Кадры решают всё. Любви не бывает.

В руках у неё пистолет, а на душе бардак. Самый грязный солдатский бардак с больными дешёвыми шлюхами. Хочется что-нибудь пнуть и в кого-нибудь выстрелить. Но выходить на улицу и стрелять во все встречные рожи будет нецелесообразно. А значит, неплохо бы сделать что-то контринтуитивное. Джай Хейдари всегда успокаивали длинные слова. И простые понятные действия. И пустые разговоры. Поэтому она чистит игольный пистолет и болтает с подружкой. Все, говорившие Джай Хейдари, что она не умеет любить, рассчитывали на то, что она им будет доказывать. Она отвечала: «Да бросьте. Никакой любви не бывает, нечего и уметь». И тогда уже ей доказывали, или просто махали рукой и уходили прочь, демонстрируя ей презрение. Леди Кассия не утверждала. Леди Кассия вопрошала: умеет ли Джай любить. Получив обычный ответ, ничего не стала доказывать. Но и прочь не ушла, потому что с поста не уйдёшь. Продолжала вести наблюдение: что там творится снаружи, у дверей Анатомической Оперы. Это очень в духе леди Кассии: стоять посерёдке ада, где недавно едва не загнулась, смотреть, как за дверью сгущаются оттенки дерьма и крови и вести беседы о высоком. Хейдари так не умеет. Тамара умела такое: сидеть в холодном бараке, штопать драную куртку и рассказывать сказки. Ах, какие сказки рассказывала им Тамара, долгие прекрасные сказки про волшебные города. От них становилось легче и меньше хотелось есть. Глупая Джай Хейдари жалеет теперь о том, что не помнит тех сказок. — Бывает любовь к Императору, — говорит она леди Кассии. — Попробуйте помолиться. — Боюсь, — говорит ей леди, — я не настолько тверда в вере. Все, говорившие Джай Хейдари, что опасно вести дела с ксеносами, не знали, о чём говорят. Это не просто опасно, это смертельно опасно. Леди Кассия это знает. Она лишь выражает недоумение: неужели лорд-капитан мог поверить обещанию гомункула Тервантьяса, что тот поможет им выбраться? Хейдари даже не матерится, она отвечает вежливо, что, разумеется, нет. Не настолько он скорбен умом, этот наш лорд-капитан. Надеяться, что ксенос с тобой рассчитается за оказанную услугу, можно только тогда, когда ты его держишь за яйца. Это в точности как с людьми. — Но люди бывают порядочны, — возражает ей леди Кассия. — Так и эти бывают порядочными, — ворчит в ответ Джай, — порядочными скотами. И Кузьма это знает. — Значит, — кивает Кассия, — мы вернулись сюда лишь затем, чтобы забрать господина Ван Каллокса. Благодарю вас, я тоже так полагала. Когда-то в одной старой книге я прочла, — он цитирует, чуть нараспев, — «…можно все потерять, но люди должны быть на борту — и живые, и мертвые. Этого правила не было в уставе. Но если б ему не следовали, никто не смог бы летать»… Я снова сказала что-то не то? — Всё ты нормально сказала, — заверяет её Джай, и тянется к контейнеру с обоймами, — Но книжки у тебя были странные. Чтоб не сказать — сомнительные. А так всё по делу, да. Особенно про «или мёртвые»… — Лорду-капитану, — изрекает леди Кассия, — следовало тогда, в прошлый раз, забрать отсюда его и оставить меня. Мне по крайней мере не грозили физические повреждения. — При всём уважении к вашим порывам, — капитан подошёл незаметно, — вас, дорогая леди, должны были учить честности. Как настоящую леди. И вот скажите мне честно: что стало бы с вами, если бы вам сообщили, что мне предложили выбор, и я выбрал его, а не вас? Леди кивает, вздыхает и решительно признаёт, что тогда, в темноте и ужасе, она