Стригой

— Сегодня будем ночевать как знатные бояре, — объявил Мэрджелату, и Заячья Губа ухмыльнулся. Обычно «ночлег по-боярски» означал сарай с целой крышей, сухое сено и обязательно — кувшин хорошего вина. Но Мэрджелату продолжал: — Здесь неподалёку держит постоялый двор мой добрый приятель, звать его Дорин. — Не слыхал о таком, — заметил Заячья Губа. — Он человек тихий, занимается своим делом и никому не мешает. Как-то на него с женой напали разбойники, а я помог отбиться. Флорика, жена его, как раз на сносях была. С тех пор он всегда для меня уголок находит. Заячья Губа одобрительно кивнул. Он и на траве спал не хуже, чем на перинах, но кто же откажется от ночлега в тепле и уюте? — И далеко этот постоялый двор? Мэрджелату прищурился. Они ехали через лес, и лучи солнца, неспешно опускающегося за верхушки деревьев, расцвечивали озорным золотом траву и листья лип и дубов. — Да нет, я думаю, еще… Э, Зайчик, ты что это? Конь под Заячьей Губой внезапно присел на задние ноги и тревожно заржал. — Я-то ничего, а вот с коньком что?! Мэрджелату расхохотался. — Это я впервые вижу — чтобы тебя лошади не слушались! Конь отступил в сторону и только после этого двинулся вперед. Заячья Губа свесился с седла, вглядываясь в траву. — Тут змеи, часом, не водятся? — Никогда не слыхал, — Мэрджелату покачал головой. — Ладно, давай-ка поторапливаться. Устал, должно быть, твой конек, да и нам пора отдыхать. Уже сгущались сумерки, когда оба путника выехали из леса. Дорога пару раз вильнула среди холмов и вывела их, наконец, к постоялому двору. Заячья Губа добродушно ухмыльнулся при виде просевшей кое-где ограды и проплешин в черепичной крыше. Рассмешила его не бедность убранства, а мысль, что по его меркам местечко и в самом деле было барское. То ли дело Мэрджелату! Тот мог сколько угодно ночевать в лесах и заброшенных сараях, спать, положив под голову камень, и укрываться полой потрепанного плаща — аристократической крови все равно не скроешь. Так краденого племенного жеребца можно сколько угодно изгваздать — порода выпрет из-под любой корки грязи. Однако, странное дело — обычно непривередливый Мэрджелату хмурился, обводя взглядом обветшалую ограду и прохудившуюся крышу. — Что-то неладно, — буркнул он. — Обычно у Дорина метла и та волосок к волоску причесана. Не захворал ли? Будто в ответ на эти слова дверь дома распахнулась и на пороге возник широко улыбающийся коренастый мужчина лет тридцати. — Мэрджелату! — радостно завопил он. — Мэрджелату и… Как звать, не знаю, но раз друг Мэрджелату, то и мой, значит, тоже! — Заячьей Губой его зови, — отрекомендовал друга Мэрджелату. — Зайчик, это Дорин, человек, у которого можно отведать самое отменное рагу отсюда и до Бухареста. Дорин подошел к спешившимся гостям и принял поводья. — Для тебя не только рагу, но и самое лучшее вино сыщется. Проходите в дом, а я о лошадях позабочусь. — А конюх твой где? — спросил Мэрджелату. Улыбка на лице Дорина померкла. — Уволился, — бросил он и торопливо отошел в сторону, уводя лошадей. Мэрджелату и Заячья Губа поднялись по ступенькам, пересекли веранду и вошли в дом. Не сказать, чтобы народу было густо. За самым большим столом в середине зала восседало двое. Тучный господин с пышными бакенбардами и щуплая дама с бесцветными волосами. Разодета она была так, будто сидела не в трактире, а в театральной ложе, причем рассчитывая, что смотреть будут больше на нее, чем на сцену. Дама уставилась на новых гостей с откровенной брезгливостью, и у ее спутника немедленно сделался виноватый вид. — Мэрджелату! Гости обернулись. На пороге кухни появилась румяная молодая женщина. За ее юбку цеплялась кудрявая девчушка лет трех-четырех, и, судя по выступающему животу, вскорости ожидалось еще одно дите. — Флорика! — улыбнулся Мэрджелату. — И маленькая Илинка! Что, Илинка, кого ждешь — сестру или братика? Девочка спрятала голову под передник матери и, широко улыбаясь, украдкой выглянула из своего укрытия. Флорика засмеялась. — Кого она ждет, не знаю, а Дорин требует на этот раз мальчишку. Мэрджелату, вы садитесь за стол, я сейчас угощение подам. Не дожидаясь ответа, она вместе с Илинкой скрылась в кухне. Мэрджелату и Заячья Губа обернулись. Дама за столом развернулась к своему