Воля

      — Скажи Калипсо, чтобы она отпустила Одиссея. Таков мой приказ.       Задорные глаза Гермеса блеснули из-под чёрной чёлки, и он, поклонившись и заведя руку назад, с улыбкой ответил:       — Будет исполнено, отец.       Зевс отворачивается, белая борода клубится, превращаясь в настоящие облака. Афина стоит по его правую руку, её золотой шлем блестит в свете солнца, пробивающегося в обитель Богов. Она выпрямляется, вся хмурая и холодная, как и всегда, держа своё копьё. По её белоснежной шее стекает малюсенькая капелька пота.       Гермес ухмыляется и, напоследок стрельнув в неё глазами, разворачивается на каблуках. Уходит.       Кто бы мог подумать, что она выиграет в игре Зевса? Убедить одного только Ареса много чего стоит, но Зевса? Это нужно постараться.       Ну, Афина — богиня стратегии, мудрости, если точнее, хитрого ума. Если не она, то кто смог бы убедить этих строптивых высших?       Она щурит серые глаза, смотря в ответ на Гермеса, но, как только тот уходит, отворачивается, махнув русыми кудрями.       Эх, даже если Афина оборвала все связи с Одиссеем, перестала его поддерживать, это не значит, что она не беспокоится о нём. Она даже подружилась с его сыном! Интересно, она сделала это, потому что хотела воспитать потомка Одиссея так, как не смогла воспитать его самого? А помогает действительно из беспокойства об Одиссее? Или из-за сына его?       Ладно, не Гермесу судить. Это их непонятные и сложные отношения. Зато у него с Одиссеем всё кристально ясно!       И сейчас Гермес собирается его обрадовать.       Калипсо живёт на далёком острове Огигия — маленький кусочек суши посреди моря, покрытый густыми лесами. Гермес спускается на бледно-жёлтый песок, стрелой вылетев из облаков и при приземлении распугав стаю чаек. Забавные ребята.       Гермес оглядывается, крепче сжимает кацудей. Человеческих следов на песке нет, значит, скорее всего, этот пляж не пользуется популярностью у его немногочисленных обитателей. Даже Одиссея, тоскующего по дому, нет.       Но Гермесу в любом случае сначала нужно посетить Калипсо, а то у неё возникнет множество вопросов, когда он просто скажет Одиссею уходить.       Он ступает в запутанные лесные джунгли, состоящие в основном из ольхи. Гермес с озорным хихиканьем легко лавирует между их раскидистыми ветками и- о, это осокорь?       Он на мгновение задерживает взгляд на широких листьях осокори, смотрит, как какой-то жучок старательно карабкается по ветви дерева, а затем продолжает свой путь в сердце острова — к Калипсо.       Да, остров действительно можно назвать божественным. Тут тебе и еда, и тень в жаркую погоду, и пляж с морем в солнечный день, и питьевая вода — Гермес отчётливо слышит, как где-то вдалеке журчит ручей.       Зелень вся такая прохладная, приятная на ощупь, трава, произрастающая сквозь переплетения корней, мягкая, словно шёлк, а лучи солнца, плавно скользящие сквозь листву, нежно приземляются именно на те участки кожи, на которые нужно. Приятно.       Но Одиссею это не надо. Для него нет ничего лучше родной Итаки. И Калипсо в жизни не заменит ему его жену.       Он выходит к кипарисовым деревьям, растущим у какого-то грота, обросшего виноградными лозами. Гермес тут же направляется туда, повинуясь зуду на подкорке, так и говорящему, что Калипсо там.       И она и вправду там: попивает что-то из бокала в своём ложе, распустив светлые кудри. Серебристое платье едва висит на плечах, оголяет бледную кожу шеи, груди. Из-за факела, висящего неподалёку от неё, кажется, будто вся её кожа жёлто-оранжевая, как начищенный медный таз. Около неё стоит загорелая служанка с сальными чёрными волосами, блестящими в свете факела не хуже кожи Калипсо. Она держит серебряный поднос с ещё одной чашей прямо около рук своей госпожи.       