бы впала в отчаяние и могла бы не пережить. — А ему это было — очень хорошая новость. Что я жив, и что жив ещё кто-то. Логика, леди Кассия. Беспощадная сука логика. Простите мне мой лексикон. Что видит ваш особый взор за дверью? Лорд-капитан выслушивает всю палитру цветов и оттенков, кивает, будто всё понял, и просит продолжать наблюдение. Сам же наблюдает за Джай, как та распихивает по кармашкам обоймы к игольнику. — Это ты сколько боеприпасов на себе утащить можешь? — интересуется он. Джай называет число, он присвистывает: — Так и думал, что не меньше цинка патронов. Завидно. Сам бы освоил этот ваш ксенотех, но куда мне с моими граблями эти иголочки-осколочки. Чисто дамские штучки. — Как себя чувствует господин Ван Каллокс? — вопрошает леди Кассия. — Он пока не решил, — говорит лорд-капитан. — Магос Паскаль опять предлагал изготовить из него сервочереп. Он сказал, что подумает, но стоит ещё подождать. — И чего мы будем тут ждать? — уточняет Джай. — Что он встанет и спляшет нам тверк? — Плясок не будет точно. Но встать он в теории может. Биоманты — создания странные. Что мы в них понимаем… — Это нереально, — говорит Джай резче, чем хотелось бы. — Так и мы не в реальности, — напоминает ей лорд-капитан. Оттопыривает локоть галантно и предлагает прогуляться под ручку. Поискать запасной выход. Это ведь ничего, леди Кассия, если мы вас оставим одну? Леди кивает с достоинством. «И носилки, — думает Джай. — Должны же здесь быть носилки». Отойдя за пределы видимости, Кузьма берёт Джай за плечи, разворачивает к себе и говорит: — Всё. Будет. Хорошо. Остаётся не удовлетворён кивком и продолжает: — Вселенная бесконечна, человечество многочисленно. Где-то, когда-то у кого-то из человеков обязательно всё будет хорошо… И Джай перестаёт вспоминать, как ей вон на том столе дважды меняли лёгкие, как она задыхалась и как кто-то, не этот ли гад, во второй раз держал её за руку… Она вспоминает, как ей хочется выстрелить кому-нибудь в лицо из игольника. Вот как у него получается? Хейдари так не умеет. Фаина умела такое. Говорила Фаина мало, но говорила смачно. Так, что хоть стой, хоть падай. И повторяли потом, коверкая в пересказе, кому она как ответила, кого она как отбрила, кого она чем взбесила и ничего ей не было, потому что это Фаина. Говорила Фаина мало, но говорила отчётливо. Глупая Джай Хейдари никогда не сможет сказать так, как умела Фаина. Она считает про себя до двадцати и заканчивает мысль капитана: — …даже жаль, что кто-то — не мы. Он удовлетворённо улыбается и деловито интересуется: — Ты ему скажешь или я скажу? Джай включает «принцессу Ифрита»: — Что именно и кому следует нам сказать, сладчайший мой повелитель? — Возможно, бриллиант моей свиты и отрада моих очей, сержант, дезертир, торговка, и просто хорошая баба… Я говорю: возможно! — Что нашему пациенту стоило бы узнать, как разительно изменились наши с тобой отношения… — Вы больше не любите меня, шерин? — выпевает привычно Джай. — Вы хотите раскрыть инквизитору мой маленький гнусный секрет? — Я тебя обожаю, звезда ты моя непутёвая. Но инквизитору стоит знать о том, что все теперь знают… чтоб вам пусто было обоим с этими вашими тайнами… Или дальше будешь притворяться? — Меняет он тон. — Мне-то не трудно, я подыграю. Остальным — вообще без разницы. Тебе как удобнее? Как тебя теперь называть? — Да как хочешь. Дура Набитая — вполне себе погоняло. — И что же мы, леди Набитая, скажем нашему общему другу? — Ничего мы ему не