спутнику и произнесла достаточно громко, чтобы ее услышали все присутствующие: — Я думала, что это приличное место. Тучный господин в замешательстве уставился в свою тарелку. Мэрджелату показал глазами на дверь. — Пойдем-ка, Зайчик. На веранде сядем. Заячья Губа с готовностью кивнул. Они вышли на веранду и сели за стол. Сумерки сгущались на глазах. В небе замерцала, словно моргая спросонок, первая звезда. — Эй! От конюшни к дому спешил Дорин. Его широкое добродушное лицо казалось встревоженным. — Что это вы здесь? В дом ступайте! — Да мы здесь поедим, — отозвался Мэрджелату. Заячья Губа согласно кивнул. Дорин взбежал на крыльцо. — В дом идите, — повторил он. — Мэрджелату, как друга прошу! Мэрджелату и Заячья Губа переглянулись. Дорин оперся руками о стол. — Что, эта пигалица что-то нашипела? Да бросьте вы, не слушайте ее! Это господин Петреску, торговец, с женой путешествует. Супружница-то, Руксандра, — прачка бывшая, потому так и гоношится. Не бог весть какая знать, чтобы от них за дверьми прятаться. — Брось, Дорин. Нам просто охота воздухом подышать. Вон вечер славный какой. — Да в том-то и дело, что вечер. — Дорин выпрямился и с отчаянием запустил пятерню в густую шевелюру. — Нельзя тут у нас в темноте снаружи оставаться! — Лихие люди промышляют? — осведомился Мэрджелату, и Заячья Губа едва заметно улыбнулся, уловив в его голосе иронические нотки. — Если б люди, — вымолвил Дорин и с тоской посмотрел на небо, в котором меркли последние отблески заката. — Нелюдь, стригой в наших краях завелся! В небольшой кухне было куда оживленней и уютней, чем в тускло освещенном зале, где уединилась чета Петреску. Маленькую Илинку сморил сон, и отец на руках перенес ее в каморку без окон, где стоял топчан, покрытый лоскутным одеялом. Все остальные сидели за столом, освещаемым и лампой, и пламенем из очага. Помимо хозяев и Мэрджелату с Заячьей Губой здесь были пышнотелая черноволосая помощница Флорики и кучер путешествующих господ. Но трапезу, увы, сопровождал невеселый разговор. — И досадно — непонятно, за что нам эта напасть досталась, — говорил Дорин, обхватив себя за плечи, хотя уж где-где, а на натопленной кухне жаловаться на холод не приходилось. — Жил этот колдун в отдаленной деревне, мы о нем толком и не слыхивали. Хотя, сказывали, крови он людям и при жизни немало попортил. И вот настал его час помирать. И что ж вы думаете? Пообещал он, что и после смерти о себе напомнит. Те, кто это услышал, мигом новость по деревне разнесли. Всем, понятно, не по себе сделалось. И тут принесла нелегкая в наши края молодчиков из самой Праги! Ну, по крайней мере, они сами сказали, что оттуда. У нас тут остановились, чтоб им ни дна ни покрышки. Мэрджелату, Заячья Губа и кучер уставились на него с недоумением. Дорин вздохнул и продолжил: — И сюда же завернул перекусить один из крестьян, земляков того колдуна. Он как раз к родне своей за лес ехал. Он и пожаловался: так, мол, и так, даже после смерти нас в покое оставить не хочет. Эти двое напустили на себя важный вид, заявили, что дело серьезное, но они знают, как с такой нежитью управляться: они, мол, уже с два десятка вампиров прикончили, а у себя в Праге даже какого-то голяма одолели. — Голема? — уточнил Мэрджелату. Дорин пожал плечами. — Ну, может, голема. Кто его знает. Я про такого раньше не слыхивал. Тот крестьянин как узнал, что тут заправские бойцы с нежитью гостят, так сразу к ним подсел, попросил их от напасти избавить. Те давай ломаться: им, мол, в Бухарест надо спешить, там их знатный какой-то господин на подмогу ждет, а тут крюк такой делать… Ну, крестьянин поездку к родне отложил, вернулся к себе в деревню. И явилось оттуда целое посольство: деньжат всем миром наскребли, кто-то бочонок меда пожертвовал, кто-то с дюжину яиц… Словом, сторговались они с теми путниками, и те согласились поехать к ним в деревню и с колдуном этим разобраться… Дорин умолк, облизнул пересохшие губы и налил себе браги в стакан. — И как? — спросил Заячья Губа. — Разобрались? Дорин кивнул, глотнул браги и откашлялся. — Разобрались, — сказал он. — Если можно так сказать. Едва колдун помер, забрали они гроб с его телом да увезли сюда, в лес. От той деревни далеко, ничего не скажешь. Зато по нашему краю теперь, что