепадами настроения. Буду честен перед самим собой, никогда не понимал его, а Мишель — может быть, я уже не смогу этого узнать. Скончалась моя вторая половинка через пять дней после аварии. Глаза выхватывали обустройство коридоров: серые баллоны с газом, шкафы, ответвления в другие комнаты, мутные стёкла, через которые видно работающий персонал. На потолке старые лампы, покрытые в несколько слоёв пылью, хорошо ещё, что паутина по углам не расцвела плесенью. Слышу шаги в соседнем коридоре. Погас свет. Я замер. Шаги сменились на бег. Они отдалялись от меня. Слышу, вот спускаются по лестнице: следующий этаж — генераторная. Дошёл до конца коридора на ощупь, приоткрыл дверь и осторожно вошёл в ответвление, откуда слышался топот. Фонаря нет. Медленно пробрался до лестницы, где горел аварийный свет. Что могло случиться? Ничего не понимаю. И вот я уже лечу по лестнице на этаж ниже, где меня встретили двое охранников, державших под руки Артура. — Скажите, скажите им, чтоб отпустили! Я вам покажу, почему пропала энергия, пойдёмте, пойдёмте! — кричал он, пытаясь вырваться. — Что тут, чёрт возьми, происходит? — Этот сотрудник нарушил снабжение электроэнергией, при этом у него не обнаружено соответствующего удостоверения, позволяющего проводить ремонтные ра… — Какие к чёрту ремонтные работы?! Вы, два обалдуя, я делаю это в целях науки! Вы тормозите работу всего отдела! — не успокаивался Артур. — Да Боже, отпустите его уже, он ничего плохого не сделает, — попросил охранников, закатывая глаза. Они опустили руки и медленно направились к лестнице, а я остался. — Что ж мы стоим, показывайте, ради чего наш отдел лишился света? — Сэр, вы просто не представляете. Я смог воплотить свою задумку в жизнь! Это столь необычно, завораживающе, а что самое главное — это очень эффективно, — Артур приоткрыл двери генераторной, где недалеко от генератора стоял другой, более странный, я бы даже сказал внеземной, аппарат. — Я назвал его АПЭ — автономный поставщик энергии. Моя теория была правильной. Это устройство в своей сути — вечный двигатель. Я всего лишь хотел подключить его к нашей системе питания, чтобы проверить его работоспособность. Первые испытания в действии! Я взглянул на него сверху вниз, пока он на корточках ползал около своей машины и переключал громоздкие рубильники. Заметив неодобрительный взгляд, он как можно быстрее спрятал глаза, скрыл эмоции и поменялся в мгновение. — Я явно пришёл сюда не слушать ваши речи. Подключайте. Повозившись с кабелем, он всё же нашёл, куда тот должен быть подключен. Сразу же, когда кабель устойчиво встал в паз свет озарил помещение — электроснабжение было восстановлено. — Работает! Я сам не верил, что это возможно! Вы представляете, что эта вещь может сделать? — чуть ли не прыгая от радости, кричал Артур — вполне взрослый мужчина. — Да, я представляю, — говорил таким же, надменным голосом, каким был и взгляд мгновение назад, — да вам положена премия, сэр. Зайдите ко мне в кабинет завтра, пожалуйста. — Конечно, зайду, сэр. Но я бы хотел поделиться с вами его простейшим устройством. Так, в двух словах. Просто о сложном. Если вы не будите против. — Объясняйте, друг, но только так, чтобы мне было понятно. — Видите ли, после того, как вы разрешили всем отделам обмениваться информацией, мне стало интересно вот что: как появилось Единство. Да, это вовсе не касается нашей работы, но удалось найти несколько книг с пометками в общей сети. Точно не знаю, кто их туда добавил, но я не мог их не прочесть. Там было написано о неких ядерных разработках, ведущихся в далёком прошлом. Некие государства, названия которых скоро канут в лету за ненадобностью, создали ядерное оружие и смогли навредить друг другу. Сейчас такие книги под запретом и откуда они в нашей сети — большая загадка, но не в этом дело. Чертежи, по которым создавалось оружие, также есть в книгах, описан принцип действия и исход разных процессов. Адоптировав их под реалии нашего времени и переведя высвобождающуюся энергию не во взрыв, а выработку электроэнергии я получил АПЭ. — Артур, ни за что бы, ни подумал, что у вас тяга к запрещённым материалам. Вы