скажем. Во всяком случае, я. Сам пускай разбирается. — Принято, — кивает Кузьма. — Пойдём, поглядим вон ту стеночку? Руку кренделем он ей уже не протягивает. Но как-то так стоит, будто… готов подхватить? Все мужики дураки, но этот — дурее многих. По пути за клетками Джай замечает задницу Ардженты. Сестра наклонилась над чем-то и попа торчит к потолку во всей своей недурственности. А даже похлопать некому. Рядом там только Ульфар, полномерный космодесантник, этот зверь если похлопает — мокрое место останется. От неё. Или от него? Вот правда, никогда не задумывалась — если сестра сорроритас сцепится с космодесантником… кто кого одолеет? Чем-то они там заняты. Вероятно, богоугодным. — Место это дурное, — говорит она Кузьме, — и мысли лезут дурные. Вот знаешь, о чём я подумала? Что напрасно я когда-то не удалила противозачаточный имплант… Кузьма молчит какое-то время. Потом говорит серьёзно. — Значит, не у меня одного всякая дурь в голове. Меня тоже знатно полощет. На всякий случай — не смей. Во-первых, он бы заметил… — Кто? — Во-вторых… Был у меня в экипаже молодой медикус. Делал своими руками аборт законной супруге. Живы остались оба, но разбежались потом. И детей после этого не было ни у неё, ни у него. — А… зачем? — Уточняет Джай. — Он плотно сидел на обскуре. Сама понимаешь логику. — А чтоб не делать ребёнка — такой логики не было? — Люди, — пожимает Кузьма плечами. — Чего ты хочешь. Страсть, любовь, всё такое. — Любви не бывает. — Согласен. Запасного выхода не видно. Всё же было у этого нелюдя что-то вроде фазового ходока, уж очень ловко исчез со всеми своими агрегатами. Но проделать второй выход им ничто не мешает. Как раз вот в этой вот стеночке. Если точно определить, в каком месте здешней жопы они тогда окажутся. А вон те рычаги открывают проход… нет, тоже не к выходу. Но к сундуку с хабаром. Наблюдая, как она сортирует полезный ксенотех, Кузьма замечает в пространство: — Это правильно. Ты это всё собери, вынесем, чтоб не пропало. А к нему ты пока не ходи… родных в реанимацию не зря не пускают… — Знаете что, шерин, — говорит Джай. — Нас с ним ровно ничто не связывает. И если кто-то сказал вам иное, то пусть отрежут лжецу его гнусный язык! У нас с ним ничего общего, кроме ваших, шерин, инсинуаций. — Что мне в вас, леди Набитая, нравится — это ваш словарный запас. Богатый и неожиданный. Не связывает, так не связывает. Так ему и скажу… — А ты просто сводник, шерин. — Есть маленько, — кивает он. — Я тебе не рассказывал, как я свадьбу однажды устраивал? Джай вытирает руки, выбрасывает салфетку, садится на край сундука: — Нет. Не рассказывал. Трави. — Да никакой особой истории. Просто свадьба на нижних палубах. На полста пар одновременно. Построил их всех по росту, мальчики справа, девочки слева. Кто против кого — те жених и невеста. Священник, обеты, пьянка. Куча счастья одновременно. — Да ты охренел, шерин. — Отнюдь. Почему бы и нет. — Ну… Например… Потому, что у людей с нижних палуб тоже есть чувства? — Так и я о чём!!! У них не просто чувства, а страсти. Мордобой, интриги, поножовщина, запои, суицид. Пока выяснят, где чья любовь — это ж сколько всего случится, от отказа оборудования до прорыва варпа… А так — кого назначил лорд-капитан, с тем и живи. И ошибка, если что, не твоя. — И как? Жили? — Во время церемонии отказалась приносить обет всего одна девочка. За разводом потом обратились шесть пар. Остальные — как-то устроились. Вот и вся любовь. — Любви не