Акварель

Они начали исчислять войну не днями, а смертями. Если бы вы спросили их, как долго это продолжается, они бы уставились на вас пустым, ничего не выражающим взглядом, но если бы вы спросили, сколько человек умерло, они бы механически произнесли длинный и безупречный список. Она плакала при каждом имени. — Ты их почти не знаешь, Иноуэ. Ты не должна так изнурять себя. — А теперь у меня никогда не будет возможности узнать их, разве это не достаточная причина для слез?) — Он был врагом, Иноуэ. Не плачь. — Но он не причинил мне вреда, когда я была рядом, и я никогда не видела его другим. Его не волновало ничего, кроме того, чтобы она не присоединилась к списку. Её лицо округлилось и смягчилось, почти увяло под шквалом, линейные дорожки слез подчеркивали изгибы щек. Её движения замедлились, перестали быть бурными и всеохватывающими; он напоминал цветок, сворачивающийся сам с собой перед рассветом. (Солнечный свет теперь не приносил радости, а тепло лишь напоминало о красном цвете). Его собственное лицо заострилось, губы сжались в тонкую, резкую линию, а глаза сузились так яростно, что мигрень стала постоянным фоновым гулом. — У тебя появятся морщины, Исида-кун, — пробормотала она, — и тогда Аясегава-сан будет тебя ругать. У него никогда не хватало духу рассказать ей, что он боится озвучить, боится, что в один прекрасный день её имя окажется в списке мертвых. У него никогда не хватало смелости признаться в своей решимости не допустить этого. Иногда он вспоминал, что они ещё очень молоды. Со временем они поняли, что составляют хорошую команду. Она не хотела, чтобы её отодвигали на второй план, как бы ценны ни были её способности. Он не хотел, чтобы она была на переднем крае битвы, хотя никогда не говорил об этом вслух. Логичный вывод напрашивался сам собой: она оставалась рядом с ним. Его длинный лук квинси дал им обоим возможность сражаться без риска, что она окажется в самом эпицентре событий. Она была полезна, она была здесь, она не была в стороне. Ни один из них не был одинок. И она была жива. Когда очередной день битвы заканчивался, они шли вместе (он нес её, если она слишком уставала, но постепенно он научился поддерживать и её) и создавали совсем другую команду. Он двигался впереди неё, обходя раненых, стабилизируя, перевязывая и заставляя их жить проворными окровавленными руками. Он давал ей шанс добраться до них, отвергнуть жестокость войны, избежать этого упавшего выражения, означающего "я опоздала". Каждый спасенный человек означал меньше пролитых слез, и он думал, что в обмен на это может быть изможден навсегда. Конечности, вздрагивающие от боли и отчаянно нуждающиеся во сне, ничего не значили, когда она улыбалась. Она больше не улыбалась, по крайней мере, недостаточно. Ему казалось странным, что из всего он больше всего скучал именно по этому. Однажды он спросил ее: — Ты огорчена тем, что не можешь быть рядом с Куросаки? Она на мгновение отвела взгляд, потом спокойно встретила его взгляд. — Я не хочу быть обузой. И его охватила странная, яростная радость, потому что она поняла. Она не была для него обузой. Каждый день был её личной победой, несмотря на то, сколько слез она пролила. Она всё ещё была рядом, чтобы проливать их, а он всё ещё был рядом, чтобы убедиться, что она доживет до следующих. Он никогда не говорил: "Я бы отдал свою жизнь, чтобы спасти тебя, и отдам её в мгновение ока", но теперь он прикасался к ней, когда она рыдала, проводил рукой по волосам или кончиком пальца по глазам, и она успокаивалась, как будто этого было достаточно. Но это было не так. Именно она спровоцировала их первый поцелуй — мимолетный, перед самым началом битвы. Она сказала, что это на удачу, и её лицо раскраснелось и стало более оживленным, чем он видел за последние месяцы, и он едва не рассмеялся. Мне не нужна удача, чтобы вернуться к тебе, не сейчас. Она улыбнулась, широко, солнечно, такая похожая на ту себя, и в ту ночь она плакала у него на груди. Сначала ему показалось, что её рыдания заглушает его одежда, но потом он понял, что она просто меньше плачет, потому что находится рядом с ним. После этого она не отходила от него ни на шаг. Сон был редкостью, роскошью, которой следовало дорожить, но когда появлялась возможность, его плечо становилось её подушкой, и она обнаруживала, что кошмары не донимают её в его объятиях. Он бодрствовал до тех пор, пока мог толкать свое тело, просто чтобы быть начеку