кажетесь очень порядочным человеком. А тут такое! — Для науки нет преград, кроме тех, что выставили учёные. Вот у меня нет рамок, поэтому мы можем делать энергию из воздуха. Стоит всего лишь расщеплять субстанции и высвобождать энергию. А уничтожать в нём мы можем абсолютно всё! — Это всё прекрасно, Артур, но знаете, что я думаю? Вам нужно встретиться с человеком, который добавил эти книги в сеть. Пойдёмте со мной. Выйдя из генераторной, поднялись по лестницам к цеху селекции. Поворот направо, налево, ещё раз направо и зашли в небольшую комнатку, в которой работал всё такой же худющий мужчина с гнилыми зубами. — Добрый день? Всё книжки в сеть загружаете? — начал неоднозначно я — Да, сэр. А как поживает ваша память? — Работает, раз помню вас. Помню с уважением! — разулыбался слегка, — у меня тут работничек из другого цеха заинтересовался вашими книжками. Читал про ядерные испытания… — Подождите. В данной ситуации у нас 2 варианта: либо я не добавлял в сеть эти книги, либо моя память меня подводит, а этого быть не может. Поэтому, думаю, я не тот, кто вам нужен. Запрещённых материалов боюсь больше смерти. Во всём должны быть границы. — Интересно, получается, — обратился я к Артуру, — кто же тогда добавил запрещённые материалы в сеть? — Только вот этот старик может добавлять книги в общий доступ? — спросил он. — Нет, может каждый, но не каждый хочет это делать. Зачем кому-то загружать запрещённые материалы? Только если нас хотят подставить… Нужно найти эту крысу, пока наш отдел не закрыли кустосы. Где же ты, Петр. Размышляя о шпионе, засевшем в огромной подземной лаборатории, я дошёл до своего кабинета. Открыл тяжёлые двери, вошёл в тёмную комнату и включил свет. Обстановка была необычная. Душа чувствовала неладное и была готова к резкому удару под дых. По комнате витал призрак неопределённости и его брат — неоднозначность. Не определён был человек, а его мотивы неоднозначны и неясны. Возможно, он откопал эти книги на свалке былых лет или какой барахолке и очень ценит их, поэтому загрузил: ради сохранения истории? Или он, правда, злостный диссидент, который борется за повышение своей зарплаты таким извращенным способом? На эти вопросы у меня нет ответов, по крайней мере до его поимки. Потупив взгляд на своё рабочее место, я подошёл и сел в кресло. Стопки бумаг закрывали обзор на комнату. Моя работа не требует сильных мышц или точности рук, но я обязан быть логичным и смотреть на пятнадцать, а то и двадцать шагов вперёд. Все эти бумаги — это отчёты, чем занимаются, занимались или хотят заниматься цеха, то есть мои подчинённые. Моя задача — это прочитать, осмыслить, и подписать то, что полезно для «Рая» и забраковать абсолютно бесполезные идеи. Может, наступит когда-то их час, но в данный момент мы строим новое будущее. Когда идеи всего отдела объединяться в единый план устройства, то можно будет создать единый механизм, который будет обеспечивать человека всем необходимым, но есть некоторые вещи, которые стоит сделать как можно быстрее. В первую очередь в «Рае» должен быть газ, ингибирующий насилие. Предполагаю, что его понадобится неимоверно много, поэтому будем закачивать один раз, а уже по мере необходимости изготавливать новый. Исходя из этого, понадобиться и удобное оборудование, которое в краткие сроки сможет выдать удовлетворительный объём газа. После газа стоит следующий вопрос: жильё. Да, конечно, в «Раю» будут прекрасные условия, как, например, у берегов Генуи. Там благодатный климат и почвы — таким же должно быть моё детище изнутри. Но человек живёт не на открытом воздухе же? Он должен жить в доме или квартире — по всем законам современного мира. Законам… Никогда не слышал, чтобы в раю были законы. Тогда от чего они должны быть здесь? Дам поручение заранее найти таких людей, которые соответствуют уровню нового мира. Тех, кто не был испорчен нашим. Тогда и не нужны законы, если нет людей, собирающихся их нарушать. Я уверен, что люди научатся жить в мире и согласии долгие годы, а если не смогут, то у нас есть огромное количество газа, подавляющего агрессию. Это ли не лучшее решение проблемы? Они научатся быть вежливыми