бывает, — говорит Джай. — Но ты всё равно гад. Чтоб ты знал: всякая девочка, даже замарашка с нижних палуб, мечтает о незабываемой свадьбе. — А я им что устроил?! Ты мне ещё скажи, что такое можно забыть! Джай считает про себя до двадцати. *** Кузьма сидит рядом с дознавателем, поправляет шинель, которой тот укрыт, и отвлеченно рассуждает в пространство: — Вот я думаю: святая Терра, схола Астра Телепатика, хорошенький мальчик лет пятнадцати… Это же сколько преподавателей должно было хотеть лишить его невинности… — Вы плохо осведомлены о порядках рыцарских домов, лорд-капитан, — отвечают ему из-под шинели, не открывая глаз. — Двенадцатилетний мальчик — в норме — невинности уже лишён. Как только он становится заинтересован в вопросе, ему приводят несколько смазливых горничных на выбор. — Заботливые тётушки? — Как правило, да. Вы чего добиваетесь, лорд-капитан? Нам пора выдвигаться? — Не. Просто ты когда злой больше на себя похож. А время у нас ещё есть. — Чем дольше ты тянешь, тем больше желающих тебя убить соберётся у выхода. — Ага. И поскольку это Коморра, начнёт убивать друг друга. А уже то, что от них останется, мы соберём в контейнер. Подождём ещё. Там даже стрелять пока не начали, только режут. Паскаль сочиняет нам запасной выход. — Поскольку это Коморра, у запасного выхода тоже хоть кто-то да будет. — Это верно. Голова уже работает. Руки-ноги — как? — Вашими молитвами, лорд-капитан. Но молитвы у вас не очень истовые… Внутрь они не пойдут? — Это была бы просто мечта, если бы они пошли внутрь. Тут такой вход замечательный, если обратил внимание… Но они об этом могут знать, и тогда — не сунутся. Пока не решили, в каком порядке отходим, растяжки всё равно рано ставить. Но господин Ульфар с сестрой уже откопали всю доступную взрывчатку и что-то мастерят. Они прямо нашли друг друга. Ты бы видел, как они над миночками корпят и гранаточки друг другу передают… слегка соприкасаясь рукавами… Прямо жаль, что ей нельзя, а ему нечем. — Пошляк. Циник. И богохульник. — Немного есть. Возвращаясь к предыдущему вопросу… Да не фыркай ты… Тебя когда доставали, ты деревянный был, что покойник. Тебя размять немного — плохая идея? — Уже нет. Ещё не хорошая, но уже и не очень плохая. Ты лично собрался заняться? — Потому и спрашиваю… — Валяй. Вдруг поможет… Что до твоего вопроса: сколько педофилов среди преподавателей Астра Телепатика тебе расскажет любой астропат. Если, конечно, ты его сможешь разговорить. Скажем так: больше, чем хотелось бы. Плюс, как ты сам понимаешь, старшие курсы. — И начальство… — Не пресекает. Своего рода традиция. И дополнительный фактор отбора. Кто выжил, тот выжил. Кто сорвался — в кормушку. Всё просто. — Не больно? — Больно. Продолжай. — Ты, значит, не сорвался… — А я нашёл себе папика повлиятельнее и пристроился у него под бочком на весь период обучения. Такой был унылый тип с вечно сальными волосами, зато декан факультета… — Туше, ублюдок. Вот не верю, а проверить — не могу. Джай Хейдари буквально видит, как пациент удовлетворённо улыбается: не задавай и не услышишь. Она очень старается не заржать и не выдать себя. В руках у неё пистолет, а на душе бардак. Какой-то весёлый бадак с музычкой и огонёчками. Хочется кого-нибудь обнять и в кого-ни будь выстрелить. Со вторым скоро проблем не будет. *** За время до отбоя Джай Хейдари успевает многое. Но всё оно какое-то бестолковое и вовсе не то, что нужно. Из путного — только помыться. Из набора «Нектар истязаний», снятого