и гладить её волосы. Ведь никогда не знаешь, что принесет утро. Он совсем не помнил их второго поцелуя. Он поклялся, что встанет между ней и всем, что может причинить ей вред, и что-то более сильное, чем даже гордость квинси, заставило его поступить именно так. Противник был уничтожен, и его собственные дела были не намного лучше, но она осталась нетронутой, если не считать пятен крови, принадлежащих не ей, и он счел это выгодным обменом. Он не мог заставить себя сожалеть, когда она была рядом и цела, и поэтому был доволен. Она неистовствовала. Её руки двигались по его коже яростнее, чем её феи, а отчаянный крик "Я отвергаю!" захлебывался в его рту. Наконец он открыл глаза и прошептал её имя, а она, всё ещё всхлипывая, притянула его к себе на колени. Орихиме, Орихиме, Орихиме. Её пальцы слепо шарили по его волосам, её трясло так сильно, что она боялась, что причиняет ему боль, но не могла заставить себя отпустить его. Орихиме, перестань плакать, пожалуйста. Она наклонилась и поцеловала его ещё раз, для пущей убедительности, и он почувствовал вкус крови и жизни. — Не умирай ради меня, — прошептала она, пряча слова в изгибе его шеи. — Не надо. Пожалуйста. Он наклонил голову и прижался губами к её уху, пытаясь успокоить бешеный стук её сердца. — Ты бы сама умерла, если бы я не вмешался. Но что, если бы я выжил, но без тебя? Он наклонил её подбородок одним длинным пальцем, а затем улыбнулся. — Ты вернула меня, не так ли? Она удивленно посмотрела на него, а потом вдруг поняла, что слова "одинокий" и "бесполезная" могли остаться в прошлом. Это был не первый раз, когда он чуть не умер за неё, и не последний. Каждый раз она безудержно рыдала, слова о том, чтобы вернуть его к себе, звучали резко и срывались на крик, но теперь даже сквозь слезы в её глазах читалась непоколебимая решимость. Они были командой, и будь она проклята, если позволит кому-то встать на их пути. Я должна была заметить это раньше — то, как мы подходили друг другу, ещё в тот первый раз в Обществе душ, когда пытались спасти Кучики-сан. Быть с ним было почти также естественно, как быть с Тацуки-тян, только совсем не как с Тацуки. Но она этого не замечала, и теперь ей приходилось бороться и держаться ногти и зубами, чтобы получить шанс наверстать упущенное время. Это было нелегко. Он отказывался от всех дальнейших ухаживаний, и хотя всегда можно было привести вполне разумные доводы — мы ранены, мы измотаны, мы должны использовать все шансы на сон, мы не одни, — она понимала, что в этом есть нечто большее, чем просто практичность или джентльменство. Ведь никто не может быть прагматичным или джентльменом, когда у него такие темные глаза. Наконец, робея и колеблясь, она спросила, в чём, собственно, проблема, и была поражена, когда он лишь ухмыльнулся. — Я хочу не торопиться с тобой, Орихиме, — прошептал он, обжигая дыханием её ухо. — И я хочу найти такое укромное место, где нам не придётся беспокоиться о том, сколько криков я из тебя вырву. — О. — Её голос слегка пискнул, а затем выровнялся, когда он взял ее бьющиеся руки в свои. — О. Полагаю, тогда нам придется очень постараться, чтобы война поскорее закончилась. Она восприняла его поцелуй как согласие. Война закончилась не скоро. В его голове пронеслись мрачные цифры, логическая статистика того, сколько у них шансов дожить вместе до её конца (если конец вообще когда-нибудь наступит). Потом он посмотрел на неё и отбросил всю логику в сторону. Она всегда умела так поступать. Они продолжали стоять, спина к спине, бок о бок и всегда достаточно близко, чтобы соприкоснуться. Всегда вместе. По крайней мере, если мы никогда не увидим конца этой войны, — размышлял он, — я не могу придумать лучшего способа умереть. Но её рука в его ладони заставляла его страстно желать остаться в живых ещё хоть на какое-то время. И он жил, и они жили, и наконец финал войны подкрался к ним так же незаметно, как змея в траве, и столь же ядовито. — Как мы можем говорить, что победили, — шепотом спросила она, обнимая его, — если мы так много потеряли? И он услышал то, что она оставила невысказанным: Как мы справимся с этими потерями, когда больше не на чем сосредоточиться? Он провел длинными пальцами по её спине, скрытой под копной распущенных волос, и притянул её ещё ближе к себе. — Я всё ещё здесь, Орихиме. И впервые за несколько месяцев, а может, и впервые с начала войны, она с диким восторгом обняла его и рассмеялась.