и покладистыми хотят этого или нет. Работа всего отдела разбита на несколько цехов: химический, механический, энергетический, социальный, снабженческий, селекционный, медицинский и несколько других поменьше. В каждом цехе есть свой администратор, спец в данной области. Они и приносят эти кипы бумаг каждое утро. В последнее время больше всего известий я вижу от Елены — администратора снабженческого цеха. Они массово закупают металлические изделия на чёрном рынке. Вот и приходится наблюдать, как уходят деньги. О чём это я? Кроме газа и жилья людям явно нужна еда. Этим занимается Григорий из цеха селекции. Они выводят новые виды культур, которые могут расти в максимально сжатые сроки. К сожалению, из-за быстрого роста организмов, их вкус теряется, но это не беда. Цех химической промышленности как раз вовремя подготовил по моей просьбе новые добавки к пище. Они придают яркий и пряный вкус. Конечно это не свежий хлеб, но есть вполне можно. Наверное, можно подумать, что люди будут питаться только этой дрянью? Конечно нет! Внутри окажутся и коровы, и курицы и все необходимые виды культур: пшеница, виноград, лук, рис и многое другое. Новые культуры — это лишь запасной вариант, если привычные нам растения откажутся давать плоды. Механический цех занимается разработкой программы, по которой машина сможет увеличивать свои масштабы в связи с пополнением жителей. Это очень сложная работа, времени у них остаётся всё меньше, но закидывать меня отчётами они не перестают и стараются управиться вовремя. Вспоминая последние успехи каждого цеха, я довольно быстро справился с кипой бумаг. Теперь нужно разнести их администраторам. Раньше это делал Пётр. Сейчас его нет. Петя… я так привык к тебе. Ты, правда, мой друг. Я пробыл на работе до пяти вечера. Грустно, что я занимаюсь почти ничем. Раньше, когда мы работали над капсулой, у меня была цель, а сейчас… сейчас всё делают за меня. Человек теряет смысл в жизни, если его занятие — это перекладывание бумажек. Я не горю желанием помогать всем как прежде, не хочу излучать добро, только если в каких-то маленьких делах. А разве можно прославиться малыми делами? Да и вообще, можно ли прославиться добрыми поступками? Вопрос звучит до боли по-детски, но он такой взрослый. Почему люди не замечают добро? Почему им запоминается тёмная окраска всех поступков? Почему боль запоминается лучше? Можно ли это поменять? Как? Эволюция создала из людей слишком живучих тварей. Мы научились адаптироваться, избегая каждую мелочь. Чего только стоят обезболивающие препараты. Их такой огромный выбор! Именно эволюция и заставила нас запоминать боль, дабы больше с ней никогда не видеться. Зачем вступать в контакт с тем, что делает тебе плохо? Вопрос резонный и решили его на корню: незачем. Будь то укол пальца об кактус или разбитая коленка ребёнка, упавшего с велосипеда — всё это учит индивидуума ощущать боль и избегать её. Человек, упавший на велосипеде либо научится ездить на нём быстрее, чем, если бы он не упал, либо не сядет на него больше никогда. Хорошая стратегия со стороны эволюции. Что же до радости и наслаждения? Они заложены там, где это нужно ей. Попробовав сладкое — вы запомните это. Это простая эмоция. Получив наслаждение от наблюдения за птицами, вы вскоре забудете положительные эмоции, ведь эволюция не заложила этого в вас — получение радости от сложных действий. Задача человека, как и любого другого живого существа проста — ешь и размножайся. Ничего больше. Зачем? Казалось, что детский вопрос про добрые и плохие дела, а выводы из него вышли совсем непростые. Уже переодетый, я дошёл до лифта и поднялся на поверхность. Из кучи туч шёл мелкий и прохладный дождь. Как бы не началась гроза. Вот я подхожу к знакомому дому. Около подъезда копошатся рабочие. Они собираются нести пианино. Интересно, кто это такой богатый, что обзавёлся таким дорогим инструментом? Я не предал значения их делу и проскользнул мимо, не предложив помощи, потому что… зачем? Они даже не вспомнят меня. Поднялся на свой этаж, как всегда, открыл дверь, шагнул внутрь и уже был не в состоянии что-либо делать. Упал около кровати и уснул.