с дохлой друкхарской суки, ей совсем не годятся лосьоны, но отлично годится сухой шампунь с запахом мёда и лхо. Дать разгон солдатне, что отвечает за купальню, сделать втык идиотам, не прожарившим одеяла — это само получается. Выходя с мокрым полотенцем на голове, подмигнуть группке мужиков, вежливо пропускающих в моечную господина инквизитора и поинтересоваться: не потереть ли инквизиции спинку? Это тоже как-то само. Получить «благодарю вас, не стоит», и предложить потереть спинку уже белобрысому молоденькому капралу. Получить испуганный взгляд и мычание. Услышать: «Капрал, не советую. Подставив спину хладной торговке, рискуешь остаться без ценных частей тела». Подмигнуть капралу ободряюще и пробормотать: «Не иначе, опытом делится». Заценить улыбы мужиков: все дружат против инквизиции. У неё не получается заговорить зубы Кузьме и отбиться от его требования кормить пациента кашей. Кого кормить? Этого коня-симулянта, который вот только что был бодрее всех бодрых? Переводить настоящую кашу на какого-то дармоеда? Погрыз бы брикет — и будет. И вовсе ему без надобности капитанское одеяло, пусть его греет любовь…к Императору, разумеется. Другой-то у нас не бывает. Всем этим возмущением с размахиванием поварёшкой Кузьму получается рассмешить, и это, конечно, неплохо. Потом получается не дать сестре Ардженте прострелить магоса Паскаля и гитару, что он нашёл. Чего только не выбрасывают эти уроды, ксеносы, с их презрением к жалким поделкам мон-кай. Магос гитару проверил — никто её не курочил, не допёрли их ксенобошки, как её приспособить для своих мучительских нужд. Не смыслят они в музыке. Вот почему не она, Хейдари, тот инструмент нашла? А потому что вместо полезных дел проводила время с двумя прощелыгами, которые врут как дышат и вечно морочат головы бедным порядочным девушкам. Они же — лорд-капитан и господин дознаватель. Но когда ещё выпадет случай просто так посидеть, выпить и потрепаться. Да, любит она вечеринки. Любит посиделки и танцы. И всё это она получает, внезапно и незаслуженно. Просто праздник какой-то. Главное — место удачное. Танцевать она не умеет, кто бы там что ни думал. Знать несколько простеньких па для церемонных балов и уметь повертеть задницей под похабный мотивчик — это не танцевать. Как танцевала Хема, когда выходила в круг, и руки её плели кружево и ноги ступали по полу, будто по краю пропасти, и бёдра её… Ах, да что там. Так никто не станцует, как танцевала Хема. Глупая Джай Хейдари не знает и трети того, что знала красавица Хема, и четверти не умеет. Составить пару капитану в начале котильона, поучить навигаторшу матчишу, показать сестричке тустеп — что вы называете танцами, я-таки вас умоляю. Но всё равно удовольствие. И задница у сестрички всё-таки потрясающая, где только такие дают и зачем такая монашке. За всем этим она как-то не успевает определиться, кто она теперь есть на свете: девочка из шахтёрского посёлка, капрал, сержант, хладная торговка, или, прости Император, принцесса Ифрита. Какая теперь уже разница. Она успевает пожалеть по очереди Паскаля, Кассию и сестру Ардженту. Первых двух не помнит за что, а сестру — когда поняла, что та впервые увидела гитариста… Мужские руки на гитаре — это, конечно, зрелище не для монахини. Впрочем, сестра — кремень и думала наверняка об Императоре. Не успевает даже толком испугаться, когда на их стоянке появляется очередная ксеноморда с очередным выгодным предложением и обещанием вывести их в