ни ночь, стригой шляется. Заячья Губа покачал головой. — Там дел-то всего было — в гробу колом проткнуть. Или хоть положить вниз лицом. Или голову отрезать и подальше убрать. Да полно способов, как от нежити избавиться, неужели в той деревне сами справиться не могли? — Могли, конечно, — с безнадежным видом сказал Дорин. — Но, видишь, как, поверили тем болтунам, что они лучше все обтяпать сумеют. А нам теперь жизни нет. Нескольких путников стригой ночами на дороге заел. С теми-то мы уж сами справились: колья вон, наготове лежат. И он кивком указал на связку небольших, но остро заточенных кольев, лежащую на подоконнике. — С тех пор дела у нас под гору пошли, — с грустью молвила Флорика. Дорин накрыл ладонью ее руку. — И не говори. Народу все меньше останавливается: боятся люди этой дорогой ездить. Штефанел, конюх, уволился: платить нечем стало. Спасибо вон Каталина с нами, без нее пропали бы. Черноволосая Каталина хмуро покосилась на хозяина. Мэрджелату смекнул, что конюх уволился неспроста: его заработок достался этой неприветливой особе. Раз посетителей мало, то с немногочисленными лошадьми Дорин и сам управится, а вот кто стирать да стряпать станет, когда Флорике настанет время рожать? В зале послышалась возня, застучали отодвигаемые стулья. Потом заскрипели ступеньки, зазвенел металл: чета Петреску поднималась в свои покои, причем Руксандра бряцала украшениями, как боевая лошадь — сбруей. — Наше счастье, стригой скотину не трогает, — снова заговорил Дорин. — Но уж до людской крови он охоч. Едва смеркается — мы за порог ни ногой. За Илинку больно страшно. Кладем спать в закутке без окон: не ровен час стригой ее обманет, в дом попросится. Без разрешения-то он в дом не ступит. — Да что ж вы его в могиле в дневное время не уймете? — не выдержал Заячья Губа. — А где она, та могила? — развел руками Дорин. — Лес большой, весь не перероешь. Тех, кто колдуна зарыл, не спросить — их и след простыл. Приключилось это по весне, с тех пор все травой поросло, а стригой к себе прячется, зелени не тревожа. Нет, не сыскать его! Воцарившуюся на миг тишину прервал пронзительный женский визг, донесшийся сверху. Мэрджелату первым взлетел по ступенькам. За ним спешил Дорин, задержавшийся лишь для того, чтобы выдернуть колышек из связки на подоконнике. Дверь в комнаты, отведенные Петреску, оказалась не заперта. Ворвавшись внутрь, Мэрджелату увидел супругов, прижавшихся к стене, противоположной окну. Руксандра визжала не переставая. И откуда только в этой сушеной плотвичке столько воздуха бралось! Ее муж, судя по беспомощно разинутому рту, и рад был бы последовать ее примеру, но от страха лишился голоса. Оба не сводили глаз с распахнутого окна. А там, отчетливо видная в свете керосиновой лампы на столе, мерцала призрачной белизной такая рожа, какую не то что супруги Петреску, но и видавший виды Мэрджелату рад были бы не встречать даже во сне. Самым жутким казался не цвет кожи, не красноватый блеск глаз и даже не острые клыки, выпиравшие из-под губ. Нет, страшнее всего было то, что стригой откровенно и радостно смеялся. Будто понимал, как мало способна сопротивляться насмерть перепуганная жертва, и предвкушал трапезу. Движение за спиной вывело Мэрджелату из оцепенения. Он схватил за руку Дорина, пытавшегося обойти его. — Не суйся! — У меня кол! — Он быстрее, не успеешь. Это тебе не каплуна на вертел насадить. — Закройте ставни! — заверещала Руксандра. — Он только того и ждет, что к нему кто-нибудь приблизится, — процедил Мэрджелату. — Ставни-то наружу распахнуты, надо из дому высунуться. — Закройте, кому говорю! — Зачем вы их вообще открыли? — с отчаянием произнес Дорин. — Я же предупреждал… — Душно было! В этой вашей дыре… А-а, да как вы смеете?! Вы что творите? Последние слова были адресованы Мэрджелату, который быстрым движением сорвал сразу несколько подвесок с ее колье. — Жизнь вам спасаю, — буркнул Мэрджелату, запихивая подвески в стволы своего револьвера. — Бандит! Дикарь! Ворюга!.. Дальнейшие слова были заглушены несколькими выстрелами подряд. Стригой слегка подался назад, ухмылка сменилась раздраженной гримасой. — Скотина! Грабитель!.. — Заткнитесь, будьте добры, — проворчал Мэрджелату, опуская револьвер. — Серебро у вас