***

Вьюга ударила в лоб, и я открыл глаза. Незнакомый мужчина будит меня лёгкими ударами по щекам. Свист ветра и шум лопастей бьёт по ушам, носа не чувствуешь, губы потрескались от мороза, ресницы сцепились под тяжестью инея. Лёгкое дыхание покидает ещё живое мокрое тело. Меня тащат к вертолёту. Ветер усиливается, комки снега сгребаются в две кучи под тяжестью ног, а незнакомец всё продолжают своё честное дело. Вот он заговорил с экипажем летательного аппарата, вот чуть провалился вглубь толщи снега. Каждый шаг — победа в таких невыносимых условиях. Каждый вдох — превозмогание над человеческой сущностью и её слабостями. Мерзавец смеётся, смотря в глаза безжалостной природе. Тело положили в вертолёт. За ним следом взобрался человек, тащащий его. — Мы на месте. Мы добрались. Здесь всё будет хорошо. Только борись с холодом. Не закрывай больше глаза. Слышишь? Закроешь — попадёшь обратно. Я тебя не отпущу! — Сэр, подойдите ко мне, тут что-то странное, — прозвучал голос пилота взлетавшего вертолёта. Спаситель ушёл к нему, а я прислонился к закрытой двери летающей машины, добрался до маленького окошка и стал высматривать странность. Мы пролетали над кладбищем, похороненным под сугробами и льдами. Странно в нём было только то, что одна могила — разрыта. — Чёрт бы его побрал! — резкий голос из кабины. Вертолёт дал крен вправо и стал снижаться или вовсе падать. В моём маленьком окошке по левую сторону от машины взмыло огромное чёрное дымчатое облако, простирающееся из той самой могилы ввысь до нашего экипажа. Оно напоминало человеческий, нет — женский силуэт. До боли знакомый силуэт. — Это всё из-за тебя! — сорвался спаситель, выскочивший из кабины пилота и ищущий парашют, — твоих рук дело. Полюбуйся! И зачем я только делал ради тебя доброе дело. Нужно было оставить тебя подыхать там. А сейчас умрут все: не только ты. — Он прав. Ты подставил всех даже сейчас, — раздался голос внутри моей головы. — Что я с тобой разговариваю. Ты даже ни одного слова не можешь сказать. Кажись, у тебя и мозг промёрз насквозь. Мне нечего тебе больше сказать, кроме как прощай. И он прыгнул. — Вот и остались только мы, Ричард. Ты и твой самый безжалостный страх — остаться одному в пустоте. Тебя же это пугает, не правда ли? Металл под ногами исчез, мороз, ветер и шум пропали. В глазах потемнело и наступила беспроглядная тьма. Это ли пустота? — Почему тебе не страшно, Ричард? Я ли не твой главный враг? — прокатился голос в гробовой тишине. — Нет. Я не знаю, кто ты. Покажи своё настоящее лицо. Может, тогда я тебя узнаю. В пустоте образовался шарик светло-серого цвета, воплотившийся в Мишель. Она была серой и угрюмой. Некто только использовал её образ, чтобы надавить на мой безжизненный мозг. — Ты всего лишь образ, некая часть моего подсознания, боящаяся за будущее и возжелавшая обладать прошлым как настоящим, а не только как расплывчатыми образами в памяти. — Я — она в твоей памяти. Мы с тобой единое целое. Ты кормишь меня с руки. А я ем. Твою руку. Образ пропал, темнота рассеялась, я открыл заспанные глаза.