реальность. Обещанию не верит никто, но драться они завтра пойдут. Успевает тщательно упаковать гитару и поручить её сестре. Сестра эту ценность теперь будет беречь пуще жизни. А для чего — неважно. Пусть будет ценность в сохранности. Утащить одеяло туда, где устроился лорд-капитан, нечего ему мёрзнуть. Где он бродит вообще, ему спать пора… Ага, у аквилы стоит. Не иначе, с Императором торгуется. Ничего ему Император не скажет, так что скоро уйдёт капитан в кроватку. И за всё это время она не успевает понять, что же знал раньше и что знает теперь о её бестолковой прошлой жизни господин дознаватель Инквизиции. Но это она сейчас выяснит. Когда Джай подходит к лёжке господина дознавателя, тот сидит к ней спиной и закуривает, паразит, неизвестно где взятую сигарету. — Лиззи? — Спрашивает он, не оборачиваясь. — Еесли ты меня ещё раз так назовёшь, я тебя пристрелю… — Хорошо… Бетси. — Ты знал. — Да. Это было в досье. — Было? — уточняет Джай. — Было, — подтверждают ей. — Не верю. — Проверь. — Издеваешься? — она сползает по стенке рядом с ним, елозит, устраиваясь поудобнее. — Я бы проверила. Я бы много чего проверила… проверялка коротковата. Всего-то моя банда и кое-какие связи. Это у тебя — все возможности Инквизиции. — Возможности Инквизиции… — Он раздражённо стряхивает пепел. — Зависть дурное чувство, Бетси. Полторы калеки на сектор. И все пляшут на пятачке между ересью, изменой и психозом. — А у тебя, бедняжечки, ещё и псайкерский дар. Я уже заплакала. Вот такими слезами. Чтоб я так жила, как ты прибедняешься, шерин. Дай затянуться. — Тебе нельзя. — Издеваешься. Конечно, мне надо беречься для долгой и праведной жизни. Жмотяра. Дознаватель отводит руку с зажатой между пальцами сигаретой. Джай ловит губами фильтр и затягивается как можно глубже — из гадства. Не закашливается — из принципа. Хотя в горле першит и в глазах плывёт — «Голубая Цыганочка», даже с фильтром, очень сильная вещь с непривычки. — А Кузьме ты не сказал, — уточняет она. — Зачем? Интересно было посмотреть, что он будет делать с принцессой Ифрита… Кроме того… — он снова протягивает ей сигарету. — Я ещё не знал, что он сделает с капралом-дезертиром Элизабет Шоу. Жаль было бы, если бы пристрелил. — Лапочка, — давится дымом Джай. — Сентиментальная привычка, — пожимает плечами собеседник, докуривая сигарету, — И нежелание попусту терять информатора. Повернись и сними куртку. Я посмотрю, что у тебя с лёгкими. — Да иди ты… Никогда я не была твоим информатором! — Да, конечно. Раз пятнадцать не считается. — Это был взаимовыгодный обмен. И руки свои убери от меня… — ворчит Джай, расстёгиваясь и поворачиваясь спиной. Ледяные ладони ложатся на футболку. — Чего ты лезешь, — ворчит она, поёживаясь, — Паскаль уже смотрел, сказал — порядок. — Магос смотрел механическую часть. Что там творится на стыке с живыми тканями — его не волнует… кажется, даже в случае его собственной персоны. Не говоря уж о всяких там… потенциальных сервиторах… не вертись… Вот так будет гораздо лучше. Дольше прослужишь Вольному Торговцу. Руку он тоже смотрел? — Да, смотрел. И с рукой мне ничего не делали… Ай… Холодно! Завязывай, не сдохну я… — На это я даже не смею рассчитывать, — говорят ей и обнимают. От неожиданного тепла Джай непроизвольно всхлипывает. Она думает, что надо бы сходить за своим спальным мешком. Хорошим спальным мешком, который она сторговала недавно, но уже успела прожарить и вычистить. Что где-то у неё ещё есть заначка амасека, целых