Да она тут устроила Элизиум наяву.       — Здравствуй, прекрасная Калипсо! — приветствует её Гермес, напугав бедную рабыню так, что та аж подпрыгнула. — Давно тебя не видел.       Калипсо медленно переводит взгляд на Гермеса, её карие глаза широко распахиваются. Она так же медленно ставит бокал обратно на поднос и поднимается со своего ложа, поправляет серебристое платье. Оно полупрозрачное, — совершенно ничего не скрывает, — но, Боги, как будто Гермесу не всё равно.       — Здравствуй, Гермес, — Калипсо даже чуть склоняет голову, показывая уважение в сторону более старшего бога. Рабыня быстро прилегает к полу, кланяется Гермесу в ноги, всё ещё держа перед собой поднос. — Рада видеть. Что привело тебя сюда?       Гермес заливается своим птичьим хохотом. Глаза поблескивают в свете факела.       — Да так, по приказу Зевса, — бросает Гермес, и Калипсо на мгновение вскидывает брови.       Гермес подходит поближе к бледной женщине, наклоняется к ней, компенсируя разницу в росте. Он привычно скалится, обнажая клыки, слишком острые даже для Богов, а она в ответ очень даже мило улыбается. Её-то что запугивать: в конце концов она тоже бессмертна.       — Боги приказывают тебе отпустить твоего пленника — Одиссея, — шепчет Гермес с сахарной улыбочкой. — Он томится на Огигии уже много лет. Семь-восемь, если я не ошибаюсь? Пора ему возвращаться домой, на Итаку. Тебе стоит помочь ему построить плот, чтобы он добрался до дома.       Калипсо… молчит какое-то время. Спустя секунду он отводит взгляд, а затем полностью отворачивается от Гермеса. Она отсылает рабыню лёгким взмахом руки, а та, оставив поднос, спешно убегает, кинув запуганный взгляд на самого Гермеса.       Калипсо садится на ложе, продолжает молчать.       — Отпустить Одиссея?… — тихо переспрашивает она, и Гермес энергично кивает, понимая, что сама Калипсо и не нуждается в этом. Прекрасно всё понимает.       Она на мгновение хмурится, её лицо искажается в какой-то неимоверной печали, грусти. Но оно тут же изглаживается, становится мягким и упругим.       — Гермес, я же люблю его, — выдыхает Калипсо, глядя на него из-под светлых ресниц. — Я заботилась о нём. Я выкормила его.       Она делает глубокий вдох и складывает маленькие руки в замок. Калипсо выдыхает и начинает смотреть прямо на Гермеса своими широкими карими глазами.       — Я уверена, он полюбит меня, — она скромно улыбается. — Дай мне время, вот увидишь.       Что-то скользкое, липкое и немного неприятное, присущее всем божественным созданиям, мелькает в её глазах. Гермес уверен, что сейчас её сердце наполняет чёрное желание оставить полюбившегося человека подле себя на всю жизнь, даже если он этого не хочет.       Так Посейдон смотрел на Медузу Горгону. Так Зевс смотрел на Европу. Так смотрят Боги на тех, кто им безумно нравится, кем им хочется владеть.       Это обычное дело среди Богов. Такова их натура.       Но вот эта её любовь в отношении Одиссея… немного злит Гермеса.       Одиссею это не нужно. Ему надо домой, к своей жене. Он устал скитаться по морям более десяти лет, ему просто нужно вернуться на свой остров и не покидать его до самой смерти.       Гермес знает, через что пришлось пройти Одиссею. Он наделал много ошибок, спору нет, и встретился со всеми их последствиями.       Убил одну овцу — часть команды была раздавлена Полифемом.       