***

Пианино. Зря не помог, сейчас бы мог попросить отойти от своего инструмента, а так как-то неудобно получается. На кухне поставил чайник. И как он вскипел, заварил себе крепкий зелёный чай. Сверху успокоились, остановились, выждали паузу и с новой силой застучали клавиши, забегали пальцы, скользя из края в край. «Это определённо Моцарт» — подумал я. В жёлтые моменты осени, когда замерзала вода, и ночью при ходьбе слышался звон льда, а днём ещё ярко светило солнце, можно было слышать старый патефон из моего окна. Я не любитель такого счастья конечно, но что не сделаешь ради любимой женщины. Она очень любила старую музыку, а я тратил последние деньги, чтобы купить ей хотя бы раз в месяц новую виниловую пластинку. Возвращаясь домой после тяжёлого дня, я заскочил в подвальчик с барахолкой, где отыскал пластинку с Моцартом: такой у неё ещё не было. Купив, поспешил домой. Там меня ждала жена с горячей едой и ещё малехонький сын. Я вручил Мишель пластинку со словами: «тебе определённо должна она понравиться». Лёгкая рука включила патефон, поставила пластинку и выкрутила колёсико громкости к максимальному значению. Турецкий марш. Он распространился на всю комнату, затем квартиру, затем — двор. Ветер как будто подхватывал листья и нёс их в такт музыке. С такой лёгкой мелодией забывались проблемы. Не знаю, почему не любил я патефон. Он стал первым, что я продал после гибели Мишель, но сейчас турецкий марш замечательно звучит, хоть и из-за бетонного перекрытия дома. К чаю ничего не нашлось. Сделав очередной глоток, я надел тапочки и вышел на лестничную клетку. Звуки усилились. Поднялся на этаж выше и постучал в двери, откуда доносились звуки. Марш кончился. Кто-то поспешно за дверью стремился меня встретить. Я даже как-то не подумал, кто живёт на этаж выше меня. За дверью что-то упало, шкрябнуло, скрипнуло, а потом раздался вежливый и чопорный голос: «Кто там?» — Сосед снизу, — небрежно ответил я. — И чего же вы хотите, сосед снизу? — Пустите меня насладиться вашим мастерством, сосед сверху, — отвечал я уже с некой иронией. Опять что-то шкрябнуло, скрипнуло, взлетело и приземлилось, от двери отошли и вернулись через несколько секунд. — Открываю, — сказал торопливый голос из-за двери. Передо мной встал худоватый мужчина в тёмно-зелёном халате, с пенсне, кудрявыми волосами тёмной окраски, такими же тёмно-зелёными тапочками с белыми помпончиками на носках, но самое главное — это пистолет, так складно лежащий у него в руке. — Чего вы боитесь? — спросил я — Бояться нужно вам, сэр, — его ответ был таким же чопорным, как он сам. — Я ведь просто гражданин Единства. Хочу насладиться вашим талантом. Разве так гостей встречают? Можете не отвечать, — я подошёл ближе, отвёл пистолет в сторону и хозяина квартиры тоже подвинул. Квартира была в золотых, серых, зелёных, бежевых тонах. Очень приятная. В зале на самом видном месте около окна стояло пианино, на котором хозяин квартиры исполнял сии шедевры. Я сел на кресло, оббитое бахромой, стоявшее подле пианино. В залу зашёл вычурный и элегантный хозяин квартиры. — Что вы себе позволяете, сэр? Если вы не уберётесь из моей квартиры, то я должен буду вызвать кустосов. — А за незаконное хранение оружия тебя посадят. Ты лучше сыграй что-нибудь этакое! — Как у вас хорошо подвязан язык, ладно, сэр, попробуем сыграть что-нибудь, — он прошёл к инструменту, — Моцарта? — и кинул взгляд сквозь стёкла пенсне. — Пожалуй, да, моя жена очень любила его. — Приглашайте свою жену сюда, я могу играть этого гения хоть каждый вечер! — Не могу — От чего же? — Мёртвые не могут слушать музыку. — Что ж вы говорите такое, какой ужас! Вы меня извините. Приношу свои извинения. Меня зовут Иннокентий Павлович, кстати, — он взялся играть, прыгая по слегка пожелтевшим клавишам. — Простите и мы меня, что так ворвался. Позвольте узнать, что вы играете? — Шестнадцатая соната Моцарта в си мажоре. Правда, красиво? — Определённо, друг мой. А чем вы кроме музыки занимаетесь? — Не поверите, я химик, мой друг. Странное сочетание, да? Зато какое действенное! Музыка она везде помощник, особенно в научной стезе! — Иннокентий Павлович, возьмите это, пожалуйста, — я протянул свою визитку, а он отдёрнул пальцы от инструмента, обернувшись ко мне, — приходите завтра, нам есть о чём поговорить. — Я, конечно, ничего не могу обещать, мы с вами едва знакомы, но постараюсь прийти только из-за вашей заразительности и любви к музыке. — Вот и замечательно, — уже собрался уходить, но обернулся сказать пару слов, — вы только, пожалуйста, пистолет прячьте получше, а то мало ли что может случиться… На следующий день Иннокентий явился ко мне в кабинет как раз в тот момент, когда я устроил созыв цехов.