четверть фляжки. Что пару контейнеров стоило бы перепрятать получше, мало ли кто позарится. Что вообще надо уйти и оставить тут этого… этого вот… Потому что так не бывает, чтобы замарашку из шахтёрского посёлка просто так обнимал красивый мальчик из рыцарского дома. Молчал и даже в ухо не дышал. Так даже в книжках дурацких не бывает. В любой книжке он должен уже начать покусывать и поглаживать. Чтобы потом где-то стало влажно, что-то затвердело и дальше абзацев шесть… Но их обоих сейчас не хватит даже на пол-абзаца. Даже если с цензурой. Их и в лучшие-то времена хватало абзаца на три. Правда, весьма нецензурных… Она как дурная малолетка вцепляется в его руки и замирает. — Посчитай до двадцати, — говорят ей сзади в ухо. — У тебя сердце колотится. И дыши, ради Трона, нормально. — Ты где сигарету взял? — спрашивает она. — Где взял, там уже нет, — отвечают ей. — У одного капрала. И это была последняя. — Вот гад. Ведь еле ходит, а уже у простых вояк сигареты отжимает. И последнюю! Совсем стыда нет. — Я не знал, что последняя. И он не понял бы, если бы я предложил обмен. Иногда проще соответствовать репутации. Через четверть примерно часа, когда они, укрытые тем самым спальным мешком и всем имеющимся шмотьём, после ворчания, пинков и препирательств, устраиваются наконец так, чтобы никому не было больно, Джай сонно бормочет: — Я вот думаю… — Мирянка, — так же сонно отвечают ей, — о чём ты сейчас можешь думать? — Думаю, что под окнами посадить. Ну… У меня усадьба теперь есть, ты знаешь. Вот. Всё остальное там — обустроено. За складами ребята присматривают… — Я запомню. — Даже не суйся… Детский приют, если что, Янрис не бросит. — Серьёзно? — Да. Это мы вдвоём с ним. Ну… Если что, он разберётся там. А вот клумба под окнами… и палисадник. Я так и не решила, что там посадить, чтобы красивое… Спишь? — Нет. Как можно спать, когда у тебя такая серьёзная проблема. — Я поняла! Я там еретический куст посажу. У которого такие цветы гроздьями, всех оттенков варпа и с офигенским запахом. Про него ещё говорят, что он дурная примета. Знаешь такой? — Да. Я однажды жил в доме, где под окнами было с десяток таких кустов. — И жили в том доме еретики… — Нет. Пожилая семейная пара. Она прекрасно готовила. Он любил возиться в саду. Их единственная дочь стала адептом механикус. Они очень расстраивались и постоянно спрашивали меня, как вообще Император терпит этих проклятых шестерёнок вместе с их Омниссией. — А что, других детей у них не было? — Две похоронки на сыновей. — Сука… — Для тех мест неплохо. Сами живы, и дочь в утешение. А потом их сосед, — продолжает он, — рассказал им эту дурацкую примету про еретический куст. Что, возможно, кусты виноваты в их бедах. Когда я пришёл, она плакала, а он был в саду. С топором. — Всё вырубил? — Не успел. Мне пришлось доставать розетту и сначала объяснять им, что эти растения чисты перед Императором, а потом интересоваться у соседа, откуда у него такие познания и что ещё известно ему о разных видах ереси. — Так ему и надо, уроду. — Несомненно. — Не буду сажать этот куст, — решает Джай. — Насажаю лучше всякой мелочи. Коготки, винтики, бедунии… охренеи всякие… обалдуйи… Джай засыпает. Никакой любви не бывает, бормочет она, прежде, чем окончательно заснуть. Дознаватель инквизиции Хейнрикс Ван Каллокс сквозь сон соглашается с ней и гладит её по голове. Лорд-капитан Кузьма Александер фон Валанциус давно уже дрыхнет без задних ног, и тоже полностью с ней согласен.