Ослепил Полифема, возгордился и в бурлящей жестокой радости, которой хочется упиться, выкрикнул своё имя — теперь на него точит зуб Посейдон, а Афина отказалась ему помогать, просто-напросто устав от всего.       Она пыталась заставить Одиссея убить Полифема, пыталась внять ему, что Полифем — угроза, а перестанет он быть ею только будучи мёртвым, но Одиссей из-за какой-то врождённой мягкости, которую не смогла полностью вытравить даже Троянская война, — или из-за полной уверенности в том, что циклоп не сможет причинить вред — не сделал этого. И Афина просто устала доказывать что-то. И ушла.       Зато Посейдон смог преподать ему ценный урок — так, как не смогла Афина.       Жестокость есть милосердие к самому себе.       Одиссея… даже жалко в какой-то степени.       Поэтому пусть он уж вернётся домой. С Посейдоном разберутся, когда он вернётся из дальних южных морей. Может, даже Афина поможет.       Ведь несмотря на то что она оставила своего воина, ученика, Афина… всё ещё в каком-то смысле любит и лелеет Одиссея.       Поэтому она вступилась за него там, в обители Богов.       А Гермесу стоит заступиться за него перед Калипсо.       — Калипсо, — улыбка Гермеса превращается в оскал. — Это приказ свыше. Неповиновение ему означает неуважения к тем, что его издал, ты так не считаешь?       Калипсо плотно смыкает губы, немного задирает подбородок.       — Я просто прошу ещё немного времени, — скромно просит Калипсо. — Ещё чуть-чуть. Ещё немного. Я уверена, в конечном итоге он почувствует то же, что и я.       Столь сильную любовь к тебе? Вряд ли.       Гермес вздыхает. Если бы кто-то отказался исполнять волю Богов по другому поводу, то тогда бы Гермес просто доложил об этом Зевсу, а уже тот покарал бы это существо за неуважение.       Но это насчёт Одиссея. Его потомка, правнука, если быть точным. Он его божественный покровитель — единственный, раз Афина больше не держит его под своим крылом.       — Калипсо, — говорит Гермес, резко выпрямляясь. Женщина отходит вбок. — Мне кажется, ты неправильно меня поняла.       Редко кто видит глаза Гермеса. Ощущение, что они скрыты под пышной чёлкой или непонятной тенью, покрывающей его лицо. Он же бог воров — никогда не знаешь, куда он смотрит.       Но, смотря снизу вверх, Калипсо видит в них злобу. Не чистую ярость, не желание испепелять, а так, небольшую злобу.       Однако этого достаточно, чтобы у неё перехватило дыхание.       Гермес зол. Посланник высших Богов зол. Один из двенадцати зол.       — Калипсо, — смакует её имя Гермес, и впервые его оскал вызывает лёгкий укол страха, — это не просьба, не мольба, не прошение. Это приказ. Так наказал сделать Зевс. И ты отказываешь?       Калипсо хмурится.       — Что плохого в том, чтобы дать мне ещё немножко времени? — затирает она старую мантру. Серебристый рукав платья свисает с плеча. — Пожалуйста, Гермес, молю. Ещё немного. Полгода-год, и тогда я точно его отпущу.       — Да ты что? — широко улыбается Гермес, резко взмахнув кацудеем. — Действительно ли, Калипсо? А когда я в следующий раз приду, то ты тоже взмолишься ко мне, чтобы дать тебе ещё немножко времени?       Калипсо не знает, что ответить. Волосы на шее встают дыбом, спина покрывается испариной, по рукам бегут мурашки. Влияние одного из высших божеств, да? Даже будучи бессмертной, Калипсо чуть-чуть да страшно. Иррациональное желание убежать куда подальше пытается захватить её сознание.       — Кали-и-и-ипсо, — тянет Гермес, вновь по-птичьи усмехнувшись. — Понимаешь, как бы сказать… в другом случае я бы, наверное, просто сказал, что предупреждал, ушёл бы обратно на Олимп и предоставил бы всё Зевсу. Но тут…       Гермес опирается на кацудей и, наклонившись, заглядывает в глаза Калипсо.       — … мы говорим об Одиссее. Ты знаешь, кто он мне?       Калипсо мотает головой.       — Потомок, — выдыхает Гермес, не подождав и двух секунд. — А ещё старый знакомый, друг. Я его бог-покровитель, понимаешь?       Калипсо сглатывает.       — Разве не Афина?…       — Афина? Пф-ф, — Гермес отмахивается и вновь заливается хохотом. — Она отказалась от него. Хотя, признаться честно, именно она убедила Богов освободить его.       Левая ладонь Калипсо дёргается, будто готовясь сжать кулак. От Гермеса это не ускользает. Он расплывается в ядовитой улыбке.       — Я настоятельно советую тебе послушаться, — говорит Гермес, заходя Калипсо за спину, пока та неподвижно стоит, будто статуя. — Своим неповиновением ты разозлишь не только Зевса, но и меня с Афиной, — он хихикает, как маленький ребёнок, смахивает светлые кудри с чужого плеча. Калипсо напрягается. — Зевса, потому что ослушалась приказа, Афину, потому что она потратила слишком много времени, чтобы убедить остальных Богов вызволить Одиссея, а меня…       Он удерживается от того, чтобы угрожать Калипсо кацудеем — символом дипломатии.       — … потому что мне не нравится, когда кто-то удерживает моего подопечного против его воли. Даже если его сильно любят и лелеют.       Калипсо расслабленно выдыхает, когда Гермес наконец-то отходит подальше от неё.       — Я… понимаю, Гермес, — тихо молвит она. — Правда понимаю, но всё же…       — Калипсо.       Он смотрит на неё сощуренными глазами, не предвещая ничего хорошего. Он смотрит на неё так, будто прибьёт её, как только она закончит предложение. Калипсо обречённо вздыхает — сколько раз она уже вздохнула? Пять?       — Я услышала тебя, Гермес, — отвечает Калипсо, сжав ладони в кулаки. Она решительно поднимает голову и смотрит прямо на Гермеса с блестящими глазами. — Я отпущу Одиссея и помогу ему построить плот, вот увидишь.       И Гермес расплывается в довольной улыбке. Не в ехидной, не в сахарной улыбочке, не в оскале, а искренней, довольной улыбкой.       — Спасибо, Калипсо! — он легонько хлопает её по плечу, и она слегка приподнимает уголки губ. — Рад, что ты меня услышала. Я обязательно приду проверить. Передавай привет Одиссею!       И с этими возгласами он уходит из пещеры и исчезает в облаках. Больше его нет на этом острове.       Калипсо грустно смотрит наружу. Неужели она так и не познает счастья, будучи по-настоящему любимой? Неужели Одиссей не примет вечную молодость и бессмертие в обмен на любовь к ней?       Неужто?…       Неужто уже прошло семь лет? Как быстро течёт время.       Калипсо выходит из пещеры, щурится от яркого солнца. Пора найти Одиссея. Наверное, он вновь сидит на пляже и смотрит на север.       Она кивает своей служанке, которая мигом ныряет обратно в тёмную пещеру, чтобы забрать поднос.       Калипсо медленно идёт по травяной подстилке, оглядывая деревья ольхи и тополя. Мимо неё снуют птицы и лесные мыши, уже давно не боясь её.       Она выходит на северный пляж, где, как и ожидалось, сидит Одиссей. Кажется, у него проклюнулась седина.       Калипсо формирует в руке мощный топор и ступает к нему. Одиссей даже со спины выглядит опечаленным: он ссутулился, сжался, но всё ещё вытягивает шею, будто лебедь, словно пытаясь разглядеть, не плывут ли вдали корабли.       Калипсо болезненно морщится. Наверное, Гермес прав. Одиссею пора домой. К настоящей жене.