фальшивое. На миг Руксандра умолкла, задохнувшись от ярости, а потом развернулась к мужу и пнула его по голени носком туфли. — За что?! — заныл тот, нагибаясь и хватаясь за ногу. — Ты же сама просила… — Я просила такое, чтобы отличить было нельзя, а это что?! Мэрджелату схватил обоих и выпихнул в коридор. — Пусть там кудахчут, — сказал он. — Дорин, дай-ка мне этот колышек. Он протянул руку. Но Дорин медлил и даже спрятал кол за спину. — Ты что это? — удивился Мэрджелату. — Может, ну его? — жалобно произнес Дорин. — Сам уберется ближе к рассвету. Я ведь не прощу себе, если с тобой что из-за нас случится. Мэрджелату едва сдержал невольную улыбку. — За меня, выходит, боишься, а за себя нет? — хмыкнул он. — А за Флорику? А за Илинку? Давай сюда кол! Дорин издал тяжелый вздох. Судя по тому, как мерцали глаза Мэрджелату, спорить с ним бесполезно. И тут снаружи голосисто закричал петух. Подскочив на месте, Мэрджелату и Дорин уставились на окно. Стригой, цеплявшийся за стену, завертелся, красноватые глаза тревожно вращались. Петушиный крик повторился, и тут упырь не выдержал — метнулся вниз. Мэрджелату мигом очутился у окна. Захлопывая ставни, он заметил, как белесоватая фигура, по-обезьяньи отталкиваясь передними конечности от земли, несется к ограде. — Что за диво! — пролепетал Дорин, пока Мэрджелату запирал окно. — Еще и полуночи нет, откуда петух?.. — Не знаю. Я, конечно, велел этим двоим кудахтать, но сомневаюсь, что они поняли меня буквально. Мэрджелату рывком открыл дверь. Супруги Петреску, съежившиеся в углу, подскочили от неожиданности. — Окно закрыто, — бросил им Мэрджелату и побежал вниз по лестнице. На кухне царила паника. Флорика вынесла из закутка разбуженную и капризничающую Илинку и без особого успеха укачивала ее на руках. Каталина стонала и причитала, хватаясь за все места, где, по ее мнению, могло находиться сердце, а кучер совал ей в руки полный браги стакан. — Где Заячья Губа? — рявкнул Мэрджелату, останавливаясь на пороге. Откликнулась одна Флорика. — Из дома выбежал! Сразу, как только вы наверх поднялись. И даже колышка осинового не взял! Мэрджелату глухо застонал. Он метнулся к подоконнику, схватил один из кольев и кинулся к дверям. Флорика всхлипнула, увидев, как ее муж берет со стола керосиновую лампу и спешит за своим другом. Сколько времени Мэрджелату и Дорин бесцельно бродили по дороге, освещая лампой заросли крапивы и шиповника, они и сами не могли бы сказать. Им показалось, что прошла целая вечность, прежде чем в ответ на очередной отчаянный возглас «Заячья Губа!» послышалось невозмутимое: — Да здесь я, здесь! Но радоваться было рано. Дорин со своей лампой вертелся вокруг Заячьей Губы и так, и эдак, пока не убедился, что тот отбрасывает тень. И то, когда вся троица вернулась в дом, постарался потихоньку провести его мимо зеркала. И только увидев отражение насмешливых глаз, блестевших из-под спутанных кудрей, наконец успокоился. Петреску бурно обменивались впечатлениями о постоялом дворе и здешних нравах где-то наверху. Спать, похоже, вообще никто не собирался, кроме маленькой Илинки. Все, чтобы ненароком не разбудить ее, устроились за столом в зале. — Завтра, думаю, вы ее уже можете в комнате уложить, — заметил Заячья Губа. Он с интересом оглядел блюдо с овощами, оставшееся после трапезы Петреску, и вытащил оттуда морковку. — Ты что со стригоем сделал? — с показной строгостью спросил Мэрджелату. Заячья Губа улыбнулся. — Да так, угомонил его слегка. — Он с удовольствием вгрызся в морковку и добавил с полным ртом: — С такими проще всего управиться, когда они в гробу у себя лежат. — Да как же ты гроб его нашел? — поразился Дорин. — Неужто выследил? — Выследишь такого быстрого, да еще среди ночи! Нет, я просто спугнул его, чтобы он в гроб спрятался, а потом пошел туда, где его те пройдохи из Праги зарыли. — И как ты узнал, где это? — спросил Мэрджелату. — А помнишь, как моя лошадь в лесу вдруг вперед идти отказалась? Я тогда еще смекнул, что неспроста это, — сказал Заячья Губа. — Ну а раз змей здесь не водится, а стригой есть, стало быть… Далеко в лесу стригой, лежащий под сырыми досками, беспомощно шевелил пальцами рук, ерзал, но так и не мог дотянуться до собственной головы, лежащей в ногах его гроба.